БЕЗ ВЕЩЕЙ

Вскоре после прибытия в Большие Березники мне удалось совершить самостоятельное путешествие. Оно началось 20 августа после того, как выяснил, можно ли покинуть дом-интернат с разрешения властей. Оказалось, есть два пути: первый - на кладбище, второй, если возьмут близкие родственники или жена. При условии излишней жилплощади.

Найти родных едва ли удастся: все мне известные, уже не существуют, а что касается жены... "Нездоровая идея" - тотчас заметил бы Витя-Витя с назначением уколов аминазина. А в целом нет тут ничего невероятного в том, что обнаружилась супруга с жилплощадью. Давно не виделись и почти что забыли друг друга, нечаянно встретились и пожелали воссоединиться на излишней жилплощади, чему тут удивляться.

Есть у меня приятель со склонностью рассматривать явления советской действительности с двух сторон. Идею о жене он отверг бы так: "Со стороны теоретической, это возможно, но с практической стороны, это "фуфло". Хорошо, что в Березниковском интернате не было того приятеля, склонного давать'практические советы, а сам я плохо разбираюсь в отношениях "между мужчиной и женщиной". Пошел выпрашивать у директора пятьдесят рублей из моих собственных двухсот восьмидесяти, запертых в железном сундуке.

- Для чего Вам деньги?

- Часы куплю.

- Часы стоят двадцать пять рублей.

- Возьму, какие подороже.

Рано утром я отправился в то время, как коллектив психохроников утянулся на завтрак. Путешествие без конвоя и сухого пайка, без пересыльной тюрьмы, где дают отдохнуть с дороги и кормят горячей пищей. Когда пролезал через дыру в заборе, разорвал штанину о гвоздь. Вышел к улице по бурьяну заброшенного участка. Проще бы выйти через ворота, но у меня еще не наладились отношения с дурдомовскими привратниками.

В пальто нараспашку пошагал по поселковой улице, день начинался жаркий, но ночи в конце августа бывают холодные. Осторожно озирался по сторонам и назад, не бегут ли за мной дурдомовские санитары. Собаки встречали меня неуверенным лаем, они чуяли, что человек в пальто и сам не знает, куда и зачем идет. На автобусную остановку, куда же еще.

Нет это не годится, там сразу увидят и вернут в интернат. Лучше будет выйти на дорогу до Саранска и айда пешком. Пустынно вокруг: все люди ушли в поля. Стояли в ряд тихие избушки, прикрывала их сверху запыленная зелень тополей. Ни окрика,, ни скрипа. Повернул к выезду из поселка, буду шагать, пока не нагонит автобус или грузовик, подниму руку и доеду до города.

Неожиданно обнаружилось, что и в этом намерении есть изъян: вдруг меня догонит красный новенький "Москвич" директора интерната, можно будет сказать, что пошел в Саранск покупать часы. Поверит. В интернате и не то бывает, но тогда срывается поездка в Москву. Повернул к кладбищу, хотя и видно, что не туда, куда надо. Шел, петляя меж могил, зеленой сенью манил меня лесок за кладбищенской оградой.

Вот где казалось спокойно и безопасно. Тут меня никто не остановит. Лес представился глухой тайгой - страной бездорожья и неизведанности. Зашел под зеленые своды; как давно я не был в лесу, десятилетья прошли! Как легко дышится! Такой воздух струился в горных садах Ливана в те древние годы Адама и Евы, живших без старости по тысяче лет. Любопытно знать, как это им удавалось в мире, не облагороженном социальным и научно-техническим прогрессом.

Петляла моя  поступь  между соснами  по солнечным  зайчикам, распространялся к земле смолистый дух. Сорока погналась за мной, белка зацокала, сердито свесив глазастую головку с сучка, а "откинувшийся" от подопечного коллектива психохроник все углублялся в лесную чащу, хотя ясно было, что с такой скоростью до Москвы не скоро доберешься.

