- 129 -

АГРОБАЗА

 

Работа на агробазе считалась, по меркам Колымы, одной из легких в лагере. Территория агробазы была закрыта для тех, кто там не работал; как летом, так и зимой там работали в две смены, по двенадцать часов каждая. Тяжелые климатические условия и примитивные орудия, которыми пользовались заключенные, требовали больших физических усилий.

Особенно тяжела была работа в теплицах. Зимой главную часть ее составляла разгрузка дров для круглосуточного отапливания теплиц. Несмотря на то, что это был тяжелый труд, попавшие туда были довольны, потому что в перерывах между рейсами грузовиков с дровами они могли греться у печей. В самих теплицах работали только женщины, поскольку этот вид работы считался "очень легким". Заключенные плели маты — циновки из соломы, служившие для завешивания окон теплиц и для накрывания рассады в открытых парниках. Руки у женщин были исколоты соломой, спины болели, но внутри теплицы было тепло. Охранники тоже хотели погреться, и тогда можно было улучить минуту, украсть какой-нибудь овощ и съесть его тайком. Правда, это было рискованно: попавшиеся на таком "саботаже" могли получить дополнительные десять лет.

Очень довольны были те заключенные, которые работали в ночную смену: это избавляло их от утреннего "развода", ночных поверок и обысков и этапа в баню. Этап в баню зимой был одним из самых

 

- 130 -

больших издевательств над женщинами в лагере. Раз в месяц, после одиннадцатичасовой вечерней поверки, когда заключенные уже укладывались на нарах, чтобы отдохнуть после тяжелого рабочего дня, приходили охранники и выгоняли их на улицу. Матрацы и одеяла нужно было брать с собой: их бросали на снег для "дезинсекции", то есть вымораживания вшей. Заключенных, после тщательного пересчета, гнали большими партиями в баню, расположенную на расстоянии километра от жилого барака. Возле бани всех опять пересчитывали, а затем женщины входили в большую комнату, где горела очень маленькая лампочка. Среди голых женщин всегда крутилось много охранников; взглядами знатоков они осматривали тело каждой из них и вслух делились впечатлениями. В комнате было очень холодно, охранники были одеты в тулупы, а голые женщины стояли перед ними в очереди, чтобы сдать вещи для дезинсекции и получить мыло и шайку для мытья. Каждой женщине полагалось две шайки горячей воды, но ее не всегда хватало, в таких случаях блатнячки отбирали у политических горячую воду, и тем приходилось мыться холодной водой. После этого вновь надо было стоять голыми в очереди, чтобы получить свои вещи, за этим следовала еще одна поверка снаружи, длинная дорога по морозу до барака и еще одна поверка "дома". В барак вносили матрацы и одеяла, покрытые снегом, и после всего этого уже совсем не оставалось времени, чтобы отдохнуть.

Особым мероприятием были обыски. Перед каждым праздником во всех лагерях на Колыме производились тщательные обыски, несмотря на то, что население лагерей было постоянным и ничего нового у заключенных не могло быть. "Опасных", осужденных по статьям 58/1 и 58/6 КРТД, накануне праздников 1 мая и октябрьской революции сажали в карцер, на всякий случай; это было известно уже заранее, и они

 

- 131 -

были готовы к этому. Охранникам лагерей на Колыме хотелось немного потешиться в связи с праздниками: сделать маленький обыск, найти что-нибудь "опасное" и отправить заключенного по личной инициативе на праздник в карцер.

Еще хуже были обыски в будние дни, когда заключенные не были подготовлены к ним. Такие обыски производились обычно после ночной поверки. Иногда у кого-нибудь находили кусочек газеты, переходивший какое-то время из рук в руки, иголку, испорченную бритву, карты и другие "страшные вещи". В такую ночь заключенным спать не приходилось, и они выходили на утренний "развод" без сна. От всех этих "развлечений" были избавлены работницы ночной смены.

Летом главная работа на агробазе заключалась в уходе за посадками в теплицах и парниках. Растения в парниках получали тепло от навоза, который укладывали толстым слоем на дно специально выкопанных ям. Слой навоза покрывали слоем земли; навоз под землей "горел" и давал большое количество тепла. Сверху парники закрывали матами — циновками из соломы, которые работницы плели зимой, когда не было работы по уходу за посадками.

В парниках выращивали огурцы. Работу затрудняло то, что парники надо было несколько раз в день открывать, чтобы растения получали свет, и закрывать, чтобы они получали тепло. Кроме того, надо было поливать посадки; воду для этого таскали ведрами из бочек, стоявших в конце поляны. Воду Для наполнения бочек привозили возчики, поэтому бочки ставили в определенное место, куда удобно подъехать.

