Лида

 

С врачом Глазачевой я познакомился на второй или третий день после моего приезда.

Войдя в избу, Лидия Алексеевна просто и непринужденно поздоровалась и, снимая плюшевое пальто, спросила:

— Никак долгожданный гость приехал?

— Он самый.

— С приездом. Родители давно вас ждут. Теперь у них появился свой лекарь, и я становлюсь уже ненужной.

— Вы всегда очень нужны. Большое вам спасибо за чуткость и внимание.

Хотя лицо девушки было разрумянено холодом, но мне показалось, что оно еще более вспыхнуло

 

от смущения.     Однако она, сняв с головы кротовую шапочку и поправляя сбившиеся толстые русые косы, заколотые на затылке, уже направлялась широким шагом к маме. Справилась о ее самочувствии, проверила пульс и прослушала.

— Все идет хорошо, Александра Васильевна. Но пока надо лежать. И непременно продолжайте принимать таблетки.

От чая Лидия Алексеевна отказалась, сказав, что недавно обедала и очень спешит на прием в поликлинику. Я вышел с нею во двор.

— Разрешите проводить вас.

Глазачева удивленно взглянула на меня своими большими голубыми глазами и, немного поколебавшись, ответила:

— Пожалуйста.

Она шла быстро, большими шагами, и я едва

 

 

успевал за ней. Одолевал ее вопросами. Она охотно отвечала, а в заключение пояснила:

— Сами видите: разруха. Плохо с питанием, еще хуже с жильем. Люди ослаблены, истощены. Не работает водопровод. Отсюда и разные болезни, в том числе и инфекционные.

— Я, к сожалению, плохо знаю эти болезни и всегда боюсь, как бы не пропустить,— признался я.

Я узнал, что после освобождения территории от оккупантов осталось порядочно больных сыпным и брюшным тифами, малярией, дизентерией. У некоторых больных сыпной тиф не был распознан и скрывался под видом малярии или иных заболеваний. У прибывших из Западной Европы иногда обнаруживается сифилис, поэтому почти у всех стараются исследовать кровь. Анализы (реакция Вассермана) недавно позволили выявить заболевание у офицера, прибывшего из Германии, а также у молодой женщины, находившейся в оккупации. Встречается клещевой энцефалит с тяжелым поражением головного мозга.

Узнал также, что Лидия Алексеевна прибыла из Архангельского медицинского института. Ее вместе с несколькими другими выпускницами распределили в Карелию, и здесь она работает с осени 1944 года. За прошедший год было очень много разных трудностей, они остаются и по настоящее время.

Расспросил и об Архангельском институте, не исключая возможности, что попытаюсь поступать именно туда.

Когда мы шли мимо руин ЦБК, моя спутница указала рукой на низкое деревянное здание:

— Вот в этом бараке и расположена поликлиника. Тесно, неуютно, но работаем. Спасибо за проводы, я должна попрощаться.

— Надеюсь, что мы еще встретимся. Извините,

 

что утомил вас расспросами. Хотелось бы посмотреть больницу. — Заходите при случае.

Примерно через неделю, осмотревшись дома, я направился в больницу. Кирпичное двухэтажное здание, расположенное среди сосен между скальных кряжей, выглядело запущенным: стены закопченные, грязно-серого цвета, штукатурка во многих местах осыпалась, краска рам и дверей облупилась. Во дворе понуро стояла тощая рыжая лошадь, впряженная в сани. Я попросил санитарку вызвать Глазачеву, и вскоре она вышла на крыльцо в белом халате и больничных тапочках.

— С мамой плохо? — озабоченно спросила она.

— Нет, мама здорова. Я просто пришел посмотреть больницу. И повидаться с вами.

— Я сейчас должна бежать по вызовам, чтобы успеть, пока светло.

— Возьмете меня в качестве сопровождающего?

— Не возражаю, если времени не жалко. Я оденусь и выйду.

Вскоре Лидия Алексеевна показалась в дверях одетой и медленно спустилась с крыльца, осторожно переставляя ноги, обутые в большие серые неуклюжие валенки. На ходу заговорила:

— Что касается больницы, то сами видите. Здание как снаружи, так и изнутри не ремонтировано с довоенных лет. Нет электричества, рентгена. Впрочем, об этом я уже вам говорила. Плохо с мылом, белье застиранное. Транспорт представлен только вот этим Россинантом, уже довольно старым,— она указала рукой на рыжую лошадь.

— На все вызовы пешком?

— Конечно. Несколько раз мне давали лошадь в леспромхозе, так пробовала ездить верхом.

— И как?

 

— Едва не убилась, сорвавшись с седла. Но в общем-то такая езда мне понравилась. Я люблю лошадей.

