Глава 10

Дискриминация репрессированных в Сибири

(1950-1971 гг.)

 

Вот и Иркутск, куда я в жизни не думал попасть. Старинный сибирский город, через который в годы царского самодержавия прошли тысячи каторжников и "рядовых" заключенных, отправляемых пешими этапами на шахты и рудники Якутии, Алдана, Забайкалья и Дальнего Востока.

Но это были лишь первые ласточки в потоке репрессированных, которые, начиная с 20-х годов нашего столетия, определялись десяти-стократным увеличением этапов с репрессированными на восток страны. Тогда к пунктам назначения прибавились Магадан, Чукотка и знаменитый БАМ. Маленькой, в какой-то мере привилегированной, частицей (ведь я ехал без конвоя) явилась и моя персона. Здание треста "Востсибнефтегеология" представляло собой двухэтажный деревянный дом жилого облика, видимо временно переданный властями до окончания строительства каменного здания, проект. которого уже осуществлялся на ул. Ленина.

В тресте я нашел комнату 1-го отдела и сообщил, что прибыл из Сталинграда для оформления на работу по спецнабору. Узнав мою фамилию, начальник отдела сразу сказал, что меня ждут, и повел к управляющему трестом. Каково же было удивление, когда в лице управляющего я увидел бывшего директора треста "Сталинграднефтегеология", а он, кстати, узнал бывшего начальника 2-й Донской геолого-поисковой партии. Он был член ВКП(б) с дореволюционным стажем, геофизик по специальности, и его профессиональной должностью много лет являлась руководящая работа в крупных организациях геолого-геофизического профиля. Меня он помнил по Дону, относился ко мне с уважением и теперь принял без всякой напыщенности.

Поскольку к ограничению на проживание в Иркутске у меня доба-

 

вилось запрещение на пользование секретными материалами, которые для геолога по съемке совершенно необходимы, Николай Филимонович Попов (так было его имярек), позвав главного геолога треста, решил устроить меня прорабом глинокарьера по добыче бентонитовых глин, используемых при бурении глубоких нефтяных скважин. Карьер находился в дер. Жердовка, в 100 км от Иркутска. Я согласился, хотя работа в карьере меня в душе не устраивала. Заметив мою растерянность, главный геолог Евгений Васильевич Кравченко, у которого, как позже выяснилось, отец был тоже геолог, погибший в ГУЛАГе, сказал, что это назначение ненадолго, а потом "что-нибудь придумаем получше".

Учитывая свои ограничения, я согласился и на другой день отправился в Жердовку с десятью крестьянскими дворами, 12-ю землекопами и с мастером на глинокарьере. С первого же знакомства я увидел перед собой бывших заключенных-уголовников с Алдана, временно зарабатывающих гроши на копке глины, что их совершенно не устраивало. Чтобы достичь трудовой и бытовой гармонии, мне пришлось признаться, что я бывший заключенный, и эта новость обрадовала их, поскольку они решили, что при случае я помогу выгодно закрывать наряды на выполненные земляные работы.

Мне было ясно, что жить в Сибири придется долго, хотя надежду покинуть этот суровый край рано или поздно я не оставлял. Одиночество тягостно, и мне хотелось, чтобы семья переехала ко мне в Жердовку, однако жена не соглашалась совершить этот смелый поступок.

Работа на карьере шла ни шатко, ни валко. Но добываемой ручным способом буровой глины в достатке хватало для бурящихся нефтеразведчиками глубоких скважин. Глина вывозилась с карьера на кузовных машинах заказчика.

Решив детально познакомиться с геологическим строением Иркутской области и всей территории юга Восточной Сибири, я нашел в трестовской библиотеке соответствующую литературу. Прошло с полгода, и моя учебно-геологическая задача оказалась решенной.

В феврале 1951 года, будучи в Иркутске, я при встрече с главным геологом треста Кравченко узнал о ходатайстве руководства о предоставлении мне допуска к секретным документам, в частности к топографическим картам, и что такое разрешение (пока временное) будет выдано органами ГБ. Эта новость обрадовала меня, появилась надежда заняться скоро геолого-поисковыми работами.