Пчелы в Эльгене не водились, поэтому опыление Цветков огурцов производилось вручную. Чтобы из Цветка вырос огурец, работница должна была ловиться на мерзлую землю и специальной палочкой переносить пыльцу с тычинок на пестик цветка. Та-

 

- 132 -

ким образом, каждый огурец, выросший в теплице, был творением рук работницы. Зато съесть огурец работнице удавалось очень редко, потому что каждый огурец был на учете агронома и начальники ждали урожая с нетерпением. Работница боялась прикоснуться к огурцу еще и потому, что за это можно было угодить под повторный суд и заработать еще десять лет.

Еще сложнее была работа в закрытых теплицах. Это были специальные строения со стенами и окнами; в них на стеллажах, покрытых землей, выращивались помидоры. Теплицы обогревались печами, которые находились под стеллажами. Работница должна была сама напилить и наколоть привезенные возчиками дрова для печей и следить, чтобы огонь в них не угасал. Но тяжелее всего была поливка растений. Нужно было таскать воду в лейке из бочки, стоявшей далеко, около крайнего окна теплицы, куда подъезжали возчики и снаружи наливали в нее воду. Верхний стеллаж находился высоко, так что лейку приходилось поднимать выше головы. Теплица была длинная, и таскать весь день лейку из одного ее конца в другой было очень тяжело. В обязанности работниц входило также снятие матов с окон утром и навешивание их вечером.

Рассада помидор росла очень медленно, и появления плодов приходилось долго ждать. Каждый помидор был на учете у агронома и бригадира. Несмотря на все эти трудности, каждая заключенная мечтала о работе в теплицах. О ней мечтали те, которые работали в лесу и валили деревья зимой на страшном холоде и летом среди туч комаров и мошкары, забивавшихся даже в рот и нос и не дававших дышать. Теплицы казались раем тем, которые работали всегда под открытым небом, строили дороги или шагали за подводами в любую погоду много километров, чтобы своим весом не увеличивать нагрузку лошади. О теплицах мечтали работницы, которые

 

- 133 -

строили дома и выполняли другие "легкие" работы, непосильные для женщин, но признанные женскими по постановлению Гаранина и Зайцевой.

Постепенно работницы овладели искусством выращивания помидоров, и к концу года кусты давали неплохой урожай. Иногда работница теплицы ухитрялась украсть зеленый помидор (за короткое северное лето помидоры на кустах не вызревали и их снимали зелеными) и съесть его, но были случаи, когда это обходилось дорогой ценой. Одна из работниц, Ева, в конце сезона, когда урожай уже убрали, нашла на кустике два помидора, не замеченные при уборке, взяла их и хотела принести больной подруге. При входе в лагерь ее обыскали, нашли у нее эти два помидора и прибавили к ее сроку еще десять лет.

Маша была хорошая работница, статья у нее была не очень "страшная", поэтому ей разрешали иногда выполнять "легкие" работы. Так она попала в теплицу. Состав работниц ночных смен был непостоянным. Я тоже работала однажды в ночную смену в теплице вместе с тремя другими женщинами. Дело было в июне; днем солнце пригревало и снег таял, ночью же стоял мороз и даже выпадал снег. Чтобы скоротать время, мы договорились о том, что в начале смены каждая из нас расскажет остальным свою личную историю. Приведу здесь их рассказы в том виде, в каком они мне запомнились.

 

Слуцкая

 

Слуцкая, еврейка, уроженка Ленинграда, имела высшее образование и до ареста была членом партии. Она занималась профсоюзными делами и была очень преданна своей работе. Замуж она вышла за русского, такого же верного коммуниста, как и она сама.

Однажды между нею и мужем возникли разногласия относительно последних директив партии, и

 

- 134 -

в пылу спора муж обозвал ее жидовкой. Слуцкая не могла простить ему эту обиду и ушла от него. Муж решил отомстить ей. Сделать это в те годы было очень легко. Нескольких слов доноса было достаточно для того, чтобы Слуцкая получила десять лет исправительных лагерей и попала на Колыму. Их пятилетняя дочь по решению суда осталась на попечении отца.

Слуцкая очень тяжело переживала разлуку с дочкой. Особенно больно ей было при мысли о том, что дочку воспитывают родители мужа.

Родители Слуцкой, религиозные евреи, с самого начала возражали против замужества дочери с русским. По этой причине она порвала с родителями и не общалась с ними. В день, когда она уходила из родительского дома, мать сказала ей: "Погоди, он еще будет обзывать тебя жидовкой!" Когда предсказание матери сбылось, и муж действительно обозвал ее этим словом, она постыдилась возвратиться домой к родителям и почти обрадовалась, когда ее арестовали.

