Жизнь в Москве.
В 1931 г. в связи с тем, что многие специалисты, работавшие за рубежом в различных посольских учреждениях не возвращались на Родину, вышло постановление о том, чтобы всех, кто проработал за границей более трех лет, от-
правлять домой. Мама к тому времени проработала в торгпредстве 8 лет и была секретарем уполномоченного ВСНХ.
Ей предложили выехать в Союз, но дали несколько месяцев, чтобы отец окончил учебу. Мама получила большие подъемные, накупили всевозможных вещей, одежды и поехали в Москву. До Данцига нас провожал Жак. Мне было 2 года. В Данциге была встреча с моей бабушкой по отцу. Встретились в гостинице. Жак сказал своей матери, указывая на брата: «Посмотри, какой граф!» «Да, но на ком он женился?», глядя на невестку, сказала им мать. С точки зрения богатой бабушки невестка из бедной семьи не подходила для ее сына.
В Москве жить было негде. Отец поселился у своих сестер Фани и Дины, а мать со мной у своей сестры Доры.
Родители скоро разошлись, хотя были и другие причины, неприязнь родных мужа была, мне кажется, не из последних. Отец очень любил мою мать и хотел восстановить отношения (это я хорошо помню), но ничего из этих попыток не вышло.
И хотя сестры отца Дина и Фаня встретили маму не очень дружелюбно, потом, после развода, когда уже и отец был женат и мама замужем, они встречались с мамой, у них были общие знакомые, мама оставляла иногда и меня у моих теток. Это объясняется тем, что у мамы был очень хороший характер. Спокойная, мягкая и уступчивая, она никогда не спорила по мелочам, но в том, что считала главным и важным для себя — была тверда как кремень. Эта черта передалась и мне.
Неприязнь родных, неприятие в свою семью нового человека, по-моему это причина половины разводов во всем мире, а если и не разводов, то причина плохих отношений в течение всей жизни, от которых страдают не только супруги, но и их дети.
Дети мои, внуки и правнуки, если дойдут до вас эти строки, к Вам обращаюсь!
Если вы хоть немного будете любить своих детей, никогда, ни при каких обстоятельствах не говорите ни одного худого слова про их избранников или избранниц. Если хоть кто-нибудь из Вас последует моему совету, я буду считать, что не напрасно писала эти воспоминания.
Мама устроилась на работу в Профинтерн. В Профинтерне делегации рабочих всех стан мира обсуждали и изучали вопросы рабочего движения.
Обсуждение и изучение происходило в виде бесконечных совещаний, заседаний, прений и выступлений с утра до позднего вечера. Все это надо было переводить. Вильгельм Пик, который приходил на эти заседания из Коминтерна, говорил маме: «Ешь конфеты, а не переводи. Всю эту ерунду, которую они несут, я давно знаю».
В 1937 году Профинтерн ликвидировали. Почти все его сотрудники и советские и зарубежные оказались за решеткой. Когда праздновали 90-летие со дня рождения С.А. Лозовского, бывшего руководителя Профинтерна, который погиб в лагерях уже после войны, присутствовали, включая маму лишь 3 или 4 женщины, бывшие сотрудники Профинтерна, оставшиеся в живых после лагерей.
Сначала мама работала в Интеркоме кожевников, а потом ее заметил С.А. Лозовский и перевел работать с делегацией немецких рабочих во главе с Мадаленой на должность секретаря-референта. Мама допоздна переводила на всех заседаниях. Работала мама в Профинтерне с большим энтузиазмом. Привожу три написанных ею рассказа об этом.
Работа с иностранными делегациями.
В 1935 году Профинтерн по просьбе ВОК (Всесоюзное общество курортов) направил меня на месяц в Кисловодск для работы с немецкой рабочей делегацией в качестве инструктора-переводчика. В делегацию входили двое рабочих (из Рура и Гале), журналист и три работницы. Поместили нас в санаторий «Красные камни». Мне очень хотелось, чтобы делегаты побольше узнали о Советском Союзе, о происходящих переменах, о строительстве новых заводов. Для этой цели я устраивала встречи с отдыхающими в Кисловодске, начальниками строек.
Однажды в санаторий пришел один датский врач, отдыхавший в Кисловодске, и попросил помочь ему собрать материал о жизни рабочих в СССР. Это ему было необходимо для опровержения клеветнических нападок на Советский Союз со стороны одного социал-демократического деятеля, побывавшего в СССР. Я охотно согласилась ему помочь. Договорилась с директором санатория «Горняк», где отдыхали горняки, судостроители и другие. Он организовал собрание отдыхающих. Мы пришли на собрание всей делегацией вместе с датским врачом. Рабочие, отдыхающие в санатории, рассказывали о том, как они живут, работают, отдыхают. Делегаты рассказывали о своей жизни, о безработице. В итоге датский врач собрал очень интересный, необходимый ему материал и был очень благодарен. Об этой встрече мы сразу же выпустили стенгазету на русском и немецком языках.