 

Спустя два месяца ко мне в Жердовку приехала жена с двумя дочерьми, и мы поселились в небольшом частном доме. Жену включили в штат литологической лаборатории треста петрографом с разрешением работать на дому. Ее зарплата пополнила наш скромный семейный бюджет. Вскоре меня пригласили в трест за доброй вестью: допуск "органы" оформили, что позволило назначить меня начальником Канской геолого-съемочной партии в Красноярском крае.

Весна была на носу, пришлось срочно обрастать сотрудниками, полевым снаряжением, продуктами и т.п. Все это было сделано вовремя, и в середине мая наша партия вместе с громоздким багажом выехала поездом в г.Канск. Машина ГАЗ-63 двигалась по тракту своим ходом. Базу устроили в дер. Подайяск в 8 км от города; там же поселилась и моя семья. Лето оказалось сухим, солнечным, а это всегда обеспечивает успех геолого-съемочных работ. А когда наступила холодная сибирская осень, управляющий трестом, учитывая мой паспортный режим, разрешил проводить камеральную обработку материалов на месте, по аналогии с нашей работой на Дону и Волге.

Ближайшие к г.Канску сельские районы в то время были заполнены ссыльными и "вольными" поселенцами из числа бывших заключенных. Жили они по-нищенски и только благодаря посылкам и денежным переводам от родственников, у кого те имелись. Найти работу в деревнях было невозможно, и лишь в райцентрах отдельные из них устраивались истопниками, дворниками, санитарами, сторожами. Некоторым я оказывал посильную помощь хлебом, картошкой, реже деньгами.

В следующем 1952 году наша геологическая съемка проводилась в соседнем — Тасеевском районе, и переводить базу партии не пришлось.

Райцентр Тасеево находится в 170 км севернее Канска, и разница в климате заметна. Помню, в двадцатых числах июля, когда огороды были в полном цвету, здесь ударил мороз в -12 градусов, и почти все овощи, включая картошку, померзли.

Геолого-съемочные работы в основном проходили нормально — без эксцессов, и только под осень в разведочный шурф, вырытый накануне, упала ночью и погибла колхозная лошадь, так что тресту пришлось компенсировать колхозу эту утрату. Осенью партия возвратилась на базу в Подъаяйск и, как обычно, всю зиму занималась камеральной обработкой полевых материалов, а также составлением геологического отчета и графических приложений.

 

В марте 1953 года, как известно, умер Сталин. В среде ссыльных и поселенцев появились надежды на скорое изменение их судьбы в лучшую сторону. Думал об этом и я. Однако скоро пришлось разочароваться. Спустя месяц после такой тяжелой утраты органы КГБ аннулировали мой допуск к секретным материалам. У руководства треста прибавилась новая забота о моем трудоустройстве, чтобы оставить у себя, поскольку они считали меня ценным и квалифицированным специалистом. Мне немного повезло: в Красноярском крае трест создавал глинопоисковую партию в связи с предстоящим в ближайшее время бурением там первых глубоких скважин, и для этого требовались специальные глины.

Такая геологическая тематика меня, конечно, не прельщала, но деваться было некуда; ведь меня ссыльного, ни в одну геологическую организацию не взяли бы. Состав новой партии заметно изменился: появились женщины-геологи, и моя жена потребовала избавиться от них (видимо, на почве ревности). Такие эксцессы бывали у нее неоднократно и прежде. Мои объяснения, что кадрами ведает трест, который и распределяет по объектам вновь прибывающих специалистов, ею во внимание не принимался.

Все лето мои рабочие, из числа бывших лагерников, в основном освобожденных по окончании срока или по бериевской амнистии бытовиков-уголовников, честно рыли канавы, шурфы и бурили ручным способом неглубокие скважины, отбирали пробы различных образцов глин, чтобы найти среди них пригодные для буровых глинистых растворов. Я же постоянно думал, что эта работа не для геолога-съемщика.

Камеральные работы нам пришлось проводить в райцентре Дзержинское, куда мы перебазировались еще летом. Такие перекочевки с места на место по сибирским селам осточертели не только жене, но и мне.

Наступил 1954 год, который не принес заметного освобождения из ссылки бывших политзаключенных. Кагебисты и другие "силовые органы" не очень торопились освобождать эту категорию репрессированных.