 

Ольга Цапенко

 

Это была маленькая, худенькая и физически слабая девушка, она весила всего тридцать восемь килограммов. До ареста Оля была членом партии и беззаветно верила в святость партийной идеологии. В 1936 году, после того как нескольких ее товарищей арестовали как "врагов народа", она пошла в НКВД и предложила, чтобы арестовали и ее вместе с ними, потому что она уверена: они так же невиновны, как и она сама. НКВД сделал ей "одолжение": ее посадили, судили и приговорили к десяти годам исправительных лагерей. Так она попала на Колыму. В Эльгене она работала очень тяжело, свыше своих сил, надеясь доказать этим свою верность государству и партии. Заключенные относились к ней снисходительно, как к глупой девчонке, и старались облегчить ей жизнь, чем могли.

 

- 135 -

Циля

 

Фамилию этой девятнадцатилетней и очень привлекательной еврейской девушки я не помню. Родилась Циля в Киеве, окончила там школу и работала на городской радиостудии.

В день окончания процесса над "преступной группой Зиновьева и Каменева" и вынесения смертных приговоров осужденным "предателям и преступникам", в недавнем прошлом преданным коммунистам, работникам студии пришлось изменить план радиопередач и освободить время для чтения государственного сообщения о приговоре с подробным изложением всех "преступлений", якобы совершенных осужденными. Вместе с "откликами трудящихся", которые, естественно, одобряли расправу над "предателями", это продолжалось несколько часов. Когда эта передача закончилась, работники радиостудии пустили в эфир программу, подготовленную раньше; это был концерт, в котором первым номером шел "Траурный марш" Бетховена. Власти немедленно дали этому политическое толкование: выходит, работники студии скорбят о предателях, приговоренных к смерти! Наказание за это "контрреволюционное действие" не заставило себя ждать: в ту же ночь арестовали всех работников радиостудии и в их числе Цилю.

До ареста Циля училась в школе для художественно одаренных детей, любила музыку, театр, балет и книги. Физически она никогда не работала. Молодая и красивая, она легко могла найти себе покровителя в лагере и "устроиться", то есть получить легкую работу по блату, но не хотела продавать себя и работала наравне со всеми.

Большую часть времени в лагере она провела, работая возчиком на осле. Эта работа ей подходила: она была медлительной — и ослы тоже никуда не спешили. Она разговаривала с ними по-французски и была уверена, что этот язык они лучше понимают.

 

- 136 -

Как я своих лошадей, Циля любила своих питомцев. Не всегда они ее слушались, но она не жаловалась. В ту ночь Циля попала на ночную смену в теплицу случайно: ее послали заменить заболевшую работницу.

 

* * *

 

Подобных рассказов в лагере можно было слышать сотни, поэтому они не поражали воображение. К тому же они скоро кончились; оставалось еще много часов длинной смены, было очень скучно и клонило в сон. Мы сложили у печей запас дров, и больше нечем было заняться. Мы договорились, что по очереди три из нас будут спать, а четвертая останется дежурить и, когда кончатся дрова, разбудит остальных. Все шло хорошо, пока не подошла очередь Цили: она, конечно же, заснула на своем дежурстве. Мы проснулись от страшного холода и криков испуганных работниц. Снаружи валил густой снег, ветер врывался в окна теплиц, запас напиленных дров кончился, а в печах догорали последние головешки. К счастью, огонь в печах не совсем погас. Мы выбежали во двор, стараясь быстро напилить дрова и загрузить ими печи. Через полчаса должны прийти постоянные работницы дневной смены, и нельзя было допустить, чтобы они застали теплицы выстуженными и поняли, что мы не топили печи как положено. Кроме того, при низкой температуре могла замерзнуть рассада, и это уже был бы настоящий саботаж.

В безумной спешке мы подтаскивали большие бревна к электрической пиле, распиливали их на небольшие чурки, кололи и таскали дрова в теплицы. Вся агробаза выглядела как муравейник: женщины быстро двигались с охапками дров от пилы к теплице и обратно, как муравьи со своей ношей. Я работала вместе со всеми. Вдруг, рывком подняв тяжелое бревно, чтобы подтащить его к пиле, я почувствовала страшную боль в пояснице, не могла больше двигаться и упала на том месте, где стояла. Одна из ра-

 

- 137 -

ботниц оттащила меня подальше от пилы и оставила лежать на снегу, а сама продолжала работать дальше. Взошло солнце, снег стал таять, и я лежала уже не на снегу, а в луже холодной воды. Когда суматоха кончилась, и все немного успокоились, меня увезли в лагерь и положили на верхние нары. Так я лежала, и никому до меня не было никакого дела.

