"ВЯЗАНЫЕ"

"В процессах запланированных ЦК КПСС и советским правительством мероприятий по слиянию народов возникают в советской общности общественно полезные прослойки."

Уголовная зона отличается от политической, где есть антисоветские и советские люди. Отбывающие в уголовной все сознают себя советскими, но не все являются таковыми. В понятие "уголовники" входят три "масти": воры, суки, мужики. Две первые масти или прослойки "общественно полезные", советские. Мужики - антисоветские, общественно-вредные. Первых и вторых в составе Гулага 20%, мужиков - 80%. Это горькие страдальцы, насильно загнанные в социализм - люди склонные к собственности, Вере, родству, наследованию. За их счет существует жулье, "вязаные" и лагерное начальство. Впрочем, то же самое происходит и в "Большой зоне".

"Мужики" называют себя бытовиками и не умеют толком объяснить, за что они очутились в лагере. Унес с кондитерской фабрики коробку шоколадных конфет, работая в ночную смену. Перекинул через забор мясокомбината телячью ляжку. За мешок комбикорма для своего поросенка, за охапку овсяной соломы для своей коровы сидят мужики. Есть среди них дельцы-подпольщики и шабашники - любители работать не задаром. В обычном государстве, то есть традиционном, этим людям предоставляется возможность проявлять свою предприимчивость. В СССР их запирают в исправительные зоны с идеологической целью - вытравить из них частнособственнические инстинкты.

Воры в лагере не работают. Так им полагается по воровскому уставу. Суки это - бывшие воры, они предали воровской обычай - ссучились, пошли на службу в опературу и обязаны работать, но если зона сучья - они бездельничают. Придуриваются лекальщиками, шнырями, поварами, завхозами по хитрому правилу всех проходимцев: "где бы не работать, лишь бы не работать". Они активисты, кумовники, члены СВП или "вязаные". Все "на крючке" у начальника оперчасти и у заместителя "хозяина" зоны по режиму и оперработе. Все обдирают работяг. Надо мужику выйти из локалки в баню или в санчасть - пачка сигарет локальщику. Пошел за отоваркой в ларек, пачка сигарет "вязаным", что правят очередь. Освобождение от работы - пачка чая санитару медчасти или нарядчику.

"Вязаные" промышляют и по жилым баракам. Идут по секции ватажкой, а руках блокнотики с карандашиками. Сидит мужик на спальном месте, записывают, доедает хлебную пайку с кипяточком, на карандаш его, прилег вздремнуть, попал туда же - в блокнотик и будить не станут. Кучу нарушений выискивает бойкий глаз вязаного и за все мужикам надо расплачиваться. Вычеркнут из блокнотика за пару пачек махорки, за баш. Не откупишься, передадут бумажку отрядному, а тот ларька лишит или в ШИЗО посадит на пять суток, если не откупишься. Однако куревом или чаем от начальника не отделаться: червонец или самое малое - пятерка.

Шестая Аркалыкская зона, в которой я отбывал за надзор, считалась сучьей. Сук было много - четверть к общему составу. Большинство из них - члены СВП. Они носили красные нарукавные "опаски" и назывались "вязаные". Ими командовал начальник оперчасти Агеев - умная сволочь.

На первых порах меня вязаные умело общипывали. Забегает в секцию, зыркнул по сторонам:

- Купи, старый, тумбочку.

- На что мне тумбочка?

- Ложку положить, кружку поставить, письмо написать.

- За сколько продаешь?

- Ты что, старый, цену не знаешь - пачка чая.

- Ладно, неси тумбочку.

- Придут мужики с работы, сразу принесу. Ты что, старый, за фуфлоча меня принял? Последней сукой мне быть, не обману.

 

Хватает вязаный мой чай и исчезает навсегда. Является другой:

- Купи, старый,валенки.

- Валенки мне нужны. За сколько.

- Пачуха чая. Ты что, старый, цену не знаешь?

- Неси валенки.

- Да вот они, у меня на ногах, совсем новые почти.

Вязаный снимает валенки, выхватывает чай из моих рук. Из окошка видно, как он бежит по снегу в размотавшихся портянках в свой барак.

