Глава 5

Воркута — новый оплот ГУЛАГа

 

Экономисты нашего времени в конце XX столетия подсчитали, что уголь Воркуты в два раза дороже, чем в Донбассе, и в три — по сравнению с Кузбассом. Если бы они сделали такие расчеты в тридцатые годы, то быстренько оказались бы в местах, где "Макар телят не пас", и воочию убедились бы, что воркутинский уголь добывать гораздо выгодней, чем, скажем. Донецкий или Карагандинский — с учетом, что шахтеры ГУЛАГа на Воркуте живут и питаются по-скотски и почти не получают зарплату (максимум 2 рубля!), и коммунальные "услуги" у них бесплатные, а вместо путевки на санаторное лече-

 

ние можно получить только ордер на тот свет. Лишь теперь шахтерам Воркуты выплачивают миллионную зарплату, предоставляют квартиры со всеми удобствами и даже бассейны для купания на протяжении всего года^*.

Условия пребывания заключенных-воркутян тридцатых годов хорошо отражены в гимне узников Воркутлага тех лет:

 

За полярным кругом,

В стороне глухой,

Черные, как у голь,

Ночи над землей.

 

За полярным кругом

Счастья, друг мой, нет,

Лютой снежной вьюгой

Замело мой след.

 

Там, где мало солнца,

Человек угрюм,

Души без оконца,

Черные, как трюм!

 

Волчий голос ветра

Не дает уснуть...

Хоть бы луч рассвета.

В эту мглу и жуть!

 

Не зови, не мучай,

Позабудь меня

Если будет случай,

Помяни любя...

 

После этого гимна — уже "не убавить, не прибавить", как писал А. Твардовский. Но тем не менее руководство ГУЛАГа НКВД СССР под эгидой ЦК и политбюро ВКП(б) несколько десятилетий осуществляло политику геноцида и террора по отношению к своему народу, приучая его к адским страданиям и лишениям.

1936 год явился для Заполярной Воркуты — зарождающейся новой Всесоюзной кочегарки — переломным в превращении маленького лагпункта в гигантский объект строительной индустрии и массо-

 

вого истребления заключенных. При этом пути и методы были заранее продуманными и осознанными.

Вот что пришлось мне лично там увидеть и пережить.

...Ровная площадка заполярной тундры. Из угольных полувагонов поезда выгрузили партию арестантов и различных стройматериалов. После этого местное начальство из лагпункта "Рудник", проверив всех прибывших по списку и осуществив "ритуальный" шмон, распределило этап на несколько групп, в том числе на строителей, горняков, железнодорожников и ИТР — всего около тысячи заключенных из числа "врагов народа". На кострах сварили ячневую кашу с подсолнечным маслом, нарезали пайки хлеба, вскипятили чай, и изрядно проголодавшиеся зэки загрузили свои худые желудки...

Нарядчики разделили людей на бригады по 10-15 человек, назначив бригадиров (в основном из числа бытовиков), затем выдали всем лопаты, кирки, топоры и пилы (для плотников) и т.д. После этого началась установка палаток шатрового типа вместимостью по 100 человек каждая, с предварительной постройкой деревянного каркаса. Солнце там светит и греет непрерывно — ночи нет, и заключенные, измученные этапом и навалившимся на них трудом, вперемежку с отдыхом и кормежкой у костров через 2-3 суток соорудили 15 шатровых палаток с трехъярусными нарами, с печками-времянками из железных бочек, а также зону из четырех вышек для часовых и забора из горбылей, опутанную колючей проволокой. За эти дни бригада железнодорожников уложила несколько запасных путей будущей станции, и на этих путях разгружались все новые и новые поезда с этапами и грузами. Так что в какой-то мере это напоминало транспортный конвейер любой крупной социалистической стройки, осуществлявшейся в те годы силами заключенных или ссыльных на бескрайних просторах СССР.

Так в июне 1937 года был заложен первый камень города Воркуты — нового центра гулаговской империи, которая, как спрут, охватила европейскую часть России вместе с Казахстаном, Сибирью, Дальним Востоком, республиками Средней Азии и Украиной. В наши дни Воркута является самым большим в Заполярье городом России и, пожалуй, всего мира, где население составляет 200 тысяч человек, где много школ, детсадов, больниц и где есть даже музыкально-драматический театр и филиал Санкт-Петербургского горного университета. Многое построено на Воркуте, включая целый десяток современных угольных шахт, в которых добывается до 20 млн. тонн высококаче-

 

огненного коксующегося угля, а также завод горнорудного оборудования, даже большой аэропорт и многое другое. Но до сих пор в этом заполярном городе не установлен памятник сотням тысяч заключенных, на костях которых и возник этот город. Кстати, монументальный проект памятника, созданный Эрнстом Неизвестным десять лет назад, так и остался не реализованным уже при новом, демократическом государственном строе в России. Хочется надеяться, что этот проект памятника жертвам большевизма на Воркуте все-таки будет осуществлен.