 

Журчание привлекло слух. Повернул на звук, почуял освежающий запах воды и вышел к речке. Она текла бойко в гибких ивовых кустарниках. С протянутыми руками, как к старому другу, нечаянно встреченному после долгих лет разлуки, подошел я к ней. Сверкала перед глазами бугристая вода, не совсем, правда, чистая, где-то неподалеку водопой. Речные струйки шуршали в ивняках, булькали на перекатах. Присел на корточки у края бережка, опустил ладони в быстринку. Стоило повернуть в лес и встретиться с этой милой речкой.

Много таинственного хранят в себе лес, река, степь, горы, моря и даже пустыни - делай открытия в них. Сколько раз я любовался далями сквозь железную клетку вагонного окна. Выпущенный из лагеря похож на ребенка, первый раз отделившегося от двери дома. Все ново и небезопасно вокруг. Желтые цветки колеблются у забора, дворовая собака разлеглась в тени сарая. Сколько пугающего простора и хочется поскорей спрятаться за порог.

Дождик прошел по верхушкам леса и стали надоедать комары. Дождь несильный, пальто не промокло, он добавил яркости краскам, но комары портят любую картину. Хорошо, что их нет на поленовских пейзажах!

Лишь к сумеркам я выбрался из лесу. Солнце садилось за рыжим сжатым полем. Видно, как далеко у дымчатого перелеска пылит комбайн, а слева от меня расположилась деревушка. На пригорке, прямо перед глазами, зияла провалами окон церковь. Кирпичная почерневшая колокольня без креста поднялась высоко в небо. Летел когда-то на полями, деревней и речкой утешительный звон. Полетит ли еще когда-нибудь?

По моим прикидкам, идти придется вон туда, через поле к комбайну. Труден будет ночной поход. Хорошо, что набрал воды в банку. Широкая горловина закрыта капроновой крышкой, удобно, можно сунуть в карман пальто. Потемнело, небо прижималось к земле. Неужто опять пойдет дождь, этого не надо. Идти по ночному бездорожью под дождем - занятие малопривлекательное. Люди в избах буду спать до утра под баюкающий шум капель, а ты броди в новых полуботинках и в промокшем пальто.

Над деревней зажглись два фонаря, далеко они расточали в поля свой мертвенный свет. Отправился в путь и оглянулся - церковь во мраке стояла за моей спиной. Трудное дело - ходьба по сырой стерне. Постоянно надо перешагивать через глубокие вмятины комбайновых следов, а в них - черная вода. Неожиданно выяснилось, что первым делом надо попасть в комбайновый след обеими ногами, а дальше уж шагай беззаботно. Так и сделал нечаянно, провалился ногами в тину и поторопился выскочить на сухое место с плеском и чавканьем. Забавный вид у человека, попавшего в темноте в лужу. Он делает панические движения руками, ногами и всем телом, на лице у него отчаяние. Со стороны поглядеть, у бедняги есть все возможности стать утопленником. Хорошо, что темно и никто не видит.

По всему видно - туча, зацепившая меня своим крылом у речки, пролилась над сжатым полем. Всегда так бывает: стоит человеку уклониться с правильного пути и возникают бесконечные преграды. Сперва вроде все хорошо: лес, речка, а чем дальше, тем хуже. Дождь, бездорожье, сырая жнива и комбайновые следы. Настороженно озирался на темное небо, на котором ничего не видать. Может быть, в этот раз дождь пойдет на лес - туда ему и дорога. Остро ощущал свою беззащитность перед непогодой. Единственное убежище - копны соломы по всему полю.

Захотелось пить. Достал из кармана банку с водой. Напился и захотелось есть. Начни ублажать себя и налетают разные желания, как осы. Подошел к копне и сел: "Копна пахнет соломой" - пришло на ум. Это немножко развлекло: чем еще может пахнуть копна соломы? Если бы это была копна сена, тогда другое дело. Достал из кармана кусок хлеба и сжевал, слушая темноту. Вдали ухнул филин, может быть, в том покинутом храме.