После защиты геологического отчета меня ожидало новое назначение. Из далекой Жигаловской нефтеразведки на р. Лене в Иркутск перевели на должность начальника крупной геолого-поисковой экспедиции члена КПСС Кононова А. И., и мне предложили занять его место. Этот вариант новой работы я встретил в штыки, поскольку

 

бурение на Жигаловской площади подходило к концу — оставалось лишь опробование скважины Р-4, после чего предстояло написание двух больших геологических отчетов: один — о результатах нефтепоисковых работ по всей разведочной площади, а другой — по Жигаловской опорной скважине, пробуренной впервые на территории Восточной Сибири. Логичней было бы геологу Кононову самому завершить эту ответственную и трудоемкую часть геологических исследований, а потом уже приступить к работе на более престижном посту. Но новое руководство и политотдел треста (И. П. Карасев и И. Н. Москвин) все-таки избрали иррациональный путь и категорически отказали в просьбе не посылать меня в эту отдаленную и суровую ссылку. Начальник политотдела Москвин прямо сказал: "Вы забываете о врагах народа, и если откажетесь от Жигалова, мы примем суровые меры".

После таких оскорбительных слов я понял, что шутки плохи — и надо с малыми детьми перекочевывать в медвежий угол около Якутии.

Так весной 1955 года судьба забросила меня с семьей и малыми детьми по бездорожью и слякоти в дер. Кузнецово на левом берегу Лены в 8 км от райцентра Жигалово. Нефтеразведка здесь существовала пять лет, и ее ликвидация намечалась на весну следующего года. Опробование скважины Р-4 положительных на нефть результатов не дало. Накануне в скважине, впервые в "Востсибнефтегеологии" мы провели гаммокаротаж с использованием радиоактивных изотопов, и в толще каменной соли на глубине 1780 метров установили резкие аномалии, характерные для калийной соли, а месторождения их отсутствуют в Сибири и на Дальнем Востоке и их привозят для удобрения полей из Соликамска. Этот факт заинтересовал ученых-геологов Сибири и в 60-е годы на Верхней Лене, и в результате геолого-поискового бурения были открыты промышленные залежи калийной соли.

Написание геологических отчетов, как я и предполагал, явилось для меня тяжелым испытанием: ведь работу проводил один геолог, а о ее результатах пишет другой. На протяжении полугодового упорного труда и бессонных ночей эта работа оказалась завершенной, и геологические отчеты получили высокую оценку. Отчет по Жигаловской опорной скважине даже был опубликован в издательстве "Недра" в Ленинграде в виде отдельной монографии, что явилось для меня вознаграждением за проделанную работу.

 

Летом того же года я с семьей переехал в Иркутск, где мне выдали чистый паспорт, а трест выделил двухкомнатную квартиру, и я почувствовал себя человеком.

Тогда же я покинул эту квартиру, разошелся с женой, но остался на всю жизнь отцом, любящим своих дочерей.

С чистым паспортом без ограничений, с пропиской я почувствовал себя вполне гражданином, хотя и не реабилитированным. Возможность быстро реализовать это новое для меня общественное положение я решил в практической жизни. Первым шагом явилось поступление на заочный нефтяной факультет ВЗПИ в г. Москве.

Приехав в столицу, я без особого труда сумел поселиться в гостинице "Бухарест" и совершенно свободно ходить по Москве. В Дегтярном переулке я попал на прием к декану нефтяного факультета ВЗПИ, который, просмотрев мою зачетную книжку планового института и учитывая большой опыт в геологоразведках на самостоятельных геологических исследованиях, согласился принять меня на третий курс с возможностью досрочной сдачи экзаменов экстерном.

Условия такого метода заочного обучения мне понравились, и я, не теряя времени, приступил к сдаче экзаменов и зачетов по дисциплинам нефтяного геологического профиля. После этого я написал дипломный проект на тему "Геология и проблема нефтегазоносности Жигаловской площади на р.Лене" и в июне защитил его, за что получил диплом инженера-геолога-нефтяника. Мечтая в душе заняться наукой, я стал сдавать вступительные экзамены в аспирантуру при Всесоюзном НИИ газа (ВНИИГАЗ) и в августе был зачислен в заочную аспирантуру этого института.