Начиная с того времени лагпункт, являвшийся неофициальным центром т.н. "Воркутстроя" (как в газетах часто называли Воркутлаг), — "Рудник" начал утрачивать значение центра Верхне-Усинского региона. Однако он сыграл свою роль в создании Печорского угольного бассейна, и о нем надо немного рассказать...

На месте "Рудника" геологом, позже профессором А. А. Черновым в 1932 году во время маршрутной геологической сьемки были встречены в левом береговом обрыве реки Воркуты выходы пластов каменного угля. Были взяты образцы угля, изученные в последующем в Ленинграде. В результате определилась промышленная ценность воркутинских углей, а поскольку Севером — как, впрочем, и многими другими районами страны — в то время начало интересоваться НКВД, то в следующем году на Воркуту была направлена специальная геолого-разведочная экспедиция в составе заключенных инженеров-геологов и рабочих с целью разведки и пробной эксплуатации этого угольного месторождения.

Первые этапы заключенных отправлялись на Воркуту со стороны Баренцева моря через поселок Амдерма (расстояние около 250 км) по заболоченной тундре, а в 1934 году была начата транспортировка этапов с заключенными и грузов по рекам Печоре и Усе на шнягах и плоскодонных баржах; при этом завозили рельсы, вагоны и паровозы для строительства узкоколейной железной дороги от устья Воркуты до нового лагпункта "Рудник" (расстояние 80 км). В том же году заложили первую шахту по добыче каменного угля для Печорского и Северного пароходств производительностью до 300 тысяч тонн в год.

Вступившая в 1935 году в эксплуатацию железная дорога использовалась в летнее время (зимой она заносилась снегами) для транспортировки из шахты "Рудник" угля, а обратно — различного горного оборудования, строительных материалов, продовольствия и

 

новых групп заключенных, число которых уже составляло десятки тысяч. В лагпункте "Рудник" для зэков была построена огромная зона с запасом на грядущие годы расцвета ГУЛАГа, хорошо оборудованная защитными устройствами, создан был и поселок для начальства и ВОХРа, а также клуб, больница, дизельная электростанция и завод по ремонту шахтного оборудования.

В летнее время, при незаходящем ярком солнце и действующем транспорте, жизнь на "Руднике" била ключом, а в длинную зимнюю пору (около 8 месяцев) наступала полярная "спячка", хотя добыча угля, закладка и строительство новых шахт и поселков продолжались, приостанавливаясь лишь в дни сильных морозов и особенно пурги. Мне вспоминаются дни, когда заключенные по несколько суток не могли попасть в столовую за баландой и кашей, так что порой приходилось даже пользоваться протянутой на всем пути следования веревкой, крепко держась за нее.

Примерно в середине августа наш лагерный контингент на Воркуте пополнился новым этапом заключенных, представленных исключительно подростками в возрасте от 12 до 15 лет. Он формировался в Воронежской, Тамбовской, Курской и других центральных областях России, где органы НКВД первыми начали претворять в жизнь новый указ "великого вождя" о привлечении к суду нарушителей норм поведения в советском обществе всех провинившихся жителей страны, начиная с 12 лет.

Прибывший этап измученных пересылками и отвратительным питанием пацанов оставлял тяжелые впечатления. Малолетки смотрели на встречавших их в лагпункте зэков плачущими и одичавшими глазами, в которых выражалась надежда — скорее бы получить пайку лагерного хлеба. Сроки заключения у них составляли от трех до пяти лет — такой приговор они получили, будучи школьниками, фэзэушниками и просто уличными ребятами за мелкое хулиганство (драки между собой, бросание камней в прохожих, оскорбление учителей и т.п.), а также за мелкие кражи, включая карманные, квартирные и хищение предметов социалистической собственности (статус которой тогда определялся "священным и неприкосновенным").