Захотелось прилечь: в интернате уж объявили отбой. "Ломаный" донес дежурной медсестре, что меня нет на спальном месте, а мне надо идти дальше. Ноги устали, один полуботинок жмет, пожалуй, натру палец. Известно, что путник с мозолями на ногах превращается в страдальца. Поддался соблазну. Опрокинулся спиной на солому, по всему телу потекла сладкая истома. Любопытно знать, где конец этому полю.

 

В черной пустоте ночи, на копне пахучей пшеничной соломы под низким небом с невидимыми тучами, мне приснился знакомый сон. Впервые я видел его за месяц до освобождения: "Будто идет по осеннему лесу путник. Извилистая тропинка, все время надо вилять в блеклом кустарнике. Просветы появились впереди, скорей туда, напрямик. Ветки хватают за одежду, царапают руки. Путник вышел на откос, заросший полынью, и вдыхал горький запах. Внизу под откосом железнодорожные пути, пожухла травка между ржавых рельсов, гнилые шпалы. За линией видна, как в дымке, деревянная постройка с высокими окнами, выкрашенная в бледно-зеленый и бледно-розовый цвет: не то вокзал, не то храм. В неподвижной тишине, окружившей путника, слышится негромкий голос в оба уха, как бы напутствие: "С этой станции еще можно уехать, но только без вещей. Только без вещей".

Тогда в лагере я проснулся после слов: "Только без вещей". Сейчас тоже проснулся в ночном поле на копенке соломы. Зудели исцарапанные руки, пахло полынью, ветер поднялся, шуршали под ухом соломенные прядки. Удивительный сон. В лагере сон произвел на меня сильное впечатление, сейчас картина точно та же, те же негромкие слова. Когда выпускали из зоны, раздал все свои вещички: книжки, одежонку. Никому не нужное - сжег, теперь у меня только то, что на теле, - и снова предупреждающий сон. Как его толковать? В житейском смысле или в роковом - и мне следует навсегда остаться скитальцем.

Время, однако, прошло немало, знатоки потусторонних миров уверяют, что сновидения проникают в сознание в ранние утренние часы. Скоро начнет рассветать - недалеко ушел. Поднялся с мягкой копны, усталые мышцы плохо повиновались, не находя опоры. Отряхнулся по-собачьи и пошел дальше.

Вдали в сером мраке появилось черное пятнышко. Не поймешь что, постройка или дерево. Ветер легонько подталкивал в спину, мне это нравилось. Поднималось строение, росло во мраке. Постепенно появились очертания и захотелось ахнуть от изумления: передо мной стоял храм. Звонница уперлась в серое небо, чернели провалы окон. Это была та самая церковь, что разглядывал вечером, готовясь отправиться в путь.

Забавное приключение, говорят неудачники, можно сказать просто: заблудился, если принять во внимание натертый палец и облепленные грязью штанины. Взял разгон, можно сказать: так мне не добраться до Москвы и к Новому Году. Стало мутно рассветать, прошла первая вольная ночь. Напиться бы хоть из комбайнового следа, однако старинная сказка предупреждает не пить из копытца. Речка близко, заторопился к ней. Вот место, где отдыхал вчера, ничего не изменилось, будто и не уходил. Течет вода с таинственным предназначением поить все живое и неживое.

Надо разуться. Полуботинки, еще вчера новенькие, имели жалкий вид. Средний палец на левой ноге растерт до крови, носки не узнать по цвету, мазутное пятно на кепке: откуда оно взялось? Чистился и сохнул до обеда, хорошо, что солнце прогнало сырую мглу. Вычесывал полову из головы и из бороды, отминал грязь от штанов. Не мешало бы узнать, как бродяги сохраняют опрятный внешний вид и еще - где они берут пропитание?