Сижу довольный, разглядываю покупку. В самом деле, крепкие валенки, на зиму хватит. Заскакивает в секцию "воронок" из штаба. Глаза вертятся, как колеса:

- Старый, откуда у тебя валенки?

- Купил у Хмыря.

- Ах он сука - это мои валенки, он у мня их спер. Старый, ты человек, для тебя ничего не жалко. Давай пачку чая и валенки - твои.

- У меня больше нету чая.

- Ладно, давай пачку сигарет, только для тебя. Больше не подойду, пинчом мне быть!

- Я не курящий.

- Займи у кого-нибудь.

- Не у кого, все на работе.

Воронок исчезает вместе моими валенками.

Постепенно меня выучили не иметь дело с мелюзгой. О необходимых вещах стал договариваться с завбаней, с завкаптеркой, с завстоловой, завчитальней и с другими завами: этим заплатишь и хоть что-нибудь да возьмешь. При нужде им и пожаловаться можно, чтобы отшугнули саранчу.

Появились у меня бескорыстные заступники. Два парня - Смутьян и Черный. Дружки, оба "скрыпушники". Бывалые, хоть и молодые: у одного вторая "ходка", а у другого - третья. Назывались воры. И хоть в сучьей зоне ворам существовать нелегко, все же с жуликами вязаные не забываются, и мужики к ним относятся уважительно: воры сдерживают сучьий произвол. Ущемленный жулик берет нож и "мочит" обнаглевшего вязаного - это называется "завалить суку".

Кустари в лагерных зонах - прослойка увлеченных. Придя с работы, и в выходные дни, да и на работе, выбрав часок, сидят они по укромным уголкам, боясь попадаться на глаза "охре", и шьют, тачают, выпиливают, шлифуют. Список изделий длинный: портсигары, браслеты для наручных часов, шкатулки, шахматы, ножи с наборной рукояткой, зубы с присосками и штифтовые. Пластмассовые, из нержавейки и фарфоровые. Медальоны и нательные крестики, иконки и голые красавицы на полированных дощечках.

Один из моих жуликов был умелец. Он жил в нашей секции и работал в промзоне токарем. Он занимался кольцами. Самый придирчивый глаз не смог бы отличить его кольца от золотых, хоть и дураку ясно, из чего они делались - из бронзы. И сбывались "вольняшкам" по пять рублей за штуку. По желанию перекупщиков на изделие ставился знак достоинства - печать высшей пробы, но за дополнительную плату. Парень умел "делать деньги", как говорят в лагколлективах. Он часто приглашал меня выпить чифиру.

Еще одно обстоятельство возникло и стало мне покровительствовать. Не знаю откуда, в зону просочился слух, что бородатый дурак, попавший в бытовую зона за надзор, - агент ЦРУ, отбывший четвертак по 58-й. Видимо, опература пустила с целью поставить "прокладку". Такой заокеанской диковины еще не бывало в шестой зоне Аркалыкского УИТУ. Ко мне все стали относиться предупредительно, как к заслуженному госпреступнику, а вязаные здоровались за руку, предполагая во мне кумовника.

Как-то раз я пошел в ларек отоварить свою гарантийную пятерку, и стоял в очереди. Подморозило к вечеру, дул холодный ветер с Тургая. Под ногами вилась поземка, очередь не двигалась. Проскакивали вперед нагловатые парни - у каждого свой пароль. Сумерки сгущались, зажглись фонари на запретке - осталось плюнуть и идти в барак.

- Эй, старый, борода! - На крыльце ларька стоял главный "вязаный" -председатель СВП, он махал мне рукой призывно. - Что, козлы, - обратился

 

председатель к свои подчиненным, - не можете пропустить без очереди одного цэрэушника, - он показывал пальцем на мою заиндевевшую физиономию. - Видите, у него борода от холода трясется.

- Пропустим, - бодро откликнулись вязаные, правившие очередь, - если нет возражений, проходи, старый, ты у нас один.

Я сделал закупку без очереди, вышел довольный, сунул пачку сигарет главному сэвэписту.

