СПРОВАЖИВАЮЩИЙ

Советский человек обязан иметь при себе полный карман документов в подтверждение того, что он - советский человек. Не под силу перечислить их все: служебное удостоверение, удостоверение пенсионное, командировочное, ученический билет, билет члена комсомола, члена профсоюза, военный билет, свидетельство о рождении, трудовая книжка, приписное свидетельство, справка, отпущенного из лагеря, путевка едущего на лечение, комсомольская путевка, путевка "химика", путевка направленного по институтскому распределению и поднадзорного, пропуск на работу, допуск в спецхран. Партбилет члена КПСС...

Кроме перечисленных и многих других неперечисленных документов, соцчеловек обязан иметь паспорт с отметками о служебном и семейном положении, об общественной и национальной принадлежности, с фотоснимками, знаменующими собой разные возрастные этапы гражданина-предъявителя.

Ни одного шагу советский человек не может сделать без документов.

Уезжает - разрешение на выезд, листок убытия. Приезжает - разрешение на въезд, листок прибытия. Документальные доказательства о снятии с учета: военного профсоюзного, комсомольского, пионерского, партийного, пенсионного, гулаговского...

Весь набор документов, изобретенных советской властью за семьдесят лет большевизма, совершенно недействителен - это не больше, чем бумажный хлам, если у согражданина-предъявителя нет в паспорте штампа "прописан". Корочки, печати, подписи, бланки, водяные знаки, фотоснимки и прочие оформительные ухищрения, не значат ничего, если нет в паспорте штампа прописки. Непрописанный советский человек является уголовным преступником по ст. 198 УК за нарушение паспортного режима.

- Осужденный Храмцов! Вскакиваю с нар, метнулся к двери:

- Я в четвертой, гражданин капитан.

- Быстро собирайся с вещами.

Тотчас заскрежетали засовы, щелкнул замок, дверь приоткрылась, ДПНК заглянул.

Зэ/ку не надо много времени, чтобы собраться с вещами, особенно когда он сидит на карцерном режиме в ШИЗО - руки за спину выхожу в пустой коридор. Восемь последних суток мне выпало отсидеть по постановлению начальника оперчасти Агеева. Ему надо было оформить мне надзор, а может быть, ему еще что-то надо было - кто знает, что надо оперативнику? По его же постановлению -шесть месяцев ПКТ - я отбывал последние четыре с половиной месяца моего лагерного срока в камере лагерной тюрьмы. Сегодня мой день. День освобождения. Семь суток карцерных и полтора месяца из шести ПКТ "оставляю начальнику" - так говорят зонники.

До сих пор гадаю, для чего опературе понадобилось выписывать мне пэкэтэшное и ШИЗОвское постановления, выступающие за конец моего лагерного срока. Не иначе, они хотели "довесить" мне еще годика три по ст.84 как неисправимому и не довесили: в 6-ю ИТК назначили нового "хозяина" - это обстоятельство, нежданное-негаданное, поспособствовало мне избавиться от добавки.

Звенит подъем, иду один по дорожке к столовой. В зоне - расслабляющая полутьма и прохлада после камерной духоты и круглосуточного электрического света. Огромное небо вспучилось над головой, бледнеют звезды.

У столовки гомонят зэ/ки - начинается рабочий день, бригады производственников строем идут на завтрак под присмотром "вязаных". Так же строем они пойдут с завтрака в "локалку", из локалки строем на работу, на проверку - передвижение в зоне в одиночку - проступок наказуемый. В лагере нет человека, есть коллектив и его члены - производственники - рядовые великой армии труда, о которой мечтали Маркс и Ленин. Лагерь-казарма.

 

Вязаные по-оперативному называются "вставшие на путь исправления" и носят красные нарукавные повязки. Они правят строй работяг, окриками и пинками подгоняют отстающих, тормозят ретивых. Действует гулаговское правило: "Без первого и без последнего".

С опаской, чтобы не нарваться на контролера, захожу в столовку. Пища по "гарантийке" мне сегодня не полагается и пайку ШИЗОвский "шнырь" не отдаст, я ничей в зоне в этот день. В отряде нет места, в ШИЗО сам не пойду. В три часа после полудня меня выпустят из лагерных ворот на простор аркалыкских окраин. В "большую зону", как говорят лагерники.

