АЛМА-АТА

В Алма-Ату мы прибыли в конце февраля. Шел снег, весь город был покрыт белым покровом. Пока проходила регистрация доставленных этапом, наступил вечер. Дело было в пятницу, а в субботу и в воскресенье ОГПУ не работало. Мы были одеты легко, потому что арестовали нас в октябре, когда было еще тепло, а товарищи, оставшиеся на свободе, не могли, по понятным причинам, навещать нас и приносить одежду. Пока начальник этапа оформил наши документы, стемнело, и мы остались на улице без места для ночлега. Замерзшие, мы бродили по улицам, не зная, куда деться, и наткнулись на молодежное общежитие. Но за место в нем нужно было платить десять рублей, а у нас даже копейки не было. У входа стояла группа нарядно одетых молодых парней; они приставали к девушкам, предлагали им приют на ночь, любовь и все блага мира. Чтобы отвязаться от них, мы в поисках защиты приблизились к девушке, продававшей билеты. Она пожалела нас и бесплатно дала два входных билета без кроватных мест. Внутри общежития было чисто и тепло — настоящий рай после всего пережитого нами. Мы сели на пол поближе к печке и уснули.

Но наше блаженство длилось недолго: в полночь пришли с проверкой из городского совета. Оказалось, что ссыльным нельзя ночевать в этом общежитии, и контролеры, не задумываясь, выставили нас на улицу. Добрая кассирша дала нам десять рублей — якобы деньги за билеты, хотя мы за них не платили; большего сделать для нас она не могла.

В отчаянии мы обратились в милицию, но дежурный милиционер не захотел возиться с нами. Усталым голосом он объяснил, что мы не сделали ничего такого, чтобы он мог нас арестовать, и велел нам убираться. Куда? Опять на улицу, на мороз? Уборщица милиции, добрая женщина, разрешила нам остаться в отделении и спать на полу, пока она работает.

Ранним субботним утром мы опять очутились на улице, измученные, голодные и беспризорные. У нас было десять рублей, полученных от доброй кассирши, и с этим капиталом мы вошли в чайную, заказали два стакана чаю и сидели там, пока нас не выгнали. Мы опять стали бродить по улицам, увидели баню и вошли. К нашему счастью, дежурной банщицей оказалась жена Зиновьева, которая сочувствовала ссыльным. Она позволила нам сидеть в предбаннике и не мыться, просто греться. Но позднее пришла другая банщица, повыше рангом, и прогнала нас.

Поскольку день был субботний, мы решили пойти в синагогу, но она оказалась закрытой. Я обратилась к прохожему, старому еврею, и попросила показать нам, где живет раввин. Он согласился проводить нас, но не сейчас, а когда стемнеет — видимо, чего-то боялся. Поздним вечером этот старый еврей привел нас к дому раввина и быстро удалился. На стук дверь открыл человек с длинной бородой; когда мы объяснили ему, кто мы, он впустил нас в дом, позвал жену, и вместе они приветствовали нас словами "брухим ха-баим"^*. В Советском Союзе тех лет человек должен был быть либо героем, либо просто очень добрым, чтобы впустить в дом двух грязных, вшивых, голодных девчонок и поверить, что они говорят правду о себе.

Да и правда была страшна: контрреволюционерки, сионистки. За то, что они нас приютили, эти люди могли получить 58-ю статью и потом скитаться по лагерям всю жизнь вместе с нами. Но эти добрые люди дали нам переночевать и поделились тем, что приготовили себе на ужин до нашего прихода: двумя картофелинами "в мундирах".

Утром они угостили нас чаем с маленьким ломтиком хлеба. Больше у них ничего не было. Затем одна старая еврейка отвела нас на квартиру, где жили сионисты — ссыльные, прибывшие раньше. Это были люди постарше, уже пережившие изоляторы и несколько сроков ссылки и уверенные, что движения сионистов в Союзе больше не существует. Нас они приняли радушно, дали кое-какую одежду и познакомили с жизнью в ссылке.

В понедельник мы пошли в ОГПУ. В этот день все ссыльные должны были явиться туда на "отметку", и мы встретили массу людей из различных партий и группировок: социал-демократов (эсдеков) и социалистов-революционеров (эсеров), сионистов правого и левого толка, бундовцев^*, троцкистов, анархистов и так называемых "синдикалистов", о которых я и по сей день не знаю, что они представляли собой и чего добивались. Мне запомнилась одна интересная сценка. К старой женщине, эсерке, как мне сказали товарищи, подошел молодой человек и сказал: "Мария Ивановна, вы еще здесь? Помните, как я вас арестовал?" "Да, — сказала женщина. — И вы уже здесь? Я очень рада".

В тот день наши новые товарищи в Алма-Ате раскрыли передо мной и Маней новый интересный мир, в котором прошла вся наша молодость. Много было в этом мире тягот и страданий. По воле случая я перенесла их и осталась в живых. Не всем так повезло.

Следователь ОПТУ принял нас корректно, но сухо. Дал несколько рублей и хлебные карточки и обещал через несколько дней отправить в Ташкент. На деле эти несколько дней растянулись на два месяца. Надо было как-то жить, поэтому Маня устроилась полировщицей на мебельную фабрику. Чтобы быть ближе к месту работы, она поселилась в загородном поселке. Я жила на квартиру у товарищей, имена и фамилии которых, к сожалению, не помню. Мне запомнилась только одна девушка, жившая вместе с нами, — Бася Гринберг; как и я, она принадлежала к правому крылу движения "ха-Шомер ха-Цаир". Ее арестовывали и ссылали три раза; из последней ссылки она возвратилась очень больная, уехала из Алма-Аты в Москву и вскоре после этого умерла там в доме своих родственников.