ЭТАП В ПРЕИСПОДНЮЮ

Отвык передвигаться по своей воле. Водили на работу под штыками, возили в "воронке" и в "Столыпине". На самолете летал с конвоирами. Есть еще одно средство передвижения заключенных - корабельные трюмы. Это прошло мимо меня: не сидел на Колыме, ни в Норильске.

В тот день, солнечный и жаркий, 18 июля 1978 года меня повезли на обыкновенном автобусе в сопровождении начальника отряда. Оправляли в интернат для психохроников. Гулаг выпускал вечного зэ/ка из своих ворот, однако главный "хозяин" оставался прежний - МВД. Все инвалидные дома в СССР подчинены двум владельцам: Министерству внутренних дел и Министерству социального обеспечения.

Мне выписали справку об освобождении. По-лагерному называется "портянка". Начальник спецчасти сказал мне: "Всего хорошего на свободе". Ему еще следовало пожать мне руку на прощание, но руки он мне почему-то не подал: хмурый вид неисправившегося освобожденного отвлек начальника от исполнения чувствительной обязанности. Что делать, не нашлось у меня ни малейшего повода улыбаться.

В последние полгода мне досталось от опературы: из двенадцатого корпуса в ШИЗО, из ШИЗО в Потьму на пересылку, из пересылки в ШИЗО, потом в больницу, из больницы на пересылку, потом в зону... За две недели до дня освобождения еще раз отправили на пересылку в Потьму. Что тут хотели выхитрить? Этапы выматывают силы, однако за двадцать пять лет скитаний по лагерям и тюрьмам этапов у меня было немало. Видно, что пришел срок выпускать, а не знали, куда девать.

В подобных положениях НОИ дает двойственный ответ: с "раскруткой" на особый или в интернат для психохроников. В Потьму повезли в наручниках. Выловили в зоне, защелкнули руки за спину и бросили в воронок. С пересылки повезли в Зубову Поляну в районную больницу. Мальчишки-конвоиры ворчали:

- Из-за тебя, старый, нам отдохнуть не пришлось.

В медкомиссии, кроме начальника медчасти нашей зоны, сидели две женщины, к ним я обратился с многословной просьбой не направлять в интернат для психохроников. Женщины терпеливо слушали и поглядывали на часы.

- Храмцов, - остановил меня наш лепило, - хватить выступать, все ясно, иди, решим, что с тобой делать.

Много справок на печатных бланках и на тетрадных листках настрочили разные начальники. Красивые печати и штампы, витиеватые подписи – НОИ¹. Раньше это проще делалось. Сунет оперативник наган в карман, выведет неисправимого в лесок за забором зоны и хлопнет чувств, никаких не изведав.

Явас - столица Дубравлага. Тут все "схвачено" лагерным начальством. Точней, все в руках начальника управления и его заместителя по режиму и оперработе и их жен: мебельный цех индивидуальных заказов, ателье мод, предприятия торговли и культуры, женсовет, местная милиция и поселковый совет. Средства передвижения.

Дубравлаговский поезд называется "теплушка". Мы с отрядным вышли из автобуса и пошли на станцию, к поезду из трех вагонов: первый - вагонзак, второй - для вольняшек, третий вагон - товарный. Вечный зэ/ка пошагал по привычке к "Столыпину", отрядный осадил меня за плечо. Сели в пассажирский вагон.

Ехали и молчали. Зоннику не о чем разговаривать с лагерным начальником и тому давно уж надоело выступать с поучительными собеседованиями, да и обстановка не та. В зоне начальник вызывает осужденного в свой кабинетик, Он бы сидел за столом в фуражке, зэка стоял бы перед ним с шапкой в руке.

Три года тому назад меня вызвали последний раз на беседу для ежегодной характеристики. Отрядный, не этот, что сидит рядом и глядит в вагонное окно, а другой из оперов, уставился на меня с равнодушным презрением: "Вы неправильно

¹ НОИ - см. "Новые гуртоправы".

 

ведете себя Храмцов, - он скривил губы. - Дам Вам положительный пример, - он назвал латышскую фамилию, - Каунинш отсидел двадцать три года, был активным общественником, передовым производственником, член совета отряда, награжден многими почетными грамотами и переходящими красными вымпелами, охотно посещал политзанятия, не имел ни одного взыскания и умер на своем рабочем месте".

