БЕЗ ПРАВА ВЫЕЗДА

Тем временем этапы все прибывали, количество заключенных росло. На Инте образовались новые лаготделения по пять-шесть тысяч человек в каждом. Вольнонаемных кадров не хватало. Тогда некоторую часть заключенных из бывших «ответственных» работников стали освобождать и ставить их на руководящие должности в новых подразделениях. Освобождение это по директиве № 182 было весьма условным — с запрещением выезда с территории лагеря и с правом начальника лагеря вернуть освобожденного обратно в зону без санкции прокурора. Так, Литвинский, ответственный работник прод. базы, был возвращен в зону за «связь с заключенной», с которой он был близок и раньше и на которой впоследствии женился (умер в Ленинграде в 60-х годах после реабилитации).

В это же время, в конце 1944 года, таким образом освободили и меня.

Однажды в командировке я разговорился с военным прокурором, и тот спросил меня о прошлом — за что сидел и какой имел срок. Я ответил, что имел срок пять лет, отсидел восемь с половиной и досрочно освободился. Он рассердился на мои «восемь с половиной» и «досрочно освободился», подумав, что я смеюсь над ним. Но я разъяснил, что срок кончался в июле 1941 года, а в июне началась война, и меня, как и других «контриков», без формального объявления приговора задержали до конца войны.

Освобожден был по директиве № 142 «за хорошую работу» за полгода до окончания войны...

Такое освобождение не особенно радовало — нас попросту выгоняли из зоны. Жить было негде, ютились в сараях, на чердаках. Мне иногда удавалось проводить ночи в моем больничном отделении.

Со временем, я комнату все же получил — в новом домике, где кроме меня поместили главбуха с семьей и пожарника.

Зарплату давали мизерную, без каких-либо надбавок за отдаленность. Что-то сберечь, чтобы послать родным, не удавалось. Паек состоял в основном из хлеба, соленой трески и пшена. Перепадало немного растительного масла. Каждый из нас готовил себе сам, кто как умел. Однажды у меня из головы трески вместо супа получилось что-то вроде заливного или студня. Всем, кого я угощал, это заливное понравилось. Из остатков пшенной каши я делал нечто вроде котлет, носил их в стационар и там мои друзья их очень одобряли. С наступлением лета на заливном луге около речки, достав на сельхозе семена и рассаду, устроил огород. Редиска росла хорошо, морковка — нет, вышла очень мелкой. Из 150 штук рассады капусты к осени можно было собрать полсотни кочанчиков, которые я решил засолить. Нашелся один из больных, еще слабоумный после авитаминоза, который умел и согласился это сделать. Добавил туда и выросшую мелочь морковки. Капуста вышла на вкус прекрасной, получилось ее полбочки, и мои друзья приходили ко мне за ней по случаю каких-нибудь праздников.

Думал я насолить и грибов, но не нашел никого, кто помог бы сделать это, сам же не рискнул.

Другие освобожденные жили не лучше, а ответственность все мы несли большую: один врач был назначен зам. начальника Санотдела, старый аптекарь — зав. аптекобазой, кто-то занимал ответственные должности на хозяйственных и продовольственных базах, некоторых, в основном из бывших чекистов, назначили начальниками лагпунктов и лаготделений по пять-шесть тыс. человек в каждом.

С освобождением решили повысить в должности и меня. Начальником лагеря стал в это время только что прибывший

полковник Орловский, умный и интеллигентный человек. Без согласования со мной он издал приказ по лагерю: «В суточный срок Беляеву сдать, Глазову принять Сангородок». Я заявил Беляеву, что принимать Сангородок не буду. Говорить об этом с начальником лагеря Беляев отказался: «Поезжайте сами. Орловский приказов не отменяет». Я поехал. Начальник принял меня очень хорошо, но на все мои отговорки, что я, дескать, хочу заниматься лечебной работой, а не административной, он, улыбаясь, отвечал, что я могу эти работы совмещать, что он даст мне хороших помощников по административной и хозяйственной части. Тогда я ему сказал, что буду с ним откровенным: ведь он меня, вчерашнего каэровца (КРТД — контрреволюционная троцкистская деятельность), ставит на должность лагерного начальника, чекиста. Я не могу: у меня слишком большие связи с зоной. Он молча внимательно посмотрел на меня, взял телефонную трубку: «Милованова! (начальник отдела кадров) — Подберите вместо Глазова другую кандидатуру на Сангородок».

Я избежал «повышения». Я понимал, что нам как и прежде не верят, и браться за большое дело не хотел. А не прогадал: через несколько лет всех «выдвиженцев» сняли с работы, отдали под следствие (в чем обвинялись неизвестно), все получили по десять лет и были направлены в лагеря в Сибирь. Только после смерти Сталина их реабилитировали, некоторых посмертно.