В ДОВОЕННОМ СЕВАСТОПОЛЕ

 

Вот уже год, как я учусь в ремесленном училище Севастополя. Можно только представить себе, как я был доволен собой и как гордился этим! Мне очень нравилась наша парадная форма - красивая, как мне казалось, и так похожая на морскую. Наши брюки и гимнастерки были темно- синими и тоже суконными, как у моряков. Жаль только, что наши гимнастерки не убирались в брюки. Зато они подпоясывались широкими, почти морскими, ремнями с бляхой, на которой были две крупные буквы "РУ", и издали мало чем отличались от морских. И фуражка была военная, только вместо звезды над козырьком красовалась эмблема - скрещенные молоток и разводной ключ. Но это - такая малость!

Парадную форму мы надевали только по праздникам и в выходные дни, когда увольнялись в город. Идешь по городу - грудь колесом! Изображаешь из себя этакого пятнадцатилетнего капитана.

За год я уже хорошо знал город, побывал в музеях, на экскурсиях, бродил по магазинам...

Однажды зимой получил из дома письмо. Родные писали, что в начале 1941 года мои старшие братья Трдат и Арташ были призваны в армию. Их определили во флот и вот уже десять дней, как они находятся в Севастополе, в учебном отряде на северной окраине города. Трдат направлен в школу связистов, а Арташ - поваром...

Ну и дела! А мы с Ваграмом и не знали, что наши старшие братья находятся рядом. Может и они маршировали в колоннах молодых моряков, которыми мы недавно любовались? Но кто знал! Теперь будем присматриваться ко всем новобранцам. На их шинелях еще нет ремней и их бескозырки без лент. Скорее всего их можно было встретить на улице Ленина в военно-морском музее на Малаховом кургане или в панораме, посвященной обороне Севастополя 1854-55 гг.

Перебрав в уме все возможные места встреч, мы решили в воскресенье пойти в морской музей.

Трдата надо искать в голове колонны - он высокий, а Арташа среди замыкающих - он низкий.

Надраив пуговицы и выгладив еще с вечера брюки в стрелочку, утром на поверке пашей 28-ой группы дрожали от страха, что преподаватели смогут к чему-нибудь придраться и не дать

 

увольнительной...

От училища до музея двадцать минут ходьбы. Вот уже мы стоим напротив музея по ту сторону улицы и встречаем колонны моряков, шедшие со стороны моря. Но братьев ни в одной не обнаружили. Заторопились на трамвай. Поехали к Панораме. А там вокруг все черно от матросских шинелей. Моряки стоят группами по 5-6 человек. Многие снуют в беспорядке. Разве найдешь в такой гуще братьев? Хотя бы они нас заметили. Мы даже встали на видном месте, но так и простояли впустую. Уставшие, голодные вернулись в училище. Теперь надо ждать следующего воскресенья.

На этой неделе получили письмо из дома с фотографиями братьев в морской форме.

Прошло и новое воскресенье. За ним еще одно... И вдруг получаем письмо от Трдата, в котором он сообщил, что в такое-то воскресенье их поведут в музей Морского флота, просил, чтобы мы были там. - Наконец мы успокоились.

Пришло и это долгожданное воскресенье. Мы идем по чистым, политым улицам Севастополя и чувствуем в каждом шагу праздник. Пешеходов почти не встречаем, в выходной люди отдыхают, не торопятся давиться в трамваях.

Погода стояла прекрасная. С моря дул теплый ветер. Солнце ласкало буйную зелень многочисленных тополей. "Се вас тополь встречает ..." - вспомнилась мне чья-то шутка. Я улыбнулся: нас, действительно, тополя встречали.

- Хорошо! Правда? - восторгался я прекрасным утром и уверенностью встретить брата.

Мы подошли к музею и встали на прежнее, видное место. Присматриваемся к корякам. Вот прошла колонна и остановилась. По команде колонна разошлась, и я увидел Трдата. По-видимому, он заметил меня раньше, так как сразу же направился в мою сторону.

Какой же он красавец! В морской форме его просто не узнать! После года разлуки мы трое крепко обнялись.

- А мы искали тебя в первых рядах! - сказал Ваграм Трдату.