Открылся вид на озеро.

— Смотрите, Лидия Алексеевна, все острова как на ладони. Как бы хотелось побывать на них! Жаль, что не удалось вырваться сюда летом. Так мечтал выехать на рыбалку!

— Но мне больше нравится Белое море. На взморье, при впадении Северной Двины, река разделяется на множество рукавов, и там тоже много островов. А в самом море вода удивительно прозрачная.

— Здесь вода засорена промышленными стоками ЦБК. Если при восстановлении комбината не усовершенствуют очистку, то губа будет загублена. Боюсь, что спохватимся, когда будет уже поздно.

— Да, пора думать об охране природы... Кстати, вот там, за одинокой сосной, стоит дом, в котором мы живем. Совсем близко от берега, но воду из озера брать нельзя: она чем-то пахнет, мутная, берега забиты какими-то массами, хлопья в воде.

— И с кем же вы живете?

— С Верой Архиповой — врачом-педиатром, москвичкой. Кухню занимает канадская финка Хельми Андреевна Эриксон. Мы зовем ее просто Андреевной. Очень хорошая, остроумная, жизнелюбивая женщина. Работает сторожем в детском садике. Советует изучать английский язык и усиленно предлагает свою помощь, но мы лентяи. Жила также Нонна Талашенко, врач-эпидемиолог, из Москвы. Уехала в аспирантуру.

— Здесь и другие врачи из Москвы?

— Нет, почти все остальные — ленинградки. В разговорах я не заметил, как с шоссе свернули на узкую тропу, проторенную в снегу.

 

— Здесь без валенок никак не обойтись...

— Я приехала в резиновых ботиках. В прошлую зиму ноги страшно мерзли. Однажды так болели от холода, что даже заплакала, как маленькая девчонка. Начальник леспромхоза сжалился и выписал мне вот эти огромные валенки.

Вскоре тропа привела нас на узкую улочку из вновь построенных частных домишек.

— Улица Новая,— прочел я вслух табличку.

— Здесь не единственная улица с таким названием. Настроили домики и прибили на столб дощечку с надписью «Улица Новая». Попробуй найди, откуда поступил вызов.

Мы подошли к небольшому дому, собранному из старых досок, с маленькими оконцами. Вошли. У пожилого мужчины оказался острый бронхит с подозрением на начальные явления легочного воспаления. Лидия Алексеевна выписала рецепт и объяснила больному, как принимать таблетки и микстуру. Обещала завтра навестить и, если не будет лучше, направить в больницу.

Мы вышли на улицу и продолжали путь по адресу следующего вызова.

— Вечерами трудно как следует обследовать на дому. У лихорадящих больных надо исключать инфекционные заболевания, особенно острые — сыпной тиф, брюшной, малярию и прочие. Очень боюсь пропустить сыпной тиф: при тусклом свете коптилки или керосиновой лампы трудно рассмотреть сыпь.

— А часто ли встречается сейчас сыпняк?

— В единичных случаях. Но надо иметь в виду, что многие возвращаются из эвакуации завшивленными, истощенными. Поэтому, если не распознать заболевание и своевременно не изолировать больного, велика опасность массовой вспышки. Недавно сыпняк наделал у нас много хлопот...

 

Пока мы колесили по вызовам, Лидия Алексеевна рассказывала мне историю, случившуюся прошлой осенью.

Из поселка Уница были направлены поездом в Кондопогу двое больных с диагнозом «бронхопневмония». По прибытии на станцию, пока поджидали Россинанта, чтобы доставить больных в больницу, их предварительно обследовала врач Анна Марковна Хейфец, опытный эпидемиолог. Вглядевшись в кожную сыпь, она воскликнула: «Так это же сыпной тиф!»

Она срочно выехала в Уницу, вслед за ней были отправлены две медсестры и врач Глазачева, только что прибывшая на работу в Кондопогу. Как выяснилось на месте, из Сибири прибыл в Карелию эшелон возвращавшихся из эвакуации. Среди сошедших в Унице оказались больные. В это время в уницкой врачебной амбулатории только что начала работать выпускница Ленинградского медицинского института, которой условия жизни и работы показались столь ужасными, что она, мечтая поскорее уехать отсюда, даже не развязывала пачки привезенных книг. Прибывшим больным она ставила диагноз грипп, а у двух, находившихся в наиболее тяжелом состоянии, заподозрила воспаление легких. Эти двое были отправлены в Кондопосу поездом, в вагоне, до отказа набитом пассажирами.

Стала очевидной опасность рассеивания заболевания. Надо было предотвратить распространение его и в районе Уницы.