Перед УРЧ^* лагпункта встала трудная деликатная задача: что делать с этой сворой шумливых и озлобленных пацанов, за которыми надо смотреть, которых надо воспитывать и куда-то устраивать на

 

работу? Все эти сложные для "гуманного" начальства задачи оказались бы трудно разрешимыми, но в УРЧ лагпункта, составленного из так называемых бытовиков или "социально близких" (воры, насильники и грабители) все было решено быстро: малолеток рассовали по баракам, где преобладали "социально-близкие" элементы, и разместили на нарах вперемежку со взрослыми рецидивистами-уголовниками, для которых тюрьма и лагерь — дом родной! Эти "бытовики" сразу же приступили к воспитательной работе по своим неписаным законам...

Через неделю-другую несовершеннолетние арестанты стали шнырять по баракам, заселенным политическими, около санчасти, у посылочного и почтового склада, у ларька с махоркой, мылом и пряниками. Там они с бритвенным лезвием в руках нападали на пожилых или физически слабых заключенных, грозили, что порежут им горло, и отбирали все мыслимое: пайки хлеба, пачки махорки и даже снимали любую, более или менее ценную нелагерную одежду (свитер, ботинки и пр.). А самое страшное: всех смазливых хлопчиков отпетые уголовники превратили в постельных "девочек", всячески развращая их и ублажая подарками, что привело к распространению среди них мужеложества — вплоть до профессиональных навыков активных и пассивных педерастов. Так из мелких хулиганов и воришек несчастные юные арестанты перевоспитались в отпетых преступников самых разных "специальностей", и для них лагерь в дальнейшем и на всю жизнь тоже стал "домом родным", выходя из которого они снова возвращались туда...

Лето 1937 года на Воркуте ознаменовалось крупномасштабным строительством на левом берегу реки Усы не только большого лагпункта, но и началом создания крупной (на миллион тонн в год) угольной шахты "Капитальная", а самое главное — заложением настоящего города с каменными жилыми домами для вольнонаемных, водопроводом, электростанцией, административными зданиями и даже театром. Естественно, роль поселка "Рудник" как центра Воркутлага к концу 1937 года сместилась на правобережный поселок шахты "Капитальная", который через год получил официальный статус поселка городского типа (пгт).

После того, как наша бригада, сравнительно молодая по возрасту, закончила обустройство зоны и шатровых двустенных (для зимнего проживания) палаток, нас перевели на закладку фундаментов для кирпичных зданий в городской черте будущего "града". Строители

 

сразу же столкнулись с непреодолимым препятствием, каким оказалась вечная мерзлота, залегающая на глубине до 0,3-0,7 метра от поверхности земли. Инженеры-строители из числа арестантов, знавшие специфику грунтов Заполярья, быстро нашли выход: на месте фундамента стали разжигать большие костры, и вечная мерзлота оттаивала, а талый грунт последовательно удалялся лопатами до тех пор, пока котлован не углублялся до 2,5-3 метров. Тогда котлован засыпался гравием или шлаком, на котором устанавливалось кирпичное или стеноблочное основание постройки.

В сентябре установились заморозки, сменяемые дождливой погодой. Телогрейки и ватные чуни с "броненосцами" на ногах промокали, а это приводило к простудам. У меня по ночам стали болеть суставы на руках и ногах, и боль не давала заснуть. Приходилось с третьего этажа нар спускаться на пол палатки и часами греться у железной, раскаленной докрасна печи. Таких, как я, — с ревматическими заболеваниями — появлялось все больше и больше. "Север есть север" — гласит печорская поговорка.

Как-то в ноябре пришел нарядчик с комендантом и объявил, чтобы собраться с вещами мне и еще трем молодым ребятам. У меня екнуло сердце: отбор молодых арестантов обычно указывал на отправку для более трудных работ. Предположение оправдалось — нас под конвоем вывели за зону и по снежной дороге повели на "Рудник", где шахта требовала все новые и новые пополнения. Дело в том, что добыча угля в лавах происходит в условиях вечной мерзлоты с температурой порядка 4-5 градусов мороза, а сверху по трещинам проникает вода, от которой шахтеры промокают каждую смену до нитки, так что роба сверху замерзает и делается несгибаемой. Таким образом, шахтер становится своеобразной большой сосулькой с устойчивым и длительным переохлаждением всего организма. Через три-четыре месяца такой адской работы наступает массовое заболевание скоротечной чахоткой, от которой более половины зэков уходят на тот свет или становятся туберкулезными...

Продолжая добывать матери-родине уголь, заключенный в процессе заболевания слабеет, не может выполнить норму выработки, и его лишают горняцкого питания, к тому же ругают за плохую работу и, как правило, не обращают внимания на жалобы по поводу здоровья — конец уже ясен...