- Старый, если кто тебя тронет, стукни, приму меры, - пообещал мне председатель секции внутреннего порядка, милостиво принимая мыт.

Меня тронули. В нашей секции "придуривался" "вязаный" по прозвищу Колода. Меня, как инвалида, он просил нередко воды принести, за кипятком сходить - моя помощь его устраивала. Просьбы постепенно превращались в приказания. Мальчики-производственники посмеивались:

- Кто у нас шнырь, старый или Колода?

Как-то раз в будний день мы вчетвером отправились на обед: Колода, локальщик по кличке Рука и еще один мужик, освобожденный от работы медчастью. Бригады на выезде, в столовке народу мало. За столом Колода сказал мне:

- Чего ведро не взял, старый, по пути за водой зашел бы?

- Ты сам почему не взял?

- Мне за бельем надо зайти, что, сука, руки отвалятся ведро воды принести?

- Ты сам сука.

Рука поддержал Колоду.

- Не возникай ты, фашист, пидар. Я возразил:

- Заткнись, гадина убогая, вторую руку отломят. Колода поддержал однорукого локальщика:

- Да педераст ты, пинч, опер говорил.

- Сам ты педераст, пинч, опер говорил, - в тон Колоде ответил я и получил от шныря удар кулаком в лоб. Эта резкость с его стороны вывела меня из равновесия. Плюнул дневальному в красную физиономию. Колода смешался, вытерся рукавом и пообещал:

- Придем с обеда - изобью тебя в умывальнике, как крысятника.

- Сам ты крысятник.

Однако основание задуматься есть, случайна выходка Колоды или опер Агеев пожелал применить против цэрэушника излюбленный оперативный прием и подвергнуть "объявке". Тем затруднить неисправимому общение с зоной и создать "духоту". Ему это легко сделать. Здесь в Аркалыке уголовная обстановка, в зоне легковерная молодежь. Все, как огня боятся опературы. В зоне четыре бригады педерастов, они живут отдельно, едят отдельно из чашек с дырочкой на боку. Будет плохо, если меня загонят к ним в общежитие. Склепать зонника оперативнику раз плюнуть и ходи с опущенной головой. Двадцать семь лет тюрем и лагерей позади, уж все мальчишки-зонники называют меня стариком, однако в СССР нет срока давности для "неисправимых".

Боль ударила в правое надбровье, в то место, куда вогнал пулю мой напарник в карельском березняке в 1953 году. Защемило сердце. Явственно ощутилось, что от виска за ухо и на правую скулу течет горячая струйка крови. Потрогал пальцами висок, крови не было. Взглянул на Колоду - шнырь торопливо чавкал.

После обеда меня позвали в библиотеку за заказными письмом. Поболтал там с библиотекарем - оказался незаурядный малый, сидел за подпольную сигаретную фабрику. Чифирнули мы с ним. Мягко пригревало сентябрьское солнце, припадая на больную ногу я отправился в свой барак - совсем забыл о Колодиной угрозе. Дверь локалки оказалась незапертой, так бывает, когда коллектив на работе. В коридоре барака пусто и прохладно.

Вдруг кто-то крепко обхватил меня сзади за пояс и приподнял от полу. Попробовал вырваться. Успел выдернуть одну руку и схватиться за трубу отопления. Спереди подскочил однорукий локальщик, удалось отпихнуть его ногой. Еще один подскочил, тот, освобожденный на "красный крест", отнимал трубу, за которую мне удобно держаться.

 

Упершись ногами в косяки двери, изо всех сил сопротивлялся попыткам парней затолкать меня в умывальник, однако без страха, не ожидая от них ничего серьезного. Ударят несколько раз, кое-что сумею им повернуть: опасный противник один - Колода; дохляк-локальщик не в счет, а мужик не будет вмешиваться в полную силу.

Им удалось затолкнуть меня в умывальник и повалить на цемент. Колода пнул меня сапогом в грудь и так ловко получилось, что мои руки сумели захватить его ногу, стоял на коленях в лужице грязной воды и с остервенением выворачивал колодину ступню. Шнырь забавно запрыгал вокруг меня на одной ножке, однако рано было праздновать победу. Шнырь рванулся, вырвался из моих рук и ударил меня носком сапога в лицо.