В поселке оказалось много больных тифом. Для госпитализации их решили приспособить брошенные с начала войны дома. Были сколочены из жердей и досок примитивные топчаны. У больных остригали волосы, смазывали остриженные места мылом «К»,

 

белье обрабатывали в передвижной жаровой камере. Когда перед этим белье вытрясали, можно было видеть, как на снегу копошилось множество вшей. Больных одевали в новое белье, полученное из так называемого санэпидфонда, американское.

Медики работали с утра до позднего вечера. Общее число больных достигло сорока. Вечером Глазачева едва добиралась до маленького домика, где ее поселили. Из-за тесноты спала на составленном из стульев ложе. Ночью она вставала, набрасывала пальто и спешила к больным: для поддержания сердечно-сосудистой деятельности им необходимо было вводить подкожно камфору.

Не удалось спасти одну старушку. Потом сгорело забытое в жаровой камере белье. Обнищавшие люди требовали возмещения убытков. Ко всему заболели тифом медсестра Надя Марченко и врач А. М. Хейфец, отличавшаяся исключительной самоотверженностью. Лидия Алексеевна едва не решилась остричь свои толстые длинные косы. Ее отговорили, и она усердно мыла голову вонючим мылом «К».

Очередная неприятность возникла с приездом главного эпидемиолога Наркомата здравоохранения республики Серафимы Николаевны Трусовой. Эта энергичная, властная женщина, жена наркома здравоохранения Ольховского, обнаружила у некоторых больных сохранившуюся завшивленность. «Я вас под трибунал отдам!» — грозила она перепуганным медичкам. Те снова начали просматривать всех больных и обнаружили гниды у мужчин в волосах на груди. Снова брили и смазывали мылом «К».

— Вот такая была история, — закончила свой рассказ Лидия Алексеевна.— Началась она в ноябре, вскоре после Октябрьских праздников, а новый 1945 год я встретила еще в Унице, вместе с медсестрой Зоей Некрасовой, направленной из Петроза-

 

водска, в гостях у врача Троицкой. Она угощала нас рыбником с корюшкой, брусникой — по тем временам большим лакомством... В общем, все это длилось около двух месяцев.

Мы возвращались с вызовов уже в сумерках, когда путь освещался лишь слабым светом коптилок или керосиновых ламп, падающим местами на тропу из окон. Когда выбрались на шоссе, Глазачева вдруг остановилась у обочины, нагнулась и подняла массивное березовое полено.

— Такое богатство нельзя оставлять здесь. Вот Вера обрадуется: затопим лежанку!

— Конечно, давайте я понесу. С дровами плохо?

— Иногда подвозят, но не брезгуем и сами подбирать, что плохо лежит. Однажды воз дров привезла санитарка ветеринарной лечебницы: разобрала бесхозный забор. Сказала, что это мне в благодарность за то, что вылечила трех ее сыновей от кори — они болели довольно тяжело...

У дома постояли немного под одинокой сосной с широкой кроной.

— Спасибо вам, Лидия Алексеевна, за интересную прогулку. На меня глубокое впечатление произвела ваша работа на сыпняке. Это была поистине самоотверженная работа.

— Слишком громко сказано. Временами я хотела сама заболеть, чтобы вырваться из этого ада. Сейчас стыдно признаться. Завидовала медсестре, которая заболела и была увезена в город.

Меня покорила и смутила такая доверительная откровенность.

— Верю, что в минуту отчаяния такая мысль могла явиться. Но вы боролись до конца и победили.

Мы распростились крепким рукопожатием. На душе было как-то светло, и казалось, что я заглянул

 

в прозрачную глубину Белого моря, в которой было все отчетливо видно, ничего не скрыто.

Когда озеро покрылось довольно прочным льдом, я попробовал рыбачить. Долбил пешней лунки, в каждую из них опускал леску с крючком-якорьком, на который была наживлена корюшка. Всего ставил до десятка таких снастей. По утрам похожал их, но возвращался домой с пустыми руками. И хотел уже бросить эту затею, как попались сразу два налима.

Домашние обрадовались в предвкушении ухи. Мама, очистив одного из налимов, отложила другого и предложила мне отнести его Глазачевой. Я охотно согласился и отправился в город.

Вручив Лидии Алексеевне гостинец (она приняла его не без смущения), я снова отправился с ней по вызовам.

На этот раз я рассказывал о себе.

— Сложная и нелегкая у вас судьба,— произнесла девушка задумчиво. Затем, после некоторой паузы, предложила: — Что это мы все на «вы»! Давайте, как друзья, будем на «ты». И просто по имени.

— Я не возражаю, Лида.

Она улыбнулась, несколько покраснев. Потом я проводил ее до дому и неохотно расстался под одинокой сосной.