Лагерные повара знают всех пэкэтэшников, повар улыбнулся мне через раздаточное окно:

- Оттянул БУР?

- Сегодня "откидываюсь".

- А-а, счастливо.

Он выглянул в зал, нет ли поблизости начальства, черпанул каши из язвенного бачка, залил постным маслом, торопливо сунул мне миску.

Есть не хотелось - необычное явление после пониженной нормы - ковырял угощение ложкой. Какая уж еда в день освобождения? Темно-серые колонны производственников пошли к вахтовым воротам. Постоял у края линейки, помахал на прощание знакомым. Пройдет развод, пройдет проверка, а затем мне нужно сходить в баню.

До десяти болтался у штаба. Чифирнул с библиотекарем и выяснил отношения с каптерщиком, не хотевшим принимать у меня одеяло, оно казалось ему очень уж коротким.

- Все лишнее пошло "на дрова".

- Ты из БУРа?

-Да.

- Так бы и сказал.

Опустела зона. Ветер поднялся, завихрил пыль на дорожках. Несколько раз я прошел через плац - место, где лагерные начальники проводят разные лагерные построения: обыски, проверки, строевую подготовку. По сторонам плаца поднялась реденькая пожухлая травка, пахла с детства знакомо - пропыленным сеном. Мне, выпущенном на краешек лета, эта казахстанская степная травка показалась родной до того, что захотелось наклониться и провести рукой по жестким былинкам. Так и сделал, трава ласково щекотнула мою ладонь.

Летом в шестой зоне Аркалыкского УИТУ заключенных не моют. Нет воды. С середины апреля и до середины октября - сухое время года. Выездные бригады моются на строительных площадках в самодельных времянках, бочка на четырех столбах. Все ходят завшивевшие.

В БУРе нету вшей: буровиков моют и обстирывает, хозлагобслуга не идет на обострения с ПКТ. Какому банщику охота живьем попасть в прожарку? Каптерщики выдают в ПКТ цельные бушлаты, куртки, шаровары, хоть всем известно, что на тряпках в камерах варят чифир. Лепило является в ПКТ по первому зову и не скупится на "калики". Баланда, сваренная по пониженной норме, сытней, чем гарантийная, каша густая и шнырь всегда навьючивает черпак.

В прошлую осень молодняк-буровик вылез в зону через решетку двери и проткнул хлебореза ножом для резки хлеба за то, что несколько дней подряд пэкэтэшные горбушки были с закалиной. Зимой было подобное происшествие с ночным поваром в главной роли. Перед отбоем буровская бригада вернулась с работы из промзоны. Мело на дворе, роились снежинки в свете фонарей, висевших на заборе вдоль КСП. "Мужики" зашли на кухню и спросили поесть. Ночной повар со сна не сразу разобрал, что от него хотят:

- Нету ничего, ребята, вечером вязаные все сожрали. Парни было пошли из кухни, бригадир увидел кастрюлю-сороковку на низенькой скамеечке. Подошел снял крышку - полная кастрюля каши.

- Что, козел, по черпаку каши пожалел буровикам?

- Не пожалел, ребята, неохота было раздавать.

- Зажралась, сука. Берите его мужики.

Не успел опомниться повар, схватили его, подняли на руки и пустили в котел с кипящей водой, головой вперед. Закрыли деревянной крышкой и ушли спать, Утром сменщики не могут найти ночного, оббегали всю клуб-столовую и секцию

 

ХЛО. Куда он делся? Подняли деревянную крышку, а из котла мясной дух поднимается и кирзовые сапоги торчат. Банщик сказал мне:

- Скоро придет завхоз зоны, с ним вымоешься. Завхоз-вязаный недовольно на меня покосился.

- Из БУРа? Ладно, мойся, спину мне потрешь.

Вымылся под душем, выстирал майку, трусы, носовой платок. Куртку и штаны стирать не стал: неудобно, все же, нагишом выходит из бани, хоть лагернику и не до приличий.