- Впереди нас - богатыри! Не мы ... засмеялся Трдат и показал рукой поверх головы. - Брат Арташ готовит нам вкусные обеды. Мы же приходим после занятий как волки голодные!

 

С группой моряков посетили музей и мы. Перед тем, как разойтись, договорились, что после обеда подойдем к их училищу и встретимся там с Арташем...

С Арташем мы встретились. Сколько радости было в тот день! Потом мы зачастили к училищу, сидели на скамейке у забора или все вместе прогуливались, рассказывая домашние новости или смешные истории из своей жизни и жизни училища.

В память о первой встрече четырех братьев мы сфотографировались 25 мая 1941 года, не представляя, какой дорогой для памяти станет эта фотография, сделанная менее чем за месяц до войны...

После принятия присяги Трдату и Арташу выдали ремни и ленты. К тому же им стали ежемесячно платить за службу. Эти матросские деньги они тратили на нас, балуя разными угощениями. Мы тоже угощали их, но деликатесами из домашних посылок...

Жизнь в ремесленном училище текла нормально. Мы овладевали профессиями, набирались ума-разума у своих наставников и мастеров. Соревновались не только в учебе и поведении, но и в образцовом содержании своих комнат.

Помню, нашему старшему по комнате Володе Фортунатову - парню из Симферополя, захотелось перещеголять соседей, и мы решили купить абажур, чтобы хоть как-то отличаться от остальных. Купить - легко сказать. А деньги, где взять? Решили обратиться к родителям с просьбой помочь нашей затее. Абажур таки купили. Наша комната засияла совсем по-другому, стала не казенной, а по-домашнему уютной, и по вечерам на свет от абажура к нам стали сходиться ребята из других комнат. Засиживались подолгу, рассказывали сказки или читали вслух какую-нибудь интересную книгу.

О нашей затее сообщили даже в местной газете, хвалили за образцовую комнату.

К чему приводит дисциплина можно заметить на примере нашего ремесленного училища, в котором сразу был положен конец хулиганству и беспорядкам.

В нашем ремесленном учились ребята многих наций, почти со всего Союза. Были украинцы и белорусы, армяне и евреи, татары. Но почему-то все тянулись дружить с севастопольцами. Дружили с ними все. Многие часто ходили к ним домой. Родители радушно нас принимали, предлагали остаться ночевать. Но такая роскошь не

 

положена. Мы должны стоять на вечерней поверке и по команде отходить ко сну, чтоб на утро по команде встать и быть в состоянии до обеда изучать теорию, а после обеда заниматься практикой. В нее входили правила обращения с инструментами, подготовка рабочего места, освоение техники безопасности, правила поведения на работе и в обществе...

Перед праздниками много времени и внимания уделялось подготовке к параду. Учились ходить строем, в ногу, чтоб не стыдно было пройти перед трибуной. Учились дружно кричать "ура".

В Севастополе Первое мая отмечалось не только гражданской демонстрацией, но и военным марш-парадом. Парад открывали моряки, затем маршировали зенитная школа, учащиеся РУ, потом шли школьники и колонны демонстрантов...

Наш военрук Поляков был человеком строгим. Он сумел каждого реушника подчинить дисциплине военного строя.

К концу подготовки к параду мы так изменились, что не узнавали себя. Мы ли, так четко выполняем команды в строю. Мы ли, так чеканим шаг? Доволен и Поляков ...

Конечно, нам хотелось со стороны посмотреть на военный парад, на вооружение, технику. Но еще страстней хотелось стать непосредственным участником парада, пусть даже замыкающим.

Мы уже привыкли видеть в этом городе тысячи и тысячи моряков в черной форме. А в день Первого Мая, к нашему немалому удивлению, моряки вышли в белой форме. Город будто за ночь посветлел, стал белым-белым! Как крона цветущей акации. Это удивительное перевоплощение захватывало душу, наполняло особой торжественностью, пробуждало неописуемую радость.

На парад ремесленное училище вывело 28 групп. Во главе каждой группы шел руководитель - преподаватель, мастер. Он отвечает за дисциплину и порядок, за благополучное возвращение группы в училище после парада.

Участие в первом в своей жизни параде - не шутка! В нем воплотились и радость, и гордость, и личная ответственность за самого себя и других.