На меня эта тирада не произвела впечатления, да еще схлопотал пятнадцать суток ШИЗО, пожелав оперу повторить трудовые подвиги примерного производственника. Больше меня не вызывали на собеседования.

Железная дорога от Потьмы к лагерям построена для Дубравлаговских нужд через низменные леса к городку Темники и к Саровскому монастырю. Так было. Теперь железный путь, дойдя до Барашево, поворачивает на Саров, ус на Темники зарос мелколесьем. В монастыре много лет действует секретное атомное исследовательское предприятие. Дубравлаг туда не касается, туда ходит особая теплушка по ночам. Местных жителей не подпускают в Саров. Водители, привозящие грузы, оставляют свои грузовики в тамбуре у ворот, тамбур закрывается и машина уходит за каменную ограду, а через короткое время возвращается в тамбур разгруженная. Один водитель-вольняшка, заезжавший в нашу зону, уверял, что видел в Сарове заключенных. Они выполняют работы в радийной среде и одеты в серые комбинезоны.

Дубравлаг называется так с 1949 года, когда Указом Президиума Верховного Совета СССР были образованы десятки спецлагуправлений по всей стране "для врагов народа и изменников Родины" и членов их семей. Номер хлорной известью на бушлате, куртке, на штанине и шапке; номер в формуляре. И на бирке на левой ноге, когда наступает пора "откинуться" на тот свет, отличали их.

До сорок девятого года на темниковской равнине действовали в том же направлении Темниковские лагеря особого назначения - УТЛОН. Они появились до Соловецких лагерей, сразу после "Великой Октябрьской" на месте зон для австрийских военнопленных, и скоро превзошли УСЛОН по размаху исправительных мероприятий по численности содержащегося в них "социально вредного элемента": много сатанинских расправ знает темниковская равнина.

На одиннадцатом олпе осужденные расчищали площадку для проверок, начали скапывать холм у вахты. На лопаты посыпались человечьи кости. Прибежал опер: "Кто позволил здесь копать? Прекратить и закопать, как было". Общие могилы в каждой зоне и вблизи за зонными частоколами.

Явасская теплушка ходит медленно. Останавливается у лагзон. Одних зэков разгружают, других - нагружают. Знакомые картины, мой глаз бездумно скользил по ним. Наконец-то, вот она - Потьма, Дубравлаговская узловая.

Мы с начальником вышли из вагона и отправились к главному вокзалу. Стояла жара, лежала на дороге тонкая пыль, я озирался по сторонам на ходу. Люди в поселке по-разному одеты, двигаются без строя и по разным направлениям. Нет конвоя, нет "вязаных". Это меня впечатляло, хоть и знал, что в концлагерях строительство социализма идет быстрей, чем за их пределами.

Солнце палило. Мы шли долго по пыльным деревенским улицам. Лаяли на нас собаки, сновали вокруг нас дети. Когда навстречу попадалась женщина, я смущенно опускал глаза. Если бы кто-нибудь из поселковых обывателей обратился ко мне с вопросом - не сумел бы ответить. На нас обоих вольная одежда, я "прикинутый" не хуже отрядного: прислали шмотки к освобождению, однако каждый встречный понимал, что рядом с лагерным начальником идет зонник. Шагал насупившись, чтобы скрыть неловкость, руки в карманах. Подавляя в себе желание взять руки за спину.

В душном вокзале полно ожидающих. Начальник поставил меня к стенке - не в том смысле - и побежал доставать билеты. Суета вокруг, непривычные разговоры отъезжающих. Стоял терпеливо. Выйти бы скорей на воздух! Видел, как отрядный прошел в отдалении со станционным служащим, объясняя ему что-то. Показывая свои красные "корочки", видимо, нелегко взять билеты. Каждый день из Потьмы уезжают десятки освобожденных и ихние родственники, приезжавшие встретить и на свидание, а летние поезда переполнены.

 

Отрядный вернулся довольный, он "выбил" два билета. У вокзала мы сели на зеленую скамейку под тополем. Проносились мимо наших глаз товарные составы, грохотали в уши. Редкая тень укрывала скамейку.