Уснул на сухом бережке, а что делать: в кишках булькала вода. Солнце горячо прогревало меня всего, расслабляя после сырой ночи. Проснулся от того, что услышал голоса. На противоположной стороне речки пробежала стайка мальчишек с ужом в руке. Тени удлинились. Долго прислушивался к редким хлопкам вдали, опершись на локоть и выставив вперед бороду. Давно знакомое чудилось в хлопающих звуках, но не мог найти в памяти образ к ним. Вспомнил, услышав мычание коров в отдалении - это хлопки пастушьего бича, подгоняющего стадо. Нужна сила и ловкость в руках, если хочешь щелкнуть бичом. Мальчишкой я упражнялся в этом уменьи, получалось плохо: не хватало силы. Как далеки от меня теперешнего те годы! Целая жизнь прошла.

Стадо потянулось к деревне, над ним поднималось длинное пыльное облако: возвращался домой личный скот колхозников, пастух едва подгонял коров. Не так бы он обращался с коллективизированной скотиной, бегом на пастбище, бегом назад на скотный двор: "Без первого и без последнего".

Вечером звуки слышней, несколько раз донеслось до меня рокотание проходивших в отдалении грузовиков. Обнадеживающие звуки, вблизи деревни

 

проходит автодорога. Может быть, та, что мне нужна, выйду к ней и до утра дойду до Саранска. Солнце садилось медленно - чуть стемнело, я вышел на дорогу, перейдя речку вброд и по задам деревни. Не терпелось отправиться в путь.

Сразу ясно стало, что не та дорога, по которой мы приехали с отрядным: плохо укатана, нет покрытия. Всякий раз, как путник выходит на незнакомую дорогу, он решает одну и ту же задачу: в какую сторону идти? Вправо или влево. Мне тоже пришлось этим заняться. Недалеко серела дорожная развилка и стоял столб с указателем. Подошел к указателю, едва разобрал в темноте: "Асфальтовый завод -2 км". Это предприятие ничем меня не привлекло. Решил идти в правую сторону, чтобы не проходить через деревню. Звезды сияли на темном небе - вот он север, Саранск к северо-западу. Правильно, надо идти в правую сторону.

Едва пустился в путь, позади затрещал мотоциклетный движок. Поторопился сбежать под насыпь и прилечь. Мотоцикл прокатился мимо и свернул с дороги, на нем сидели два мужика - неужели меня заметили. Прячущийся человек часто принимает случайное стечение обстоятельств за умышленное. Сжался весь в бурьяне и ждал, что мотоциклисты повернут ко мне, но они отъехали в поле и остановились, движок заглох. Что им надо?

Смотрел, затаившись, как мужики подбирали в охапки пшеницу, сваленную в валки, и грузили на мотоцикл, скоро поднялась целая копна. Хотят спрятать машину, что ли? В это время двигатель завелся, и копна двинулась. Как уселись мужики, не видать: вся картина рисовалась в отдалении и во мраке, но смысл ее мне понятен. Медленно выбралась на дорогу шуршащая копна, проследовала, к деревне. Я пошел дальше и на ходу придумал надпись к картине: "Трудоночь". Шагалось легко, не то что вчера в мрачном поле. Прямо на крыльях летел, хотелось наверстать упущенное. Неожиданно впереди вспыхнули зеленые огоньки, нет сомнения, впереди на дороге деревня.

Это обстоятельство меня огорчило. Как теперь быть, оказался между двумя деревнями, как в западне? Остановился у околицы и повел совет с воображаемым попутчиком. Обсуждался один вопрос: идти в обход или по деревне? Воображаемый попутчик сразу предложил идти напрямую через деревню.

Я возразил: "Деревня вроде бы большая, нас могут остановить".

"Не бывает здесь больших деревень и никто нас на остановит, - настаивал воображаемый попутчик, - в обход мы уж ходили вчера весь день и всю ночь".

Воображаемый попутчик проявил свое упрямство, он всегда такой - поперек меня. Он вспомнил про натертый палец, указал на мазутное пятно на кепке и мы двинулись через деревню. Деревня оказалась большой, воображаемый попутчик стушевался и мне пришлось отдуваться одному, устал шагать по середине улицы. Меня сопровождал возбужденный собачий лай. Еще светились кое-где окошки в избах и жители слышали, что по деревне идет чужой.