В санчасти "Рудник" нас обследовал врач, ударил несколько раз пальцем по груди, посмотрел в рот, убедился, что зубы целы, потро-

 

гал мышцы на руках и продиктовал санитару: "Сулимов здоров, пригоден для работы в шахте забойщиком". Так меня и моих спутников из шатровой палатки определили шахтерами Заполярья, а печальные последствия работы в шахте "Рудник" для нас были очевидны. Нашу троицу сопроводили в горняцкий барак, куда в тот злосчастный день поступило еще человек сорок арестантов. Видимо, УРЧ пополняло поредевшие ряды шахтеров по причине их массового профессионального заболевания.

Соседями по нарам у меня оказались два очень интересных своими судьбами человека, с которыми я быстро подружился. Один из них -плотный, среднего роста рыжеволосый мужчина лет тридцати пяти -Янов Василий Васильевич из Курской области, идейный толстовец -начал "знакомство" с советскими лагерями с 1926 года, когда он за проповедование толстовских антигосударственных идей и вовлечение крестьян в среду толстовского братства не признающего власть антихриста, был осужден на три года заключения и помилован в 1927 году в связи с десятилетием Советской власти. Потом Янов еще два раза арестовывался, через месяц или два освобождался, пока в 1935 году, после убийства Кирова, он был основательно закреплен в тюремных застенках палачами Ягоды и осужден Тройкой НКВД к десяти годам заключения в исправительно-трудовых лагерях строгого режима. Так он оказался в Заполярной Воркуте.

Другой мой новый сотоварищ по нарам по всем биографическим признакам являлся полной противоположностью Янова. По фамилии Грюнблат Давид Моисеевич, двадцати двух лет, уроженец Германии, сын крупного банкира, который до Гитлера успел перевести свои капиталы в иностранные банки. Молодой Грюнблат не увлекался идеями капитализма своего отца, а, напротив, обучаясь в гимназии, пристрастился к коммунистическим идеям Маркса и Ленина, а когда в 1934 году Гитлер пришел к власти, он не последовал за отцом в эмиграцию в Чехословакию, а выбрал страну "свободного трудового народа" — СССР, куда и прибыл по путевке Союза коммунистической молодежи Германии в качестве политэмигранта-комсомольца. Сначала его как еврея направили из Москвы в Одессу, а оттуда по настоятельной просьбе — в г. Энгельс, в столицу тогдашней Автономной советской республики Немцев Поволжья. Там Давид Грюнблат стал активным и, конечно, идейным молодым борцом за коммунизм в Советском Союзе. Но, к сожалению, его патриотическая деятельность в пользу коммунизма продолжалась не долго. В

 

1935 году, будучи студентом исторического факультета Энгельсского немецкого пединститута, Грюнблат узнал, что один его новый по институту товарищ арестован органами НКВД "за контрреволюционную агитацию" — это произошло в январе 1936 года. Исходя из норм западноевропейского демократизма, он сразу же во время учебных занятий поднял шумные дебаты о незаконных действиях властей и стал призывать к проведению студенческого митинга в защиту невинно арестованного студента. Вечером того же дня Грюнблат был схвачен чекистами и препровожден в следственный подвал НКВД. Допрашивали его следователи на русском, а потом и на немецком языках и пришли к выводу, что он "разведчик", якобы посланный в Советскую страну гитлеровским гестапо для проведения подрывной контрреволюционной пропаганды. Арестованный убеждал следователей, что ради идей советского социализма он отказался от банкира-отца и его миллионного состояния, что ехал в свободную страну рабочих и крестьян, чтобы спастись от гитлеровской чумы, а в призыве студентов в защиту своего хорошего товарища не видит никакого криминала, но от него требовали признания в его антисоветской, антибольшевистской агитации... Он отказывался дать такое признание, надеясь на справедливость чекистов, и в результате по решению Особого совещания при наркоме внутренних дел СССР получил пять лет заключения в исправительно-трудовых лагерях, то есть его постигла та же участь, что и многих арестантов лагпункта "Рудник".