Удар оказался сильным. Из правого надбровья потекла кровь тонкой горячей струйкой за ухо и на скулу. Вскочил потрогал рукой рассеченное место - вся ладонь оказалась в кровавых сгустках. Противники растерялись, глядели на меня с недоумением. Мужик "на кресте" юркнул в коридор и исчез. Никто меня больше не удерживал, вышел из локалки в солнечную пустоту зоны. Решил - пожалуюсь "хозяину".

В штабе никого - обеденный перерыв. Присел на подоконник у-входной двери, кровь потеками застывала в бороде. Через запыленные стекла окна виднелась караульная вышка и обвитый колючей проволокой угол лагерного забора. Тоска.

Хлопнула входная дверь, передо мной очутились начоперчасти Агеев и нарядчик, оба уставились на меня. Опер спросил:

- Кто это Вас так, Храмцов?

- Ваш холуй Колодин.

Опер повернулся к нарядчику:

- Вызови Колоду в оперчасть. Заходите, - предложил он мне и прошел в кабинет. Мы оба сидели в ожидании: опер боком на стуле у стола, я на стуле у двери, как подследственный. Тянулось молчание. Из динамиков разнеслось всюду по зоне: "Осужденный Колодин, немедленно явиться в кабинет оперчасти".

Через пять минут в кабинет зашли двое: Колода и завхоз нашего отряда. Завхоз держал "мазу" за своего подчиненного:

- Гражданин капитан, этот цээрушник сам виноват, плюнул в лицо Колодину, к нему к фашисту всегда по-хорошему, а он... плюется. Ведро воды не принесет помочь дневальному. И везде возникает...

Агеев нетерпеливо махнул рукой на завхоза, тот замолчал. Оперативник обратился к шнырю:

- Колодин, ты ударил Храмцова?

- Гражданин капитан, он мне в лицо плюнул.

- Еще что?

- Гражданин капитан, он меня педерастом обозвал.

- А ты целка? Марш в ШИЗО! Пятнадцать суток.

- Гражданин капитан...

- Пошел вон, будешь возникать - "довешу".

Колода побрел в ШИЗО, а мы с завхозом пошли в отряд. Забегая к моим глазам, парень возбужденно пенял:

- В следующий раз, старина, если тебя Колода хоть мизинцем тронет - мне жалуйся. Я его пришибленным сделаю, опидарастю и на общие работы.

Он, видимо, не ожидал такого исхода.

В тот вечер я сидел в локалке - тянуло сухим теплом из степных далей. Солнце садилось за лагерным забором. Мимо меня, толкаясь в калитке локалки, ринулся в барак коллектив производственников, пришедший с работы. Парни незлобно гомонили: впереди приятные мероприятия - ужин, сон. После ужина можно заварить чайку или вторяки подмолодить, а потом растянись на "спальном месте" в блаженной истоме.

Ко мне подошли мои знакомые - скрыпушники. Они уж слышали о столкновении с Колодой. Осматривали перевязанный лоб и участливо расспрашивали:

- Сильно ударил?

-Да.

 

- Ты кому жаловался, Агееву?

- Ему.

- Правильно сделал: мужику на суку жаловаться можно. Кто еще был с Колодой?

- Рука и освобожденный от работы мужик. Парни подытожили:

- С лекальщиком надо кончать, он давно себе выпрашивает. Аида к мужику. Работяга растерялся, увидев нас троих, идущих к нему. Стал извиняться:

- Нечаянно впутался, ребята, никогда больше такого со мной не будет. Клянусь. Я мужик.

Мои знакомые ему выговаривали:

- Знай себя, мужик. Кому шестерить вздумал? Да Колода тебя с говном сожрет за досрочку!