Вышел наконец к перекрестку, вроде деревенской площади. Увидел сарайчик под фонарем. Над широкой дверью вывеска "Магазин". Нетрудно догадаться, что нахожусь в центре неведомого поселения. Где-то поблизости -сельсовет, колхозная контора и отделение связи. До следующей околицы идти столько же.

Надо отметить, что деревенские дворовые собаки днем проявляют больше настойчивости в охране частного владения и готовы схватить путника за ногу на самой середине улицы. Ночью деревенские собаки не склонны выскакивать из хозяйских дворов, что способствовало моему продвижению.

Тут произошло еще приключение. Впереди себя я услышал странные дребезжащие звуки, они быстро приближались. Внезапно передо мной возник человек в согнутом виде. Подобную стойку принимает вратарь, когда у его ворот складывается опасное положение. Не сразу разглядел, что передо мной парнишка на велосипеде. Приблизив свое лицо к моему, парень пытался узнать знакомого, ясно, что ему это не удалось.

- Куда идешь, старина? - Вопрос прозвучал бодро. Ночью, на середине улицы, неловко делать нравственные замечания, однако положение обязывало:

- Молодой человек, должен Вам заметить, к старшим следует обращаться на "Вы" и не следует задавать невежливых вопросов. Парень переменил голос, смутился.

 

- Извините, вижу, не наш - деревенский. Вы откуда?

- С асфальтового завода.

Вот где пригодился совершенно не нужный мне асфальтовый завод - на пустынной улице незнакомой деревни.

- Ясно, - сказал парнишка, - вижу, что Вы не наш. Я-то дружинник местный. Сегодня на ночном дежурстве. Так часов до двенадцати поболтаюсь и спать завалюсь. Зато завтра весь день свободен. Вы к кому идете?

- К женщине.

- А к какой?

- Поймите, молодой человек, что этого я Вам сказать не могу.

- Понятно, - согласился парень и хихикнул. - Скажите, сколько время?

- Около двенадцати.

- Тогда приятно Вам провести ночь, а я поеду поближе к дому.

Искренно пожелал дружиннику спокойного отдыха и мы расстались. Как только затихли за спиной дребезжащие звуки, я повернул в переулок и скоро погрузился в темноту полей. Вот забава. Дружинник-общественник охраняет покой своих односельчан. Это меня впечатлило до такой степени, что если бы в те минуты, как я шагал по избитому выпасу, передо мной возник бы пост милиции - это меня нисколько бы не удивило.

Не будь у меня мозоли на пальце, наверняка натер бы ее, пока добирался до лесной опушки. Лег между кустов и глядел на звездное небо. Слушал ночные шорохи - ветер шевелил вершину леса. Не заснул до рассвета: нестерпимо хотелось есть.

Взошло солнце, потеплело - срочно надо отыскивать пищу. Ясно, что в лесу ничего не найти, пойду в деревню к тому магазинчику на сельской площади. Куплю каких-нибудь хоть пряников. Дружинник сейчас спит или занят хозяйственными делами. Все колхозники в полях - некого опасаться. Выломал палку против собак и отправился.

Деревня представилась пустой, даже старух не видно. Магазин уж замаячил вдали, как меня привлекло оживление во дворе одной избы: передвигались чисто одетые женщины, старик сидел на ступеньке крыльца и курил "козью ножку". Похороны или что? Подошел к калитке:

- Внесите напиться.

Баба, уходя в дом, оглянулась.

- Заходите в избу, у нас поминки.

Вон оно что. Неплохо складываются мои дела: поминки мне подходят не хуже похорон, сейчас меня угостят до отвала. Вошел. В доме люди сидели за столом, человек десять, двое пожилых мужчин, остальные старухи. Мне освободили место и стали потчевать по обычаю. Какому голодному человеку может быть неприятен старинный обычай поминать усопших? Нажимал больше на негорячую пищу: в избе стояла духота. Насытился так, что прошиб пот.