Однажды мы гуляли в горах, пели песни, впереди шли два пожилых человека. Они обернулись к нам и спросили откуда приехала делегация. Это были товарищи Мануильский и Мартынов из Коминтерна. Они зашли в санаторий посмотреть как отдыхают делегаты. Очень им понравились стенгазеты, сфотографировались вместе на память и Мануильский пригласил всю делегацию к себе в санаторий им. 10-летия Октября. Мы охотно согласились. В фойе санатория собралось много народа. Мануильский в шутливой форме представил нам отдыхающих. Высокого худого редактора немецкого журнала, издававшегося в Коминтерне, он представил так: «Это редактор журнала «Rundscham», его статьи такие же длинные и скучные, как и он сам». О высокой, полной женщине он сказал: «Это прокурор. Буржуазия всего мира ее боится». Угостили нас прекрасным обедом. Делегаты были в восторге оттого, что товарищи, занимающие такие высокие посты, просты и очень милы в обращении с рабочими. Через месяц, когда мы уезжали, все отдыхающие санатория со знаменами проводили нас на вокзал. Когда поезд тронулся, все скандировали «Рот-фронт».
(Гальпер М.М.)
КОНГРЕСС КИМа.
В 1935 году состоялся последний конгресс Коммунистического интернационала молодежи. По просьбам руководства КИМа, Профинтерн, где я в то время ра-
ботала, направил меня на конгресс для работы с нашей комсомольской организацией. В делегацию примерно из 45 человек входили военные: пехотинец, летчик, моряк и др.; рабочие, текстильщик, горняк из Кадиевки, путиловец и др. На открытии конгресса делегаты внесли на руках, прибывшего из фашистской Германии Георгия Дмитрова. Трудно передать, что творилась в зале. Долго не могли успокоиться делегаты, а когда Дмитров закончил свою речь, зал снова стоя аплодировал.
Я купила географическую карту и показывала на ней из какой страны тот или иной выступающий. Однажды я заметила, что делегат из Кадиети какой-то бледный и даже как будто похудел. Я его спросила в чем дело. Он ответил: «Так мечи ж выступать треба, а що я скажу?» Ладно, говорю, пойдем. Села я за машинку, стала его расспрашивать кем он был раньше, как попал на шахту, как сейчас живет, за что ордена получил, что из бедняков, что сейчас живет хорошо в двухкомнатной квартире с женой и детьми. Я напечатала и прочитала ему. Очень он был доволен, но сказал: «Треба ще Димитрова зачепить».»3ачепили». И вот Ткаченко выступает — я волнуюсь больше него. Читал он медленно, с повторами, но когда он закончил, аплодисментам не было конца. Когда Ткаченко шел с трибуны, шепнул мне — «Приедешь в Кадиевку, первым гостем будешь».
Мне хотелось, чтобы наши делегаты поближе познакомились друг с другом. Встречи устраивали прямо в номере. Кто-то приносил баян, танцевали, пели. Наши делегаты рассказывали как живут, работают, учатся. Иностранцы о своей жизни, о безработице. На встрече с французской делегацией был Раймон Гюйо, секретарь комсомола Франции. Этот конгресс запомнился мне на всю жизнь.
Гальпер М.М. - член КПСС с 1931г. 17/Х1-86г.
А это рассказ не для стенгазеты.
«В 1935-36 гг. В Австрии было восстание. Военизированная организация рабочих против фашизма — Шугцбунд. Они все в форме (синий берет, синяя блузка) 300 человек через Чехословакию бежали в СССР. Им был организован замечательный прием в доме Красной Армии. Принимал их еще и Калинин, стояли они у трибуны мавзолея в праздники.
Мобилизовали всех переводчиц, в т.ч. и маму. К каждой десятке шугцбундовцев прикрепили по 1 кремлевскому курсанту. Всех устроили на работу, дали жилье, а через полгода всех арестовали.»
Мама была очень интересной женщиной, всегда была окружена поклонниками. Всех поклонников оттеснил работник немецкой делегации Коминтерна, бывший шахтер, немец Вилли Эразмус (настоящая его фамилия была Кнехель). Года с 36 его направили из Коминтерна на подпольную работу в Голландию и Данию, откуда он и его группа вели антифашистскую работу в Германии. Я хорошо помню как он водил меня в, расположенный напротив «Союзной», Елисеевский Гастроном, который казался мне сказочным дворцом и покупал мне шоколадные бомбы с сюрпризами. Я пыталась научить его говорить по-русски. Погиб он в 1944 г. в Голландии, его по доносу казнили фашисты. Маме до 1937 г. он писал интереснейшие письма, которые она проявляла специальным составом.
Отец поступил работать инженером на завод «Динамо» и в 1934 г, тоже женился на очень красивой венгерской еврейке Магдалене Иосифовне Райх — дочери видного деятеля венгерской революции 1918 г., которая работала чертежницей в архитектурной мастерской.