Вернувшись из первого и длительного турне по Москве, я решил выехать из Иркутска в одну из нефтеразведок, базирующихся на Дальнем Востоке или Камчатке (в последней, кстати, возглавлял крупную нефтепоисковую экспедицию мой старый шеф Н. Ф. Попов). Тогда по плану, утвержденному Мингео СССР, в Амурской области началась подготовка к заложению глубокой опорной скважины — первой на Дальнем Востоке. Главный геолог треста Е.В. Кравченко предложил мне поехать туда в качестве старшего геолога Зее-Буреинской нефтеразведки. К тому времени я вторично женился — на Ирине Евгеньевне Никифорович, геологе-палеонтологе, закончившей Саратовский университет. Вскоре у нас родилось двое детей-двойняшек — Костя и Лена, что привело к необходимости проработать и прожить на одном месте хотя бы три-четыре года.

 

Значение нефти и газа в Амурской области и на всем Дальнем Востоке трудно переоценить, если учесть, что там почти нет своих ресурсов углеводородов, а потребности в них составляют до 20 млн. тонн в год. В те годы развитием экономики региона занимался Амурский совнархоз, который с первого дня бурения Зее-Буреинской опорной скважины обращал большое внимание этому объекту. Для обустройства производственных и жилых помещений в первую очередь выделялись стройматериалы, оборудование и т.п.

Поэтому приезд технического персонала нефтеразведки осуществлялся в благоприятных условиях.

Поселок нефтеразведки строился вблизи места бурения опорной скважины в селе Васильевка в 8 км от г. Белогорска. По приезде ведущих специалистов, Белогорский горисполком выделил на правах аренды квартиры, и когда я с семьей прибыл в г. Белогорск, у нас уже была крыша над головой, как говорят в народе.

Сначала бурилась скважина-дублер глубиной 500 метров посредством самоходной буровой установки БУ-500. В это время основная вышка и дизельное помещение находились в стадии строительства. Бурение опорной скважины началось в июле 1958 года и закончилось в марте 1961, то есть продолжалось три года. Одновременно с работой по геологической документации каменного материала-керна, мною проводились исследования и по теме кандидатской диссертации, связанной с геологией и проблемами нефтегазоносности Приамурья. Работы на скважине часто сменялись выездами в командировки в Хабаровск и Владивосток, а еще чаще в Москву и Ленинград, где в лабораториях различного назначения при ВНИГРИ, ВНИГНИ, ВНИИГАЗ и др. проводилось изучение минералогического и химического состава вскрываемых скважиной горных пород, а также проб газа и битумоидов, получаемых в процессе газокаротажа.

Начальник нефтеразведки Пикалов М.И. — по профессии воинский командир, воевавший в Западной Украине с бандеровцами, занимался хозяйственными делами и систематической игрой в преферанс по ночам. Он пристрастил к преферансу старшего инженера по бурению В.С.Иванова, молодого выпускника Свердловского горного института. Являясь по должности замначальника разведки по геологии, я недолюбливал его за "антибандеровское" прошлое, о котором он много рассказывал при хмельных праздниках и за большевистские методы руководства рабочим коллективом.

В процессе бурения скважины прямые проявления нефти и газа ус-

 

тановлены не были. Более того, проектная глубина 3500 метров, определенная по геофизическим данным, оказалась не реальной, поскольку на глубине 2750 метров были вскрыты древние породы типа гранито-гнейсов и амфиболитов, в которых промышленные залежи углеводородов обычно противопоказаны.

Однако полученные на нефть и газ отрицательные результаты также имели важное значение для прогнозирования дальнейших поисковых работ на Дальнем Востоке. А геологические материалы по опорной скважине оказались очень интересными и много лет спустя, уже после закрытия Зее-Буреинской опорной скважины, служили предметом изучения геологов Иркутска, Хабаровска, Москвы и Ленинграда.

В 1961 году мною была защищена в Москве кандидатская диссертация по геологии и проблеме нефтегазоносности мезо-кайнозойских впадин Советского Приамурья. Эта защита диссертации обусловила мой переход на научно-исследовательскую работу, и весной 1962 года, после избрания по конкурсу, я переехал в г. Новосибирск, на должность завотделом нефтяной геологии Сибирского НИИ геологии, геофизики и минерального сырья (СНИИГГИМС). Этот институт в системе Министерства геологии СССР был головным для всей территории Сибири, многоотраслевым по тематике научных исследований и имел филиалы в Томске и Красноярске, а позже и в Хабаровске. Общая численность сотрудников достигала 2000 человек. Моя жена стала сотрудником этого института.