Мне рассказали, что сорок дней тому назад умер дед-плотник, мастер, известный по всей округе, его память чествуют. Поминать полагается на третий день после смерти, на седьмой день, на двадцатый и на сороковой - сорочины. Дальше поминки пойдут раз в год в день смерти, не считая поминальных суббот и имянин - дня святого по святцам.

Накормленный сладким и кислым, я тоже немного рассказал о себе, так полагается. Все наперебой стали давать мне советы: "Не ходить через перекресток мимо магазина у сельсовета - это далеко. Идти к большой дороге напрямик, полевой тропкой мимо фермы до посадки. Так ближе, так федоровские ходят. За посадкой деревня Федоровка, а от нее до большака полверсты".

Сразу согласился, что мне лучше идти по тропке, и изъявил желание тотчас отправиться. Хозяйка засуетилась, нашла сумочку и положила в нее дополна булок и пирогов с яблоками, вручила мне.

Шагал по травянистой тропинке, помахивал сумочкой. Теплынь в полях, голубеет небо. Желудок полный и беззаботная легкость на душе. В руке запас еды -на неделю хватит. Много ли человеку надо: "Кусок хлеба, да вот это небо". Хотелось прилечь и вздремнуть после бессонной ночи.

В посадке, между акациями стояла жидкая тень. Вытянулся на пожухлой траве и уснул в пустоте полей, под боком придерживая сумку с едой. Пробудили

 

меня коровы, они паслись неподалеку и дружелюбно на меня поглядывали, помахивая хвостами. С детства милы мне эти чуткие и добродушные существа. Однако надо уходить - тени вытянулись - не то подойдет пастух и заведет бесконечный разговор о погоде.

Федоровка оказалась на виду. Пошел к ней по стежке. Уж смеркалось, как вдали обозначилась большая дорога: проносились по ней светлячки - огни автомашин. Недолгое время понадобилось мне найти ночлег, есть опыт. Свернул на сжатое поле и лег на копне пшеничной соломы. Завтра на попутке уеду в Саранск, оттуда в Москву. Кругом молчала теплая темнота.

В Большие Березники я вернулся через неделю. Не один, а с женщиной, которая назвалась моей женой. Мы познакомились в Москве. Она пожилая, одинокая и у нее излишняя жилплощадь. Наше появление в доме для психохроников произвело всеобщий переполох.

Суетились госопекаемые и "обслуживающий персонал". Оставленные мной вещички были немедленно возвращены в комнату № 4 с заколоченными створками окна. Принесли постель и даже заправили. Можно бы подумать, что мое недельное отсутствие никем не замечено.

Пока восстанавливалось положение интернированного, мы с Машей и директор дома-интерната № 1 беседовали в директорском кабинете. Мы заявили директору, что мы - муж и жена. Маша показала бумагу, удостоверяющую ее владелицей частного дома. Директор слушал нас, не показывая недоверия. Он посоветовал Маше тотчас отправиться в Саранск и хлопотать о. моем отчислении в Министерстве социального обеспечения Мордовской АССР. Меня его совет поразил: целое министерство будет заниматься моим отчислением из интерната? За месяц они справятся ли?

От себя директор написал бумагу, подписал и поставил печать. Бумага сразу приняла внушительный вид. Обычное явление в канцелярской практике СССР: всякое, даже самое ничтожное, дело может продвигаться лишь в ворохе заявлений, справок, разрешений, виз; со штампами, печатями, подписями и прочими бюрократическими ухищрениями. Как не вспомнить полковника Кокшарова из "Мертвых душ"!

Откладывать поездку в Саранск нельзя: назавтра выпадала суббота - Маша уехала собирать подписи и визы. Директор куда-то спешно исчез, не спросив, купил ли я часы. По дороге в комнату № 4 меня сопровождала процессия из любопытствующих дураков. Все они здоровались со мной за руку и рассаживались по койкам с намереньем выслушивать занимательные рассказы о моих скитаниях. Я вел себя, как диппредставитель, вернувшийся из заграничной командировки.