Разгуливали по перрону поезда. Женщины вызывающе смеялись и блестели голыми плечами. Есть среди них проститутки, улавливающие "откинувшихся". Хотелось посидеть подольше, поглазеть на нарядную толпу, но по радио объявили прибытие.

Вышли к поезду. Ждали у края перрона среди других отъезжающих, пока серо-зеленая вереница вагонов катилась мимо нас. Вон они с сумочками, с сеточками, а некоторые, как я с пустыми руками - освобожденные; нетрудно зэку угадать их среди других пассажиров. Фуражки надвинуты, чтобы скрыть нулевую стрижку, онемелые лица, в движениях неловкость и вызов. Сборная одежда наполовину лагерная, наполовину добытая у вольняшек или из посылки.

Удобно сидеть у вагонного окна и глядеть в знойную даль и на мятущиеся мимо кустарники и деревья. Начальник уселся напротив, он не знал, куда деть руки. Странно, в лагере он представлялся таким самоуверенным. Что-то ему хотелось сказать мне, он заикнулся о своей "работе", которая ему совсем не нравится:

- Не могу привыкнуть, приду домой из зоны - весь трясусь, а жена смеется:

'Ты как с похмелья".

Мне осталось молча выслушать заход, ври дальше. Он развернул свою папочку на столике:

- Не думайте, что мы отправляем вас в плохое место. Хороший инвалидный дом. Хорошо кормят и одевают. Оттуда можете поехать к родным и в гости к друзьям. Вот взгляните - направление, - отрядный показал мне листок с фотоснимком.

- Знаю, гражданин начальник, мне сказали в медчасти.

Отрядный кивнул и вместе с папочкой перебрался на боковое место за проход. Так лучше, не будет мозолить глаза. Боится, что ли, как бы не потерялся "освобожденный"? Любопытно знать, есть ли у этого мента пистолет и куда он положил мои деньги и "портянку"? Не забыть бы взять деньги, как приедем на место, раньше не отдаст.

В вагоне я почувствовал себя уверенней, пассажиры менялись. Одни выходили, другие входили. Едва ли кто из этих колхозников мог определить, что двое мужчин, один гладко выбритый, другой с бородой, сидящих поблизости один от другого, - лагерный начальник и заключенный.

На закате дня приехали в Рузаевку. Большая станция окружила нас, составы впритирку, паровозные гудки. Начальник пошел через вокзальную площадь, я плелся за ним устало, стараясь не отставать. Пахло мазутом и разогретым асфальтом, выхлопными газами и запыленной листвой. Мы пришли в гостинцу под названием "Юбилейная".

В Советском Союзе сколько хочешь юбилейных названий: кинотеатр "Юбилейный", спорткомплекс "Юбилейный". За немногие десятилетия страна победившего социализма отпраздновала множество пролетарских юбилеев.

В просторном вестибюле гостиницы еще хватало дневного света. Через широкие окна видна улица с пятиэтажными домами напротив. Катятся машины по черной мостовой. Пешеходы на тротуарах, мужчины шагают, женщины семенят. С левой стороны через улицу магазин манил яркостью витрины - я глядел на улицу и осторожно вокруг себя.

Огромный фикус стоял рядом в широкой кадке, толстокожие листья запылились. Из полуоткрытой двери ресторана исходили вкусные запахи. Бойкая администраторша, ладная и голенастая, вертелась у регистратуры, говорила всем одно и то же: "Мест нет". К моему огорчению, она сказала то же и моему сопровождающему. Он ей объяснял что-то, кивнул на меня, и показывал красную книжечку, молодица отрицательно вертела головой, надменно на меня взглянула.

Она знала повадки постояльцев. И как надо отказывать тем, что льстят, и тем, что хамят. Не слушала убедительных просьб и доводов, не обращала внимания на заигрыванья командировочных - досадливо отмахивалась от рядовых советских людей, ищущих ночлега: "Номеров нет". Обворожительно улыбалась, подавая ключи руководящим товарищам, для которых в любой гостинице всегда есть свободные места под названием "бронь".

 

Отрядный подошел ко мне и сказал, что поедет к приятелю, тот поможет выбить номер. Попросил меня не трогаться с места. Потянулись минуты ожидания, дрожали ноги. Голова распухла от впечатлений и ломило виски. Не заболеть бы. Присел на диванчик без спинки, посерело за окнами, в вестибюле зажегся свет.