Мое знакомство с Яновым и Грюнблатом перешло в настоящую дружбу, и дальнейшее лагерное бытие у нас тесно переплеталось, а наши деяния во имя сохранения жизни в какой-то мере согласовывались. Василий Васильевич Янов считал любой государственный строй насилием, а поскольку шахта была государственной, то он как истый толстовец категорически отказался работать там. Сочтя его явным саботажником, ему предложили пойти санитаром в туберкулезную больницу шахтеров в надежде, что он откажется (там никто добровольно работать не соглашался). Однако ради спасения жизни людей он согласился быть санитаром. Там В. В. Янов стал самым добрым по отношению к больным туберкулезом медбратом. Но успокоение в его жизни было кратковременным. Как-то заведующий больницей из числа вольнонаемных помощников чекистов дал Василию Васильевичу и его напарнику команду вынести в морг труп человека, который еще дышал, о чем Янов и сказал начальнику. Тот

 

снова повторил свою команду, к тому же добавил, что часы больного сочтены, и надо освободить койку вновь доставленному туберкулезному больному. Однако Янов опять отказался выполнить это распоряжение, назвав его негуманным, что, по моему мнению, было правильным: ведь нельзя же еще живого, хотя и обреченного на смерть человека отправлять в морг. После такого демонстративного отказа санитара выполнять указания начальника больницы последний рассвирепел и немедленно отстранил его от работы с предписанием отправить в изолятор на "исправление" (это наука для всех зэков: приказы начальства надо выполнять неукоснительно).

Судьба моих новых друзей складывалась неодинаково, хотя результаты лагерного бытия оказались одни и те же. Грюнблат под влиянием толстовских идей, постоянно подбрасываемых Яновым соседу по нарам, а еще больше от реальностей большевистского рая, куда он так стремился, становился по своим убеждениям антимарксистом, противником любого государственного строя, основанного на насилии.

В шахте, с благославления медкомиссии, его заставили работать забойщиком, несмотря на тщедушный внешний вид с признаками всякого отсутствия привычки к физическому труду. Тут надо сказать, что лагерное начальство, как правило, уготавливает заключенным гуманитарного труда самые тяжелые или непривлекательные по исполнению виды работы. Например, мой хороший по Воркуте сотоварищ Македонов Адриан Владимирович, однокашник по Смоленскому пединституту известного русского поэта Александра Твардовского, литературовед и в будущем крупный ученый-геолог, несколько лет работал на "Руднике" ассенизатором, целыми днями разъезжая по лагерным выгребным ямам на двуколке-бочке, запряженной худенькой лошадкой. Таким же делом был занят известный уральский писатель С. Малахов.

Итак, Давид Грюнблат стал забойщиком угля в шахте с вечной мерзлотой, подмачиваемой подземными водами, что превращало шахтера ежедневно к концу вахты в едва двигавшегося человека-ледышку. Первые дни добывать уголь ему помогали опытные шахтеры и он почти "привык" к каторжному труду, подобно тому, как цыган приучал жить лошадь без корма (и она почти привыкла, но на двенадцатый день почему-то околела!). Месяц-полтора спустя Давид совсем ослабел и норму выработки не выполнял, так что рацион питания ему, естественно, уменьшили и круг обреченности замкнулся...

 

Грюнблат отказался выйти на работу один день, другой, а потом последовала законная кара — по распоряжению начальника смены его отправили в изолятор на исправление, то есть на вероятную смерть. Так что Давид не достиг "оптимального" срока работы в заполярной шахте "Рудник", составлявшего шесть среднестатистических месяцев.

У меня работа в мокрой обледенелой шахте складывалась примерно по такому же сценарию, но несколько с иными акцентами. Трудясь навалоотбойщиком, потный, мокрый и покрытый, как черт, угольной пылью, я выполнял нормы выработки (ведь я из семьи труженика-крестьянина), за что получал сносный шахтерский паек и по 10 рублей зарплаты в месяц. Однако адские условия работы привели к заболеванию фурункулезом: вся нижняя часть моего туловища покрылась сочными розоватыми гнойными нарывами, а попросту чирьями. В итоге я не вышел на очередную вахту, а через несколько дней был уже в изоляторе как злостно уклоняющийся от работы прогульщик.

В изоляторе, представлявшем собой большую полуземлянку в правобережном склоне р. Воркуты, с одноярусными нарами и железной печкой из бочки, находилось до пятидесяти арестантов, среди которых, кроме политических, были и отъявленные рецидивисты-уголовники (человек десять). В помещении — духота от испарений многих человеческих тел, месяцами не моющихся в бане. На нарах из досок-горбылей лежат соломенные матрасы без признаков других постельных принадлежностей. Слышны негромкие разговоры между арестантами, сопровождаемые грязным матом уголовников.