Являясь по натуре и прежнему опыту маршрутным геологом-путешественником, я каждое лето с небольшим коллективом геологов и рабочих выезжал в экспедиции по необъятным просторам Западной и Восточной Сибири с целью изучения стратиграфии, литологии, тектоники и нефтегазоносности ряда крупных регионов рек Оби, Енисея, Нижней и Подкаменной Тунгусок, Бирюсы, Ангары, Уды и Тасеева, а также Восточных Саян и Енисейского кряжа.

Мое арестантское прошлое, подробно изложенное в личном деле, заинтересовало партком СНИИГГИМСа, и его секретарь, член Новосибирского горкома КПСС, однажды пригласил меня на беседу (это было в конце периода Хрущевской оттепели). Секретарь парткома, считая меня честным и способным научным работником, предложил вступить в партию, что меня, конечно, ошеломило своей неожиданностью. Я не думал прежде о таком варианте и начал отговариваться: мол, что трудно с моим прошлым достать рекомендации и

 

что политически я не совсем созрел и т.п. Секретарь парткома ответил, что это не моя забота — все будет "О'кей". Партии теперь такие принципиальные люди из числа бывших политзаключенных очень нужны — добавил он. Видя мое замешательство, он сказал: "Согласен на месяц для размышления, а потом жду ваше заявление". В душе я, конечно, знал, что не могу вступить в партию, которая искалечила мою молодую жизнь. Кроме того, мои сотоварищи по Воркутлагу сказали бы, что Сулимов "решил пробивать себе карьеру".

В то время проходила предвыборная кампания, и секретарь парткома, чтобы выразить свою симпатию к моей персоне, сообщил, что намерен на общем собрании коллектива института избрать меня председателем, хотя председателя собрания должен избирать коллектив. Но и в данном случае партийный босс объяснил, что этот вопрос решается просто — перед началом собрания, когда он встретится с председателем профкома, который по статусу открывает этот форум. Не чувствуя подвоха, я согласился с этим предложением, а далее — событие для меня развивалось в романтическом жанре: получилось то, что для парткома было, оказывается, обычным мероприятием...

В кабинете секретаря была намечена процедура ведения собрания тысячного коллектива сотрудников по выбору избирательной комиссии Центрального района г. Новосибирска. Мне назвали две фамилии, одна из которых должна быть обязательно избрана. Из зала будут выкрикивать как названные фамилии (это от парткома), так и другие (от групп людей), но не санкционированные парткомом фамилии. Председатель собрания записывает на листок всех предложенных кандидатов в избирательную комиссию, а потом объявляет, что согласно предложенным из зала фамилиям первыми являются Краснов и Гурарий, которых он и ставит на голосование. Однако в зале начался шум и гвалт, послышались крики, что первыми из зала были предложены совершенно другие кандидатуры, а поскольку они были первыми, то я вынужден был согласиться с ними и включить их список на голосование первыми. И оказалось, что этих людей избрали явным большинством голосовавших. Короче говоря, намеченный парткомом спектакль под моим дирижерством в качестве председателя собрания оказался сорванным по моей вине, за что секретарь парткома пожурил меня. Но просил, чтобы об этом я никому не говорил, и таким образом мое согласие выступить в роли марионетки не принесло парткому запрограммированных результатов, а я со своей стороны стал свидетелем проти-

 

возаконных и антиморальных методов проведения предвыборных и выборных кампаний, когда коммунисты устраивают хитроумные сценарии "спектаклей" в целях избраний требуемых для них депутатов, в основном партаппаратчиков. После такого политического инцидента секретарь парткома больше не предлагал мне вступать в КПСС: видимо, он понял, что проку от такого коммуниста не будет, а он только может повредить.

Заботливое отношение к партийным кадрам проявлялось в институте везде. Как-то меня по приказу директора назначили председателем комиссии для приема от аспирантов нашего института кандидатского минимума по нефтяной геологии. Один из аспирантов очень плохо отвечал на вопросы, путался в геологической терминологии, и я предложил оценить его ответы на тройку. Члены комиссии согласились с этим, однако напомнили мне, что он является членом КПСС, а потому "могут быть неприятности"... Действительно, через два дня была создана новая комиссия (естественно, без меня), и аспирант Баранов получил требуемую пятерку, а прежний протокол экзамена был аннулирован.