Еще до выхода из стен училища строй ремесленников обошли директор, завпроизводством и военрук. Придирчиво ко всему присматривались, проверяли все ли взяли, так ли построились. Потом встали в голове колонны и военрук подал команду: "Шагом

 

марш!" И мы под духовой оркестр училища сделали свой первый, твердый шаг, считай, уже в военную жизнь, которую никто еще не мог предвидеть.

В девять мы заняли отведенное место в колонне и стали медленно продвигаться к месту, где принимали парад.

Я шел в середине колонны, крайним справа в шеренге, впритирку с тротуаром, на котором плотной стеной стояли люди.

Парад начался ровно в десять. До нас доносились бодрые звуки встречного марша в исполнении духового оркестра на площади. Это командующий парадом обращался с приветствием к участникам. В ответ неслось громкое матросское "Ура!"

Мы напряглись, готовые двинуться строем, как нас учили, но порядок есть порядок, и мы, вопреки желанию, замедлили продвижение, подчиняясь регулирующим силам, требовавшим выдерживать дистанцию.

Неожиданно из собравшихся на тротуаре выскочила девушка, моя ровесница, и, подбежав ко мне, воткнула в нагрудный карман моей гимнастерки весенний цветок и упорхнула. Я взором запечатлел в своей памяти ее миловидное лицо. От возбужденного самомнения я раздулся, как павлин, представив себя лучшим среди семисот таких же парнишек, как я.

Ее я больше не встретил. Но весь месяц ее милый облик не давал мне покоя. Я умышленно вновь и вновь появлялся на этой улице, ходил по тому тротуару в воскресные дни, когда шел на свидание к братьям или возвращался от них. Но девушки и след простыл. "Может, приезжая?" - думал я.

Но я отвлекся. Вернемся от лирики к параду.

Наконец, мы вышли на площадь Нахимова, разукрашенную флагами и транспарантами. Слева от колонн высокая трибуна, на ней принимающий парад контр-адмирал Октябрьский, партийные и советские шишки.

Под грохот марша мы проходим строевым шагом мимо трибун. С них несутся приветствия:

- Да здравствует ремесленное училище! Ура!

Мы отвечаем дружно и с таким усердием и искренним чувством, с каким потом, пожалуй, никогда не кричали "Ура!"...

За год пребывания в ремесленном училище мы заметно, даже для самих себя, повзрослели, окрепли душой и телом, стали почти

 

рабочими. Нас уже возили на катерах через бухту на завод, где мы проходили стажировку и осваивали навыки труда, общались со взрослыми рабочими и специалистами.

Да, мы заметно повзрослели. Особенно в первые два трудных месяца. Многие, лишенные материнской ласки и забот, не выдерживали полувоенного распорядка и шли на самые непредсказуемые поступки, только чтобы вернуться домой. Некоторые под утро, перед подъемом специально мочились в свои постели, лишь бы быть отчисленными из училища. Понять их можно, они еще не вышли из детства! А ведь в училище было очень хорошо! Нас и кормили, и одевали, делали из нас, как говорится, людей, настоящих мастеровых! Мы уже многому научились, остепенились.

Политически и интеллектуально мы выросли настолько, что буквально засыпали вопросами флотских лекторов, приходивших проводить у нас политзанятия.

Среди нас было много способных, даже талантливых ребят, учившихся только на "отлично". К примеру, татарин из Балаклавы Эмиралиев. Сам мужичок с ноготок, а голова - ума палата! Клады мудрости! "Вот это башка!" - удивлялся я его познаниям. Сам же я не интересовался никакими науками, кроме история и географии,

А между прочим, в нашем ремесленном были созданы все возможности для всестороннего развития, хотя полувоенная дисциплина и подавляла личность учащегося.

Распорядок дня был очень строгим. К слову, он мало кому нравился, но в этой строгости чувствовалась тяжелая отеческая рука заботы о нас. Главная цель - борьба с нашей флегматичностью и расхлябанностью. Отлучаться из училища, кроме как в выходные по увольнительным, строго воспрещалось. Не нравились нам ежедневные проверки в полной униформе в 7 утра и в 11 ночи. Если опоздал в строй - пиши объяснение. Внутренние правила запрещали распивать спиртное и курить. Но это было только нам аа пользу. Пропускная система исключала возможность посещения училища посторонними лицами. Это ограждало нас от отрицательного влияния улицы...