Меня сразу же встретили голоса людей, называвших меня по фамилии и имени — оказалось, что приветствуют мои хорошие товарищи: Янов и Грюнблат, на несколько дней опередившие меня здесь. Режим в изоляторе не отличался от обычного тюремного — с таким же отвратительным питанием, однако с большей свободой действий для заключенных. Во-первых, всех сближала в буквальном смысле этого слова, теснота, во-вторых — постоянное ощущение голода, поскольку каждый получал в день триста граммов хлеба, миску баланды и кашу в обед, не считая кипятка на завтрак и ужин. Правда, уголовникам иногда через надзирателей подбрасывали из зоны пайки хлеба и махорку, но это было скорее исключение, а не правило. Хорошо также, что нет допросов, а свободного времени достаточно, разговоры продолжаются целыми днями, да и ночами, чему не препятствует охрана.

 

Рецидивисты-уголовники интересовались, кто из политических арестантов может рассказывать сказки, были и целые "романы", а последние для них особенно по душе. Узнав, что Янов толстовец, они настойчиво уговаривали его "тиснуть" какой-нибудь из рассказов. Янов по своим убеждениям не мог отказать любому человеку в личной человеческой просьбе и высказывал согласие. Он начинал длинный пересказ произведений Л. Н. Толстого с таким воодушевлением, что быстро завоевывал у всех, особенно уголовников, большую симпатию. Он почти наизусть рассказал. "Воскресение", довольно подробно — "Войну и мир" и другие произведения. Узники-уголовники не только увлеченно слушали и просили продолжать рассказы, но и чистосердечно преподносили куски хлеба В. В. Янову за его стремление просветить зэков идеями великого гуманиста Льва Николаевича Толстого.

Меня, студента, также просили "тиснуть роман", и я пытался рассказать "Капитанскую дочку" Пушкина, что не осталось без внимания слушателей из преступного мира. Но такого успеха, как Янов, я не имел, хотя одну или две хлебные пайки мне все-таки в награду дали. Кстати, здесь находился и знакомый мне по Усть-Усе уголовник Пшеничный, отрубивший себе на лесоповале все пальцы левой руки, а теперь наказанный за драку в бараке.

Несмотря на внешнее благополучие и теплые компанейские отношения политзаключенных и уголовников-рецидивистов, пребывание в изоляторе медленно, но верно истощало организмы узников, и были даже случаи внезапной кончины человека во время сна: ведь громкие стоны на нарах в ночное время со временем становятся для спящих соседей обычными и особого внимания не привлекают. Только уголовники чувствуют себя физически немного крепче, благодаря передачам их друзей в лагпункте.

Наконец, в изолятор нагрянула долгожданная медкомиссия. Она бегло осмотрела арестантов-доходяг и пришла к заключению, что большинство из них пригодны для использования на легких работах. Некоторые из вытолкнутых из изолятора арестантов оказались в последующем в благоприятных условиях: они попали в ремонтные бригады, где можно немного подкармливаться, в прачечные или в бараки дневальными — последние должности в основном предоставлялись только бытовикам.

Меня направили в жилрембригаду, куда не всегда можно попасть, — это престижное подразделение лагеря. Но я кое-что понимал в ре-

 

монте простой печки с духовкой, в замазывании трещин на стенках и побелке комнат. Меня включили в тройку штукатуров-маляров, и у меня появились теплые объекты для ремонта: арестантские кухни и столовые, бараки и реже казармы охраны. Работали в помещениях общественного питания обычно ночью, на кухне оставался дежурный повар, который показывал, где надо заштукатурить стены или побелить потолок и т.п., а после окончания ремонта нас "от пуза" кормил кашей или отварными макаронами, которых мы съедали по целому ведру и запивали сладким чаем или компотом. Иногда посылали и в квартиры вольнонаемных для ремонта дымохода или печки-времянки. Работа оказывалась более сложной, чем на побелке, но зато интересной: мы, как заправские мастера, горячо обсуждали, почему дымит печь, почему плохо греет духовка или как перевести топку с дров на уголь и т.п.

Дела шли хорошо, наша троица поздоровела, у меня исчезли фурункулы. Но однажды после нашего ремонта печь у хозяина так задымила, что тот пожаловался прорабу с просьбой нас наказать. Так и получилось: нашу бригаду разогнали, мне предложили снова шахту, а когда я отказался в нее спускаться, это кончилось новым водворением в изолятор. Недаром в народной поговорке сказано: от сумы и тюрьмы не зарекайся!

Но тут подошла пора формировать этапы в Воркуту-Вом к июньской навигации 1938 года, и я попал в список на этапирование для работы на погрузке и разгрузке барж.