22 августа. ВСЕ ПРОХОДИТ

Дожди душат. Вчера и всю прошедшую ночь и сегодня с утра летят и летят с моря сизые тучи, набрякшие от воды, и переливаются через край. Я как раз на ихнем пути. То справа от себя вижу чистое небо, то слева, а на меня натыкается любая тучка, совсем пустая с виду, а как обдаст частым дождичком - успевай поворачиваться. Надоело накидку на себя натягивать, и спальник весь волглый. Берегу только свою писанину, много накопилось: две тетради общие по девяносто шесть листов, две по сорок восемь, еще ворох ученических тетрадок и отдельных листков, везде вкладки и вставки, их - не счесть.

Стройности никакой. Сказывается отсутствие писательского опыта и обилие тем. Бездомный быт и непростая погодная обстановка также отрицательно влияют на строй и слог. Торопливые наброски шариковой ручкой, разноцветной пастой и карандашные. Что к чему - разобрать нелегко. Где-то вырвано, куда-то сунуто - рукопись выглядит растрепанно, обрызганная дождичком и пахнет силосом. Попалась бы на глаза теленку, сразу бы принялся жевать. Мыши уж отъели угол у одной толстой тетради.

Не думал вначале, принимаясь за творчество на лесной полянке, окруженной горами, что разными мелочами под силу затормозить крупную творческую работу, но факт налицо: намеревался написать книгу за два месяца, а вот уж четвертый пошел. Этого следовало ожидать: все бы писали книжки под открытым небом, если бы не знали, что этого делать нельзя.

Сырость одолевает. Вторая половина лета подходит к концу, а впечатление такое, что весна сразу перешла в осень. Пять лет живу бездомно, никогда погода с такой настойчивостью не угнетала меня, может быть, потому, что в прошлые годы не морочило мне голову писательство.

Почерк ужасный, сплошные каракульки. Похоже на записи лекций по политэкономии, а мне-то ведь придется их перечитывать! С помощью наития, надо думать, как делают ученые, занятые прочтением древних надписей на гробовых камнях, уверяя своих почитателей, что у них есть научный метод.

Вот, например, надпись на камне: "Я - Назимандия, я Царь и Бог", расшифрованная с помощью лупы, и все любители древней словесности восхищены проницательностью ученых мужей: до чего дошла современная наука, все ей по силам.

Однако другие ученые не проще. Им тоже хочется получить долю восторгов любителей древностей. Вооружившись лазером и рентген-аппаратом, они берутся расшифровывать ту же надпись на надгробье и у них получается: "Да будет земля тебе пухом".

Так что мне надо надеяться на собственные силы, если не привлекутся к делу графологи из Госбезопасности. Это сумеют разобрать все, что перечеркнуто, зачеркнуто или даже совсем не написано, и сделают далеко идущие выводы:

"Поповско-кулацкая писанина", а то еще забористей: "Реакционный нигилизм". С последующим выдворением самодеятельного писателя в ИТУ строгого режима на срок семь лет, невзирая на то, что он в пенсионном возрасте и инвалид второй группы.

Постоянно уговариваю себя, принимаясь за творческие дела: "Не спеши, не спеши, за тобой пока что никто не подглядывает". От таких самовнушений мало толку, лагерная привычка - вторая натура. Надо развернуть период для прояснения смысла. А я тороплюсь его оборвать на самом ответственном месте, вроде бы с благой целью: читатель не дурак - сам поймет. Потом, заметив, что бездарно не договорил, даю руке повышенный разгон и тискаю несколько периодов кряду все одно и то же, наподобье печатной машины.

Вчера стал переписывать во второй черновик и обнаружил три перечеркнутые страницы. Вспомнил, что на одной из них повтор, а на другой продолжение повтора. Решил две переписать, а среднюю выкинуть и неплохо получилось. Мог бы выбросить их все три, получилось бы не хуже, но от этого пострадал бы объем "труда". Мне хочется, чтобы книга вышла в меру толстой: в

 

советской общности читателей малые литературные форму не в моде, поневоле равняйся на классиков марксизма-ленинизма.

Комары отрицательно влияют на творческую работу: попробуй сосредоточиться в комарином писке, а крови сколько высасывают! Непонятно для чего произведены Создателем эти кровопийцы. Нет, я не против. "Божественный промысел. Провидение". А все же можно бы мне и без них обойтись. Хоть на короткое время. Хорошо, что догадался отрастить бороду, много лет уж исключил бритье из своего обихода, как недавно выяснилось, поступил предусмотрительно, будто знал, что предстоит писательство под открытым небом.

Все писатели тщеславны, а особенно те, что утверждают, будто в них нет и капли тщеславия. Я не тщеславный, однако огорчусь, если никто не узнает, как творил в окрестностях Новороссийска гений славянской словесности. Он заворачивался в старую шубейку, чтобы не продрогнуть, накрывался дырявой накидкой, пытаясь не промокнуть, раздевался догола, изнывая от жары, как купальщик на "диком" пляже. Низкорослые сосенки, навсегда покачнутые в сторону юго-запада напористым норд-остом, были ему укрытием от дождя, солнца, ветра и тумана.