Отрядный вернулся через час, веселый и под хмельком.

- Ты здесь? - Он опасался, что я куда-нибудь исчезну без него.

- Здесь. - Я опасался, что он куда-нибудь запропастится, тогда что мне делать?

Оказалось, что приятель отрядного выбил для нас номер по телефону. Администраторша записала нас в книгу постояльцев и подала ключ с улыбкой, как будто мы были бронированные:

- Пожалуйста, наверх, третий этаж.

Мы поднялись по лестнице и пошли по коридору, узкому и мрачноватому, наподобье тюремного, с двумя рядами нумерованных дверей. Тихо на этаже. В нашей комнате стояли две кровати, а за загородкой - укороченная ванна. Горячая вода не шла, а не мешало бы расслабиться. Холодная вода шла, я напился и пошел ложиться спать.

Пока раздевался, отрядный сидел на стуле в выжидательной позе, с ключом в руке, так держат ключ тюремные коридорные:

- Пойду, схожу к своему приятелю, - сказал он, - Вас закрою. - Он вышел из комнаты и запер дверь на два оборота.

Постель казалась волглой, но была чистая, сон не шел, пересматривались картины дня. Стемнело за окном. Наступила моя первая ночь "на свободе". Не слышно окриков: "Стой, кто идет?".

Крикливые голоса ввинчивались в уши. Проснулся и не понял, где нахожусь:

крупные перемены в жизни не сразу размещаются в сознании: "А-а, это номер гостиницы "Юбилейная". Прислушался. Один голос знакомый моего провожатого. Другой, на ментовской "фене", крикливо убеждал:

- Сукой буду, если через месяц не вотрешься в участковые, - жаргонил незнакомец. - Прокину о тебе "пахану" - и манечка. Ему "люди" нужны: полна контора "фраеров", на дело послать некого.

Мой начальник трубил в ответ:

- "Козел" я неломаный, полез в "малину" к фашистам - не зона, а кум-хата, буду к вам выпрыгивать.

Пьяные излияния чувств продолжались долго, я ждал, пока заглохнут. Вот разорались, босяки! Заголубела щель между неплотно сдвинутыми оконными занавесями, теперь уж не уснуть. Повернулся на правый бок, прикрыл одеялом ухо. Кто-то настойчиво тряс меня за плечо, открыл газа. Весь гостиничный номер было полон утренним светом. Надо мной склонился провожатый:

- Вставайте, скоро наш поезд.

Долго ли собраться с пустыми руками? Надернул на себя штаны, плеснул на лицо пригоршню воды, растер носовым платком. Готов. Мы вышли на улицу в прохладу утра и пересекли пустынную площадь в обратном направлении, от асфальта поднимался сырой запах смолы и выплыли из памяти детские впечатления: речные пристани на Каме и баржи с просмоленными боками.

В моей голове осталось от вчерашней усталости, но тело отдохнуло и шагалось бодро.

Отрядный тоже протрезвился, он привел меня в железнодорожную столовую. Эти столовки открыты круглые сутки, в них можно поесть недорого и спокойно. Взяли еду на подносы и насыщались за столиком у окошка, глядели, как паровоз-толкач передвигает вагоны. Начальник завел избитую тему:

- Не пойму я, Юрий Александрович, почему Вы отказываетесь от инвалидного дома?

- Не велико счастье существовать с дураками.

- Да это не психушка, вот послушайте, написано: "Интернат № 1".

- Для психохроников.

- Нету здесь таких слов, читайте.

Не стал читать, не мог обмануть меня мой лагерный приятель - регистратор в лагерной медчасти. Сейчас меня больше занимало, что впервые за долгие десятилетия ем из обыкновенной фаянсовой тарелки, а не зонной алюминиевой

 

чашки, пью из обыкновенного граненого стакана, а не из алюминиевой кружки. Перечень посуды, определенный для зэка приказом 20, короткий: кружка, чашка, ложка. Найдет "прапор" в тумбочке посуду сверх положенной - отберет. Еще забавляло то, что начальник, привыкший говорить "осужденный Храмцов", обращается теперь ко мне с величаньем.