Пришли санитары и вышугнули всех в коридор, а сами развалились на постелях. Задавали мне вопросы, стараясь выбрать нужный тон. Один санитар предложил распить бутылочку в знак моего благополучного возвращения.

- Нас директор чуть не уволил из-за тебя.

Другой санитар сказал, что бутылки мало, и вообще, надо сперва побить хотя бы шлангом за самовольную отлучку, а потом уж все остальные дела - он был приверженец жестких мер: раньше служил в милиции.

Дал им пятерку на поллитра. Сказал, что больше не дам, и тем избавил себя от дальнейших вымогательств. Санитары побежали за водкой, а я прилег на постель: ноги гудели. "Как там Маша, хватит ли у нее силы обегать всех министерских начальников?"

Через минуту заглянула нянька Оля.

- Храмцов, к директору.

- А зачем?

- Не знаю, милиционер за тобой пришел, сидит, папиросы курит, окурки в угол бросает, иди скорей. Мне убирать.

Вот еще любопытствующие, им-то чего от меня надо? Поплелся в директорский кабинет. Человек в милицейской форме спросил у меня фамилию, имя, отчество - документы не спросил. Приказал мне:

- Пройдемте.

Далеко идти нам не понадобилось: отдел милиции располагался на противоположной стороне улицы. Там мне сказали, что пока я бродил по убранным

 

и неубранным полям и участвовал в поминках деда-плотника, на меня составили розыскной лист:

- Подождите в коридоре.

Скоро появился какой-то милицейский, поманил меня пальцем за собой. Куда еще? Кроме дома-интерната и ментконторы, здесь ни к кому и боком не подхожу. Оказалось, есть еще кому до меня дело. Повернули к домику под тополями. У входа можно прочитать вывеску: "Районная прокуратура". Присел на стул в прихожей возле столика с запыленными журналами и прислушивался к голосам, доносившимся из неплотно закрытой двери прокурорского кабинета. Прошло десять минут, из кабинета высунулась голова милицейского и поманила меня пальцем.

- Зайдите.

Мне дали прочитать бумагу - это было постановление о взятии под надзор милиции.

- Подпишите.

- Я не жулик.

- Подпишите.

- Я не буду жить в вашем районе, уеду завтра или послезавтра.

- Подпишите постан.овление.

- Меня отчисляют из дома-интерната.

- Подписывайте.

- Не подпишу.

Еще какое-то время шло перепирательство между мной и прокурором, хоть и ясно было, что никакое упрямство не помешает прокурору сделать подопечного еще и поднадзорным. С видом суровости прокурор объявил:

- По понедельникам Вы обязаны являться на отметку в милицию. Вам запрещено отлучаться из поселка и появляться в общественных местах. Вы обязаны впускать работников милиции к себе в дом в любое время для осмотра. Вам запрещено выходить из Вашего дома после восьми часов вечера и до шести часов утра. Ваша переписка будет проверяться. Подробности вам разъяснит проверяющий.

Медленно побрел по пыльной вечерней улице, растянулись по улице унылые тени. Все ясно и без подробностей. Глядел на верхушки тополей в отсветах заходящего солнца. Сцена в прокурорском кабинете меня обескуражила. Ладная бабенка, за руку тащившая за собой мальчугана, на которую я чуть было не наткнулся, сказала:

- Гляди, куды прешь, пьянь, залил шары, а еще с бородой!

Не знаю, как обстоят дела у других бородатых мужчин, а мне за свою бороду постоянно приходится получать разные ехидные замечания, цельный смысл коих представляется так: "Борода-то у него густая, а голова - пустая!" Пойти, что ли, выпить с санитарами?