Утром, когда на поверке обнаружилось, что я не вышла на работу, в барак пришел охранник, схватил меня за ноги и стащил на пол, приговаривая при этом: "Москва слезам не верит". Увидев, что я осталась лежать неподвижно, он понял, что я потеряла сознание, и вызвал ко мне фельдшера. Я долго пролежала в тюремной больнице и вышла оттуда сломленная физически и морально: не могла нагнуться, даже просто ходить была не в состоянии. На меня напал вечный страх всех заключенных — превратиться "в доходягу", быть обреченной сидеть в бараке вместе с хронически больными и стариками и ждать смерти.

Заключенные не боялись ни тяжелой работы, ни голода: самым страшным врагом было пренебрежение, презрение. Потеряв трудоспособность, заключенный всегда мог ожидать новой отдачи под суд. Обвинения в "саботаже", "вредительстве", "измене", "предательстве" и т. п. преследовали всех и сулили за каждый пустяк новый приговор, дополнительный срок и даже смерть. Несколько кустов помидоров были дороже, чем жизнь молодой заключенной.

Но и на этот раз мне повезло: рассада помидоров не пострадала, а здоровье постепенно улучшилось. Добрый Яков Иванович вновь пришел мне на помощь и вернул на конебазу. Мне дали несчастного больного коня, который весь дрожал, как и я сама. Это был породистый рысак, мало приспособленный к перевозке тяжестей. На Колыме он заболел ревматизмом, его тонкие красивые ноги не переносили суровый северный климат и еще меньше того — тяже-

 

- 138 -

лую работу. Яков Иванович сказал мне: "Бери его, бы с ним поможете друг другу. Когда-то это был красавец. Зовут его Дунай".

Дунай был послушным конем. Он привык к ударам кнутом и тянул свой груз, пока позволяли силы. Вечером, обессиленный, он валился на подстилку. Когда я получила его, он уже не мог стоять у кормушки и есть, и был на грани издыхания.

Я преданно ухаживала за Дунаем, садилась возле него на землю и кормила с рук. Вначале по вечера л он не способен был даже пошевелиться, клал голо у мне на колени и плакал (да, и лошади умеют плакать!), но постепенно отошел, стал понемножку есть овес и сено. Я делала ему массаж, обматывала ноги тряпками, и он засыпал, как маленький больной ребенок. Я словно ожила со дня, когда мне дали Дуная: у меня появилась цель в жизни, я больше не была одинока. За зиму мы оба окрепли, и Дунай вновь стал конем изумительной красоты. Весной он вместе с другими лошадьми выходил на луг и щипал свежую травку, а мое появление всегда встречал радостным ржанием.

Какие работы мы с ним выполняли, я не помню, но уже через несколько дней моей работы с Дунаем Яков Иванович написал письмо руководителю работ и просил разрешить мне сверхурочные часы. Благодаря сверхурочным я смогла выполнить норму на сто процентов и даже попала в число "стахановок". Это давало право на увеличенную пайку в восемьсот граммов хлеба и маленькую булочку величиной с куриное яйцо. Два раза в неделю я даже получала селедку.

Однажды утром я столкнулась с неприятной неожиданностью: мне дали другого коня. Дуная продали начальнику другого лагеря, и больше я его не видела. Несколько дней я тайком плакала, но это, разумеется, было глупо, ибо такова судьба всех заключенных: их переводят с одной работы на другую, не спрашивая согласия.

 

- 139 -

* * *

 

В 1939 году положение в лагерях на Колыме изменилось: Гаранина сместили, и его место занял Никишов. Шла война с Финляндией, на ее ведение требовались большие деньги. На Колыме было много золота, и дешевый труд заключенных давал государству возможность покрывать военные расходы. В Москве решили щадить жизнь рабов, как щадят курочек, несущих золотые яйца. Никишов ввел в лагерях новый режим. Внутрилагерные "чистки", суды и групповые расстрелы прекратились.

Однажды возле нашего лагеря появилась группа заключенных, которые даже на фоне голодного и оборванного населения Колымы выделялись своим жалким видом, ввиду чего начальство лагеря не хотело их принимать. Несколько дней они сидели возле лагерных ворот, а потом куда-то исчезли. Только одного из них, агронома по специальности, оставили у нас и послали работать на агробазу. Это был очень больной человек, во рту у него не было ни одного зуба, кожа была покрыта язвами. Из его рассказа мы узнали об одной из самых страшных страниц в истории Колымы — о "серпантинке", месте групповых казней при Гаранине.

Мы тогда не знали о "серпантинке", потому что оттуда никто не возвращался. Все узники "серпантинки", в том числе и этот агроном, были приговорены к смерти и ждали избавления от мук, когда неожиданно пришел приказ освободить их. Никаких документов у них не было, потому что они считались мертвыми и их дела были уничтожены. Без документов наше начальство не хотело их принимать. Что сталось с людьми из группы, вышедшей из "серпантинки" вместе с агрономом, я не знаю. Рассказ о том, Что делалось на "серпантинке", приведен выше.