Мои исследования по региональной геологии Восточной Сибири настолько обогатились геолого-физической информацией, что я решил писать докторскую диссертацию. Много писал я и печатал научных статей в московских и сибирских геологических изданиях, а также активно участвовал в работе многих симпозиумов, конференциях и конгрессах по региональной геологии и проблемам нефтегазоносности. Некоторые из числа фундаментальных статей по тектонике Восточной Сибири оказались перепечатанными в геологических журналах Ближнего и Дальнего Запада. В конце января 1970 года из спецчасти СНИИГГИМС мне передали письмо, адресованное на мое имя, в котором была дана положительная оценка моей статьи в журнале "Геология и геофизика", а также содержалась просьба в любое возможное для меня время посетить Аделаидский университет в Австралии с оплатой всех расходов по поездке этим университетом. Я был страшно обрадован такой весточкой из-за далекого Тихого океана, но осуществить эту поездку, как легко догадаться, не пришлось. Через два-три дня после передачи мне этого письма из спецчасти — по сути замаскированной секции КГБ,— меня вызвал ее начальник и "посоветовал" не связываться с далекой заграницей, ибо там могут быстро завербовать в агенты спецслужб, что приведет меня к тяжелым последствиям. Так позаботились о моем благополучии органы КГБ!

 

Аналогичный случай заботы чекистов о моем здравии произошел в те годы и в связи с именем писателя Александра Исаевича Солженицына. Прочитав в "Новом мире" его повесть — "Один день Ивана Денисовича", я был поражен духовной силой и художественным мастерством этого гонимого коммунистами таланта и решил написать развернутый отзыв на это произведение... Написав его, я отправил в г. Москву в адрес Комиссии по Ленинским премиям, куда в то время посылали отзывы многие граждане СССР. Я бы забыл об этом эпизоде, если бы не приглашение меня в партком института, где исподволь начали беседу о Солженицыне, об его антисоветских "писаниях", а в конце разговора посоветовали не писать письма в поддержку этого зловредного писателя... До сих пор я не пойму, как в парткоме стало известно о моем послании в Комитет по Ленинским премиям — ведь об этом знали только три-четыре человека?!

Несмотря на отдельные выпады органов госбезопасности и партаппаратчиков института, в целом руководство относилось ко мне лояльно, даже благосклонно, что в значительной степени поддерживало мою творческую работу по различным проблемам региональной и нефтяной геологии обширных регионов Сибири и Дальнего Востока. Одновременно продвигалась работа над докторской диссертацией, которая в основном была готова к весне 1967 года.

Однако в науке, как и в политике, обязательно находятся деятели, которые имеют свое мнение и собственные, иногда и эгоистические цели. Предзащиту мне устроили на расширенном ученом Совете института геологии и геофизики Сибирского отделения АН СССР. После доклада соискателя выступило несколько академиков и докторов наук с положительной оценкой диссертации, но один из них заявил, что работа И. Н. Сулимова вносит определенный вклад в геологическую науку, однако отдельные ее положения недостаточно обоснованы и требуют дополнительных исследований. Я пытался доказывать обратное, нервничал, но ученый совет вынес решение о необходимости доработки диссертации в ближайшие шесть месяцев. Сильные переживания кончились у меня сердечным приступом и болями в ногах. На другой день меня отправили в спецклинику по лечению эндаэртерита и тромбофлебита конечностей. "Вот тебе, бабушка, и "Юрьев день", — подумал я тогда, — странное дело! После предзащиты директор института, член-корреспондент Э. Э. Фотиади буквально сказал мне: "Не переживай, можешь ничего не изменять и не дополнять, а осенью предзащита пройдет нормально".

 

В клинике было много больных облитерирующим эндаэртеритом, и такой же диагноз оказался и у меня. Лечили уколами падутина, в барокамере, грозились ампутировать левую ногу (начиналась гангрена). Затем, немного подлечив, отправили в санаторий Белокуриха на радоновые ванны. В заключении написали о необходимости переезда в районы теплого щадящего климата...

Наступила осень, когда я заметно подлечился, а также провел повторную предзащиту и получил единогласное "добро" на окончательную защиту диссертации. В июне 1968 года я успешно защитился, а уже в сентябре получил из Москвы утверждение ВАК о присуждении мне ученой степени доктора геолого-минералогических наук.