Поезд Рузаевка - Саранск стоял в тупике, мы едва его нашли. Составленный из старых вагонов, довоенной постройки, он смахивал по виду на дубравлаговскую теплушку. Через раскрытую дверь мы вошли в пустой вагон. Полы в окурках, окна не протерты: видно, что принцип советского хозяйствования "никому ничего не надо" в полную силу действует на пригородном железнодорожном сообщении.

Перед самым отправлением в наше купе сел еще пассажир. Весь затасканный, без кепки, с половой в голове. Пустые бутылки из-под водки торчали из всех его карманов. Он что-то бормотал себе под нос и сразу полез на верхнюю полку. Ворочался там всю дорогу и храпел. Двадцать пять километров падали нам с отрядным под ноги пустые бутылки из-под водки.

В Саранске мы пошли к выходу, "пассажир" подобрал свою винную посуду и отправился за нами. У подножки стояла толстая тетя-проводница, они кричала:

- Ты опять в мой вагон залез, алкаш!

- Не шуми, тетка, мне некогда, - возразил наш попутчик и отправился восвояси.

Нам с отрядным осталось проехать шестьдесят километров до районного поселка Большие Березники. Желающих ехать в том направлении набралось на два автобуса, в наличии имелся один. Отрядный показал свою книжечку отправительнице, и нам продали билеты, из чего следует вывод - работники железнодорожного и автомобильного транспорта менее искушенно разбираются в карманной документации советских граждан, чем администрация гостиниц.

Автобус катился по дороге, пассажиры обсуждали суету большого города и что удалось выбегать в магазинах. Вспоминали спокойную обстановку своих деревенских домишек: до них уже недалеко. С любопытством я прислушивался к деревенским разговорам и ни о чем не думал. У начальника мои бумаги - пускай он думает. Ехать бы вот так, долго, весь день, а то и целую вечность, потому что нечего мне делать в заведении для психохроников.

Однако в автобусе стояла плотная духота, долго не выдержишь. Все пассажиры облегченно вздохнули на конечной остановке. Стоял полдень, деревенские избушки окружили нас, серые и белые в синих палисадниках и в зелени садов. Неподалеку две силосные башни обдавали поселок разогретой вонью.

Отрядный повел меня в милицию. В его папочке, кроме направления в дурдом, лежала еще бумага о взятии под надзор, которую он мне не показал. РОВД встретил нас прохладой и пустотой, все ушли на обед. Отрядный завел меня в кабинет начальника милиции, который обедал на своем рабочем месте, тот взглянул на меня искоса:

- Зачем приехал? - спросил он.

- Не знаю.

- Хорошо, идите, - согласился начальник.

Я вышел из кабинета, через минуту отрядный вышел. Мы оба пересекли улицу и остановились у железных ворот. Прочитали проржавевшую вывеску, прибитую к воротному столбу: "Дом-интернат". Отрядный толкнул железную калитку, она распахнулась в широкий двор. Зашли. Перед нами поднималась ржавая труба котельной. Слева за гривкой зелени виднелось желтое здание в два этажа.

- Вам кого? - На крылечке домика, похожего на караулку привратника, стояла баба в сером халате и любопытно нас разглядывала.

- Нам нужен директор инвалидного дома, - ответил начальник.

- Обычного типа или для дураков?

- Директор дома номер один.

- Это мы. А если вам нужен директор обычного типа, то он инвалидный дом номер два. Пойдете по улице вниз, перейдете мостик, повернете направо, потом мимо почты. Выйдите на шоссе к лесу, свернете на дорожку...

Я с надеждой вслушивался в объяснения тети: возможно, мы забрели не в те ворота. Начальник перебил словоохотливую бабу.

 

- Нам нужен интернат номер один. Баба вздохнула:

- Это мы. Заходите сюда. - Женщина раскрыла дверь в привратку. - Товарищ директор у себя, они только что пришли с обеда.

Мы зашли на крыльцо, к нам подбежала деваха в сером платье, стриженная под машинку. Замерла на месте и выпялила на нас глаза. Я взглянул на нее, деваха показала мне язык. Тетя в халате махнула на нее рукой:

- Пошла.

Не обманул меня регистратор насчет дома для психохроников, здесь их обитель.

Толстый мужчина - директор бегло просмотрел мои бумаги.

- В порядке. Отрядный сказал:

- Значит, я оставляю его у вас, до свидания, мне надо на автобус, - он заспешил к выходу.