Санитаров в нашей комнате не оказалось: они исчезли до следующего дежурства. Ломаный сказал, что пустую бутылку из-под водки он взял себе с их разрешения. Не раздеваясь, я завалился на койку - вот и уехал к жене. Маша там бегает, добивается, а меня в это время "интернируют" в пределах Больших Березников. Пролежал всю ночь не сомкнув глаз.

Утром мы с Машей обсудили положение дел. Она успела получить разрешение на отчисление меня из дурколлектива и вернулась поздно вечером на попутке. Решили, что не будем обращать внимание на надзор, уедем сразу, как мне выдадут паспорт. Она рассказала о своих хлопотах в Саранске и в моем воображении растаяло серое министерское здание с высоким гранитным соколом и мраморным вестибюлем. С башней и шпилем и с бронзовой вывеской у высоких дубовых дверей. Маша засмеялась:

- Нет, просто провинциальное отделение собеса в одноэтажном беленом домике.

Перед обедом опять пришел милиционер и повел меня в паспортный стол. Начальник паспортного стола объявил, что решено выдать мне паспорт и предложил заполнить стандартную справку. Нескоро справился с непривычным для меня делом, в графе "гражданство" написал "гражданин Соединенных Штатов Америки".

 

Начстола прочитал справку, удивился и пришел на меня поглядеть - явного протеста никто не высказал. У меня попросили два фотоснимка паспортного образца. Подумал было, что фотографирование для казенных нужд производится за казенный счет, как в тюрьме, но Маша сказала, нет - платит сам гражданин, переведенный с режима ИТУ на паспортный режим.

Мальчишка-фотограф быстро сделал свое дело и пообещал, что снимки будут готовы в понедельник. Моя названная жена возразила и сунула парнишке трехрублевку в карман куртки. Парень поправился: снимки будут готовы после обеда.

После обеда мои фотоснимки легли на стол начальника паспортного стола, но паспорт мне не выдали: "Придете в понедельник". Не знаю, в чем заключалась отсрочка. Может быть, мою стандартную справку возили показывать еще кому-нибудь в Саранск.

Все воскресенье мы с Машей прогуливались по поселку. Стоял жаркий день. Пыль из-под колес проходивших по улицам грузовиков поднималась высоко. Маша оказалась разговорчивой, охотно посвящала меня во все тонкости советской действительности и заговорила до того, что стало звенеть в ушах и рябить в глазах. На любой вопрос она давала мгновенный ответ, а потом минут десять шли разъяснения. Что делать, все женщины склонны тщеславиться своей осведомленностью. Охотно все выслушивал и поддакивал: много лет не представлялась мне возможность беседовать с дамой. На мой вопрос, будем ли мы в близких отношениях, Маша возразила:

- Нет, это фиктивка.

Поздно мы разошлись. Я отправился в интернат, она - в дом приезжих. Совсем забыл, что мне предписано возвращаться "домой" в восемь. Много лет струилось мое существование в заросших плесах и вот течение убыстрилось. Чуял, что скоро меня понесет по перекатам.

Рано утром еще до подъема я собрал в сумку кое-какие свои вещички, иные раздал подопечным. Подарил Ломаному пальто. На меня оно было широковато, а ему как раз. Маша по поводу этого действия заметила:

- Зимние вещи, Юра, надо раздавать весной.

С ней трудно не согласиться: известно, что еврейки - женщины практичные. Однако она ничего не знала о мое вещем сне.

В десять часов мы пошли в милицию. У Маши проверили документы и записали адрес, мне выдали паспорт и взяли за это два рубля. Засунул паспорт в карман и вспомнил, что в Древнем Риме гражданство стоило гораздо дороже. На этом все дела с милицией Больших Березников у нас закончились. Еще забежал за своими деньгами в директорском сундуке и вдобавок получил справку об отчислении, которая мне казалась ненужной. Однако не надо забывать, что от всех видов лагерного и тюремного режима, паспортный режим отличается обилием документации в карманах гражданина. Стоит пренебречь самой малой справчонкой и очутишься в лагерной зоне: теперь мне будут выдавать разные документы, открепительные и закрепительные, до марта 80 года.