Только что ко мне подбегал заяц. Удивленно замер у моих ног, не разобрав, видимо, что растянутое существо, отдаленно напоминающее ящерицу каменноугольного периода, есть бездомный писатель в рабочем положении. Минуту заяц шевелил ушами и приглядывался, поворачивая голову то на одну сторону, то на другую. Так и не решив, надо ли бояться, заяц ускакал неторопливо вниз по склону, махнув мне на прощание белым куцым хвостиком. Уж не раз слышал этого зайчишку на кормежке, а вижу в первый раз. Осторожный зайчик.

Начался закат, и сова прилетела на свой ночной пост на голой вершинке сосны. Эта глазастая особа с мохнатыми крыльями до утра будет высматривать мышек вокруг меня, что устраивает нас обоих. Сгустились сумерки и буквы строчек слились в темные полосы. Тут явился еще посетитель - еж: он всегда приходит в полумраке. Издалека слышно ежа, цепляется своими иголками за нижние веточки терновника, и катит на своих коротких ножках. Серый зверек, едва видный в рассеянном свете, с длинным рыльцем и очень небоязливый. На меня еж не обратил внимания и это уж не первый раз: нет ему до меня дела. Прямо направился к моей ямке-кладовке.

Стукнул ежа палой по игольчатому панцирю, зверек фыркнул сердито и свернулся. Откатил его подальше от моей ямки и глядел, что будет. Минуту еж притворялся мертвым, пока не надоело, после того развернулся и покатил прочь. Напористые существа - ежи. Бывает, охочусь на них, если нету еды. Несложно пристукнуть ежа камнем, освежевать легко. Бывают жирные, бывают тощие. Съедаю добычу в сыром виде, присыпая солью. Вкусно и целый день сыт.

Сегодня прохладно, и не видел моих длинных соседок, они любят полежать на открытом месте, если тепло и парко. Мнение о змее как о смертельно опасном хищнике преувеличено, она не опасней мышки и намного скромней. Змей много везде, а часто ли они жалят человека? Конечно, в жарких странах есть хищные гады, готовые напасть даже на бездомного бумагомарателя, но нельзя же сравнивать безобидную серую или коричневую гадюку с удавом или очковкой. Ради умирения мнений соглашусь, что змеи - существа не из приятных, если с ними не представилась возможность познакомиться поближе: издают режущее ухо шипение, вонючие, противно изворотливые и отвратительно холодные наощупь, о змее давно сказано - не красавица. Но что делать с этим человеку в моем положении? Не перебегать же с места на место всякий раз, как змея появилась поблизости, может быть, там их еще больше? Гоняться за каждым гадом с палкой в руках - замаешься без толку. Лучше привыкнуть, и ничего. Две соседки - гадюки сделались мне даже симпатичны: усмиряют мышиный беспредел.

Следует заметить, что хоть и надоедают мне дожди, комары и прочие -настроение ровное. Потому что писанина идет к концу и близко освобождение от непривычных творческих занятий - это подбадривает. Знал бы, что за три месяца испишу охапку бумаги, близко бы не подошел к такой работе. Немного осталось. Одна глава о сотворении советского человека "хомо советикус" и последняя, о поездке в Сибирь. После выведу крупными буквами "КОНЕЦ" и поеду купаться на Азовское море.

 

Странное явление. В начале работы над книгой мне все нравилось, что ни напишу. Все написанное представлялось таким значительным, что можно, не ожидая окончания труда, нести рукопись в толстый журнал, и там ее с руками оторвут для печатанья с продолжениями. Под конец усомнился, так ли хорошо мое прочувствованное произведение, как представлялось вначале. Откуда взялись сомнения, пока не удалось выяснить. Выясню - напишу.

 

XXX

"Писанина" закончена. Это воспоминания о советской действительности для себя самого. Глас вопиющего в пустыне. В дни дождливого лета, в то время, как заполнял свои затасканные тетради кривыми строчками, мало доступными для прочтения, над многими вопросами пришлось мне поломать голову. Книжка получилась многотемной. Однако все повествование связано воедино красной нитью: "При социализме существовать нельзя".

Низко кланяюсь знакомым и незнакомым доброжелателям, кто способствовал "вечному зэ/ка" завершить долгую антисоветчину. Кланяюсь каждому, кто растворил перед бездомным входную дверь, кто делился со мной хлебом и одеждой. Спасибо вам, участливые друзья, не оскудеют ваши души. Желаю вам оседлости и всего Доброго. С уважением, Юрий.

Не смог обойтись без жаргона, навязчив он: беден советский язык. В списке даю основные значения жаргонных слов, в книге взяты в кавычки.

25.8.88. «Волчьи Ворота»