В Москве в те годы существовал Институт Красной профессуры. Два выпускника этого института: Петкер и Фигурнов — красные профессора были направлены в Профинтерн. Они занимали какие-то крупные должности, но в международном движении не разбирались. Занимались они, в основном, интригами против С.А. Лозовского, примыкая к группировке Кастаньяна, безуспешно добивались благосклонности мамы. В 1936 г. представился случай отомстить. Отец был арестован в апреле 1936 г. и в партбюро Профинтерна они поставили вопрос об исключении мамы из партии за отсутствие бдительности.
Исключили. Все выступили и дружно голосовали за исключение. Мама вышла в коридор и закричала от нервного потрясения. Все только что голосовавшие, бросились ее утешать, особенно старалась мамина лучшая подруга Маруся Лукьянова, только что выступавшая против. Ее не арестовали. Как выяснилось впоследствии, она была доносчицей. Донесла, например, на профессора Левина и, видимо, вследствие этого стала сама профессором в институте Востоковедения. В 1946 году мама нелегально была в Москве и обратилась к ней за рекомендацией. Она не дала.
С работы маму уволили. Однако, когда потребовался на заседании переводчик на французский (другого члена партии, знавшего французский не было), Лозовский послал за мамой. Оказывается он болел и ничего не знал об исключении и увольнении. Он велел выбирать любой отдел и приступить к работе. Мама выбрала отдел Нвдеркиркнехта (интерком металлистов).
В мае 1936 г. райком восстановил ее в партии, так как докладывал о ней работник Профинтерна, хорошо знавший ее работу. Рекомендацию для восстановления в партию ее дали М.Ф. Андреева и М.И. Розенблюм, который в то время работал в еврейской газете «Der emes», а затем отбывал срок сначала 8 лет в Удмуртии, и потом 8 лет в Игарке и писал нам письма и стихи оттуда.
Тем временем настало лето 1936 г. мама, после всех переживаний, поехала отдыхать в Гурзуф. Не успела она прийти в себя, как увидела в газете отчет о процессе троцкистско-зиновьевского центра. Там было написано, что мой отец два года назад в 1932-33 гг. стоял на углу улицы с пистолетом, чтобы убить Ворошилова (правда, как говорила мама, он и пистолета никогда в руках не держал и стрелять не умел).
Прочтя газету, мама помчалась в Москву. Мне так и не удалось выяснить зачем, видимо в смятении, но предположить, что произойдет она не могла. Те, кто хоть немного понимал в чем дело, избежали ареста, уехав куда-нибудь, или уйдя с работы.
Когда мама приехала из Гурзуфа в октябре 1936 г., ее снова исключили из партии и уволили с работы с повторением той же процедуры. Формулировка была такая: «За сокрытие антипартийных высказываний бывшего мужа Липшица П.А.» Антипартийные высказывания состояли в том, что он, будучи еще в Герма-
нии в 1929 году, сожалел о высылке Троцкого из СССР и хвалил Бухарина и Рыкова (они еще тогда не были врагами народа).
Кроме того, за то, что скрыла при вступлении в партию работу в белогвардейской газете «Накануне» в 1923 году (мама доказывала, что газета не белогвардейская, но ей не поверили). И за приписку стажа в ВКП(б) (в какой-то анкете она указала общий стаж в ГКП и ВКП(б)).
Все знакомые и сотрудники, с которыми она вместе работала и дружила, перестали с ней здороваться. При встрече переходили на другую сторону улицы. Исключение составляли немцы. Немцы старались чем-то помочь, утешали ее, приходили, говорили, что верят ей.
Еще раньше до исключения из партии немцам, работавшим в Коминтерне и учившимся в Ленинской школе, разрешалось ходить к маме несмотря на то, что они жили в Москве нелегально. Они готовились к подпольной работе в Германии. Мама всем им помогала. Однажды пришел один из них в отчаянии. Он должен был ехать на подпольную работу, а ему дали фанерный чемодан. Мама дала ему свой немецкий.
Дело об ее исключении утверждалось в высшей инстанции в комиссии во главе с Емельяном Ярославским. Комиссия постановила дать ей возможность исправиться в течение года, а через год поставить вопрос о восстановлении в партии. А работы не было, никуда не брали. Помог сосед Карл Аллель — немец, который работал в Профинтерне, попал под сокращение, ушел работать на завод им. Орджоникидзе, потом уехал в Испанию, где и погиб. Он устроил маму револьверщицей на завод. Мама быстро освоилась, стала перевыполнять нормы, перегнав официальную стахановку. Правда, ей рекорд не засчитали. Мама через друзей немцев просила Вилли ей не писать. Однако он ей писал из Германии симпатическими чернилами между строчек. В последнем письме, которое мама получила, он писал: «Ты моя жена, я тебе слепо верю, борись за свое восстановление».
Письма были очень интересные, большие, сохранить их не удалось. Однако одно письмо перехватили в НКВД. Маму арестовали 27 октября 1937 года.
Особое совещание осудило ее на 8 лет по статье ЧСИР (член семьи изменника родины). За моего отца. Интересно, что эту же статью дали и второй жене отца — Магде.