В конце 1968 года из Иркутска в Новосибирск приехал доктор Савинский Константин Александрович, мой старый знакомый по Балашову. Он тогда закончил Московский геологоразведочный институт и был начальником электрокартонажного отряда по исследованию бурящихся нами скважин. После этого назначили в Иркутск управляющим трестом "Востсибнефтегеофизика", а теперь по приказу Мингео СССР он стал директором Иркутского филиала СНИИГ-ГИМС. Приехав, чтобы решать в головном институте кадровые вопросы на должность замдиректора по науке, Савинский согласился с моей кандидатурой, и теперь дело стало за мной.

В Иркутске жили мои старшие дочери, окончившие там биофак университета и ставшие семейными, а их мать переехала в Саратов к своей старой и больной матери. Мне хотелось быть поближе к своим дочерям, и я дал согласие на замдиректора и стал собираться в Иркутск. Кроме того, мною было послано в Иркутский университет заявление на конкурсное место профессора кафедры нефтяной геологии (по совместительству).

Через месяц я уже был в Иркутске и приступил к своим обязанностям в филиале и в университете. Началась новая жизнь в старом городе, с которым меня связывали 11 лет работы в системе треста "Востсибнефтегеология".

Правда, из филиала я должен был вскоре уйти, узнав о том, что промышленный отдел обкома КПСС возражает против моего назначения на номенклатурную должность, и таким образом мне пришлось стать штатным профессором Иркутского госуниверситета. В наступившем учебном 1969-1970 году у меня было много трудностей с подготовкой лекций по трем дисциплинам общей и нефтяной геологии. Декан геологического факультета университета профессор Георгий Алексеевич Кузнецов, знакомый мне по геологическим ра-

 

ботам 1952-55 гг., собирался переезжать в г. Гомель, где его избрали по конкурсу деканом геологического факультета местного университета. Он предложил мою кандидатуру на свое место в ИГУ, на что ректор дал согласие. Я был почти уверен, что моя фамилия в обкоме КПСС вызовет аллергию, но Кузнецов был уверен в пробивной силе директора. Каково же было удивление декана, когда он узнал, что отдел науки и вузов обкома не санкционировал меня на должность декана. Значит, тень репрессированного продолжала существовать не только в КГБ, но и в партийных органах.

Между тем мне предоставили новую хорошую квартиру, но семья пока оставалась в Новосибирске, а у дочери Натальи, в то время жившей на частной квартире, родились двойняшки, и мне пришлось поселить ее семью к себе. Осенью 1970 года обострилась болезнь моих ног, и врачи снова посоветовали переехать, пока не поздно, в теплые края. В то же время моя жена решила не переезжать в Иркутск, и у меня возникла пиковая ситуация.

Обдумав сложившуюся житейскую сумятицу, я решил предпринять шаги к выезду из Сибири, в которой не по своей воле пробыл двадцать лет.

По объявлениям в газетах и по письмам знакомых мне пришлось наметить города с хорошим климатом и с университетами, в которых требуются преподаватели геологических факультетов. Такими городами оказались Ростов, Владикавказ и Одесса. Собрав необходимые документы, я отправил их на конкурс в названные университеты, и мне очень повезло; через 1,5-2 месяца из этих вузов пришли положительные ответы. В апреле 1971 года, будучи в командировке в Москве, я выкроил время для посещения названных городов, чтобы на месте выяснить условия работы и квартирные вопросы.

Сначала я попал во Владикавказ, но мне там не понравилось, да и климат резко континентальный. В Ростове устраивали и климат, и профиль геологических специальностей, а также немедленное предоставление квартиры, но не было моря. В Одессе оказалось все это, к тому же со мной провели собеседование ректорат и партком во главе с ректором университета, академиком АН Украины Всеволодом Алексеевичем Богатским. Все вопросы труда и жизни в Одессе были урегулированы, и я заявил о своем приезде в августе, до начала учебного года.

Увольнение из Иркутского университета прошло с трудностями, поскольку срок моей конкурсной работы там не окончился, а, во-вторых, в то время я был еще молодым профессором, хоть и с боль-

 

шим опытом производственной геологической работы, и только врачебное заключение о болезни облитерирующим эндаэртеритом выручило меня. Когда я позвонил домой в Новосибирск, жена и дети оказались довольны моим выбором г. Одессы.