Солнце поднялось высоко, раскалилось. На куче изломанных шконок за штабом я развесил на просушку свои жалкие вещички. Сам прилег на ржавую сетку хотел вздремнуть на солнышке после бессонной ночи. Шелестели недалеко два чахлых тополька. Буро-зеленый бурьян колебался под стеной локалки, сколько кругом простора и света, после окошка, загороженного железным щитом и электролампочки в душнике над дверью камеры.

Не сумел уснуть. Ждал, когда вызовут, какой уж сон в день освобождения! Встал, походил вокруг железной кучи, одел свои высохшие тряпки, они пахли солнечным теплом. Время перевалите за полдень.

Вздрогнул услышав, как понеслось до зоне из громкоговорителей: "Осужденный Храмцов, явиться с вещами на КПП". Зовут на вахту. Пошел, руки в карманах, исполняя древнее правило бродяг-пифагорийцев: "Все свое на себе ношу".

Юркий казачонок, которого все зонники звали "Спроваживающий", его обязанность - сопровождать освобожденных на станцию и садить в поезд, чтобы не болтались по городу, - встретил меня у вахты и повел в бухгалтерию. Там мне отдали мои деньги и мой паспорт. Без прописки. Клонился к вечеру день 19 августа 1983 года. Я - свободный гражданин, а через трое суток, по положению о паспортах - уголовный преступник по ст. 198 УК за нарушение паспортного режима: проживание без прописки.

Железная дорога знакома мне с детских лет. С тех пор стали мощней паровозы, вагоны стали вместительней. Не надо теперь бегать за кипятком на станцию. Остальное, как и в первые послевоенные годы: пассажиры терпеливые, обслуга крикливая - колеса вертятся, а что еще надо?

- Я же сказала, не мешайте работать! - донеслось до меня из узенького кошечка кассы, обставленного со всех сторон заградительными приспособлениями с целью отражать натиск напористых проезжающих. Робко отошел в сторонку, прочитал предупредительную надпись: "Касса справок не дает". И еще одну надпись, в которой значилось, что вне очереди приобретают билеты Герои Советского Союза, Герои социалистического труда, депутаты Верховных Советов, Лица, награжденные почетным знаком "Пятьдесят лет в КПСС" и инвалиды Великой Отечественной войны. Ни в одну из перечисленных прослоек советской общности мне не втиснуться. Вспомнились к месту слова лагерной песенки: "А я простой советский заключенный, не коммунист и даже не еврей".

Усталость валила с ног: две ночи без сна. Одна в ШИЗО в ожидании освобождения, другая на станции "Есиль" в ожидании попутного поезда. Пригородный из Аркалыка пришел в "Есиль" поздно вечером, в вокзальчике полно проезжающих, негде сесть. На перронной скамейке прошла моя первая ночь на свободе. Рядом два молодца обменивались меж собой блатной скороговоркой. На дальнем краешке скамейки проститутка дремала, в животе у нее урчало.

В одном купе со мной от Аркалыка ехал милиционер. При посадке "спроваживающий" сказал ему несколько слов по-казахски, взглянув на меня. Одно слово мне удалось разобрать "ЦРУ". Милиционер оказался работником Есильского отдела милиции. Дважды он приводил свой отдел поглазеть на "диво", невиданное в Есильском районе. Поздно вечером - ночную смену и утром, видимо, тех, что заступили в день. Смены ходили вокруг меня и разглядывали с явным намереньем пощупать. Долго тянулась летняя ночь на маленькой станции, медленно румянился рассветный небосклон. Нервная дрожь встряхивала тело, пальцы сводила судорога. Лечь бы расслабиться и уснуть.

Все же удалось мне взять билет не до Москвы, а до Пензы. В Пензе мне нечего делать, однако несколько раз искренно сказал сердитой кассирше: "Большое

 

Вам спасибо, большое Вам спасибо". За то, что дала билет, обратив внимание на мою стриженную голову. За то, что не навязала купейный, а согласилась на плацкартный, за то, что место хоть и верхнее, но не боковое, за то, что хоть и не в Москву, а в том же направлении. Кассирша нетерпеливо слушала мои благодарности: все пассажиры были ее личные враги. Нашла нужным предупредить, что поезд опаздывает всего на тридцать минут, и крикнула мимо моего лица. - Говорите, следующий.