Наутро было воскресенье, зона спала до семи: так положено в выходные дни. Я принес кипятку и сидел в локалке. Хорошо в дворике, тихо и пусто. Широкая степь перехлестывает через огневую зону с сторожевыми вышками, протекает сквозь заграждения из колючей проволоки. Запретная воля прикасается к душе. Без оглядки ушел бы в утреннюю дымку за горизонт и жил бы там век, не зная коллектива. Мимо прошел Рука-локальщик, подхватив культей свернутую постель. Хмуро взглянул на меня. Куда это он, спозаранку перебирается?

После проверки ко мне подсели на лавочку мои парни. Их рассказ был по-лагерному прост. Прошлой ночью бригадир коллектива педерастов Милка вылез в зону, зашел в будку однорукого локальщика, воткнул перед ним нож в столик:

"Спускай штаны, не то зарежу". Однорукий переселился в барак "пинчей". Это операция стоила моим знакомым две пачки чая. "Рука" мог не согласиться и попасть под нож, но цена осталась бы прежней.

Мы сидели до обеда на скамейке и трепались о разном. Смутьян рассказал о таежной зоне, где он отбывал вторую посадку.

Свистели над еловыми лесами морозные вьюги. Жрать было нечего, и зона озверела. Революцию начали суки с целью грабануть мужиков. Им удалось зарезать Ваню - комомподпоясанного, мужики смешались, потеряв своего предводителя. Что с работяг возьмешь - народ робкий.

Суки торжествовали, но жрать было нечего и воры заступились за мужиков. Начался второй революционный период, законный и завершился победой "воров в законе" под руководством Льва Самуилыча, опытного "экспроприатора" и специалиста по подделке драгоценных камней.

- Нужны ножи и портландцемент, - указал направление действий Самуилыч, остальное он взял на себя.

По задуманному плану загорелась каптерка личных вещей. Суки выскочили из бараков в одних подштанниках и кинулись спасать свое барахло, выигранное у мужиков во время козлячьей диктатуры.

- Мы налетели на них, как совы, если кто в белом ниже пояса - режь, - сказал Смутьян.

Борьба за правду завершилась в клубе-столовой: это была сучья крепость, у сук там был свой человек, завстоловой - фраер Колян по прозвищу Стойкий. Дело взял на себя Самуилыч. Он и Колян были подельниками по ограблению ювелирного магазина, а суки об этом не знали. Стойкий пропустил воров через подземный ход, точнее, открыл дверь своего кабинета с целью сохранить высокий пост при новой власти.

Резня было недолгой. Не ожидая нападения с тыла, суки растерялись. Воры швыряли им в глаза цемент и протыкали ослепленных холодным оружием. Бывшие единомышленники, предавшие идеалы преступного мира, оставив на поле боя двух зарезанных и несколько ослепших, выбежали по указанию начоперчасти, ихнего сторонника, за вахтовые ворота.

Жулики чествовали своего "пахана". По представлению Самуилыча они преподнесли золотые часы заместителю начальника по режиму и оперработе, который оказался на воровской стороне.

- Хороший был замнач, - рассудил стороны Смутьян. - Седой и справедливый, а начкумчасти - пропадло: клеймо ставить некуда, глаза так и бегают.

 

Мужики благодарили жуликов за избавление от сучьего беспредела. Они добровольно передали новой власти право половинить мужицкую зарплату и мужицкие посылки, до того незаконно присвоенное сучатами. Социальная справедливость была восстановлена.

Четыре месяца после столкновения с Колодой я обитал в его секции. Ни разу он не сказал мне резкого слова. Прохаживается, бывало, с заспанной рожей по проходу, покрикивает: "Выходите все, уборку буду заканчивать". Мужики, только что вернувшиеся с работы, утягиваются в коридор, томятся там, курят махорку.

Меня Колодины приказы не касаются. Сижу на своей шконке, приподниму только ноги, пока шнырь под ними подметает. Пришел он из ШИЗО бледный и тихий. Для "профилактики" надзиралы втолкнули его в камеру к ворам, пришлось ему выпрыгивать с синяками на боках. Однако дневальным он остался, скоро очухался и нагулял жирку. Вязаные ходят в столовку еще после ужина. Им повара по указанию Агеева оставляют сороковку каши на подкорм.