- Гражданин начальник, у Вас. мои деньги.

- Ах да, совсем забыл.

Он вытащил бумажник, достал тонкую пачку десятирублевок - моих "кровных" двести восемьдесят.

- Отдать ему? - спросил у директора.

- Нет, дайте мне. - возразил директор. Начальник сдернул сверху один червонец.

- Возьму за столовую десятку и за прочие расходы.

Он вышел из кабинета. Директор интерната №1 прятал мои деньги в железный ящик в углу, наподобие сундука. Долго шарил в своем столе, ища ключ, запер ящик на висячий замок и положил ключ в карман. Можно догадаться, что железный ящик давно уж не использовался по прямому назначению - для хранения секретных документов и ценностей. Жаль, что мои рубли попали в его железную утробу, они полезней в моем собственном кармане.

- Когда Вам понадобятся деньги, я буду выдавать Вам понемножку, -успокоил директор, перехватив мой печальный взор. Он крикнул через дверь:

- Оля!

Зашла та женщина, с крыльца в сером халате. Директор сказал ей:

- Проводи "подопечного" в четвертую комнату, постель принеси и заправь. Тетя в сером халате пальцем поманила меня за собой и повела на второй этаж желтого дома. В комнате, куда мы зашли, стояли четыре койки, три заправленные, одна пустая. Тетя принесла постель, кинула на пустую койку:

- Тут наш общественник спал - председатель совета коллектива интерната, -болтала она, - умный был: заявление написать или письмо. Про политику все знал -недавно умер.

- Оля, а кто сейчас председатель?

- Ты откуда знаешь, как меня зовут? - удивилась тетя. - Выберем скоро: все председатели на этом месте спали, ты и будешь председателем. Я сама - член совета - только не из госопекаемых, а из обслуживающего персонала, нянька.

Вдруг из коридора понеслись пронзительные вопли, я спросил:

- Кого-то бьют?

- Нет, - возразила нянька Оля, - санитары подопечного хлещут резиновыми шлангами. Не больно.

- За что так?

- Не озорничай: у нас не положено озорничать.

- Сапогами пинают у вас?

- Бывает, пинают и сапогами, не озорничай...

- А "ласточку" делают?

Нянька засмеялась, открыто по-деревенски, обнажив зубы.

- Да ты откуда такой опытный?

Мне ее смех понравился, добрая тетя:

- Из лагеря я.

- А-а, тогда у нас быстро привыкнешь - выберем председателем. Что из дому сюда прибывают, тем здесь плохо, с теми "персоналу" одна морока, а такие, как ты, мне нравятся. Без мужа живу.

 

Нянька Оля наконец ушла. Уснуть бы, хватит впечатлений. Развернул постель, распахнул окно и лег. Задремал было, но скрипнула дверь, в комнату зашел дядя, весь искривленный, глядел на меня одним глазом, перегнувшись на бок. Покосился на открытое окно, подошел к моей постели и протянул руку:

- Митя-Ломаный.

Я приподнялся, подал ему свою руку:

- Юра.

- У нас окна раскрывать запрещено, - Ломаный правильно выговаривал слова.

- Запрещено?

- Да. Приказ директора.

Дядя уковылял в коридор, прихлопнув дверь. Через минуту забежала нянька Оля:

- Закрой окошко, Ломаный к директору пополз, ябедничать - он активист.

- У вас много таких?

- Весь коллектив сознательный, закрой окошко: сейчас санитары придут, - она убежала.

Скоро в комнате появился гражданин директор:

Как устроились? У нас эта комната для привилегированных общественников, просторная, светлая. Окна у нас открывать запрещается.

- Где мне узнать, что можно, а что нельзя?

- Санитары скажут...

Окно я не закрыл, на ужин не пошел, но долго не мог заснуть, чуял - начинается дурдомовское противостояние с "персоналом". Норов не переломить. Заходили в комнату люди с разными душевными и телесными изъянами - подопечные. Здоровались со мной за руку. Заглядывали в комнату женщины, тоже госопекаемые - все старухи, не заходили и не здоровались. На следующее утро, когда мы, четверо сокомнатников, вернулись с завтрака, окно оказалось закрытым, створки наглухо забиты гвоздями.