Жили в шестиместных комнатах. Уборку комнаты и заправку кроватей выполняли сами. Установили дежурство по очереди. Лозунг - "Чистота - залог здоровья!" - соблюдался железно. Каждую субботу ходили в баню строем, конечно. Помывшись, меняли пос-

 

тельное белье.

За нашей гигиеной санчасть следила так же скрупулезно, как парикмахер училища за нашими прическами. Питались три раза в день в столовой, где дежурные из наших ребят контролировали качество блюд. Свободное время проводили в спортзале, в клубе. Жизнь в училище часто вспоминаю и сейчас нахожу в ней свою прелесть, даже романтику... Живя вшестером в комнате на втором этаже, с окнами на городской стадион, мы последнего не видели из-за возвышавшейся перед нами четырехэтажной школы. Но в наши открытые окна в полную меру вливались уличные и стадионные звуки, комната наполнялась влажным морским воздухом и запахами города. В нашей комнате жили два брата Володя и Женя Фортунатовы, одессит Володя Бурчак - весельчак и балагур. Он хорошо пел и играл на гитаре. Володя Кралин - тоже из Одессы, щуплый, зато горластый парень; шестерку дополнял я с братом Ваграмом. Наш староста Володя Фортунатов подобрал нам одеяла в один цвет. Над каждой койкой повесил картинки в рамочках. Организовал покупку настольной лампы. Мы скоро привыкли к тому, что нашу комнату и нас самих завпроизводством Кимноян постоянно ставил в пример другим, часто приводя к нам целые делегации. Всеми нашими достижениями в этой области мы обязаны Володе Фортунатову. Это - тоже дисциплина. А привыкнув к дисциплине, мы уже не испытывали тягот строгого распорядка и ограничений. Жизнь наша получила стимул, и мы жадно учились, торопясь войти в ряды тружеников страны, каждый, конечно, мечтал и о военной морской форме. Флотом жил город, флотом жили мы.

Старший нашей группы мастер Шпак, невысокого роста, плотный, но шустрый мужчина, носил морскую офицерскую форму. Он старался передать нам все свои знания и опыт жизни. К каждому из нас он подобрал ключик, знал, кто чем дышит, словом, знал нас насквозь и даже глубже. Это был старший товарищ - товарищ, любимый всеми.

Помню учителя по теории Зинченко, высокого, седого мужчину. Этого трудно было провести. Заранее, по глазам, он узнавал, кто выучил урок, а кто нет...

Живя в городе моряков и видя их ежедневно, мы невольно старались походить на них и во всем подражали им. Но к нашему

 

огорчению наши затеи обычно разоблачались на поверках.

Помню, 21-го июня, в субботу, приготовившись к увольнению, кое-кто из нас вставил в брюки клинья. Но на вечерней поверке нам влетело. Учителя обнаружили порчу брюк и заставили самим привести их в надлежащий вид. Работали под злорадным подначиванием тех, кто до нас уже был пойман на этом деле. Конечно, было много смеха и веселья. В конце концов все поняли, что клинья в брюках моряками нас не делали, зато наглядно портили брюки. Если честно, то самим было стыдно смотреть на такие уродины, а еще хуже было приводить брюки в первоначальный вид под смешки своих товарищей.

В тот злополучный день, насмеявшись над неудачниками, и, приведя свое обмундирование в готовность к очередному увольнению, мы еще долго не могли уснуть: дурачились, соблюдая относительную тишину, сдержанно смеялись анекдотам, изнывали от жары. Постепенно самые шумные поутихли, стали засыпать. А кое-кто все еще возился со своими штанами, бродя из комнаты в комнату в поисках нужного куска сукна, иголки или нитки.

Было два часа полуночи, а я не мог уснуть. Ворочался от жары. Наконец, поднялся и сел на подоконник раскрытого окна. Ребята тоже встали. До нас еле уловимо доносилось дыхание начавшего свежеть воздуха. Мы тихо переговаривались, мечтая о завтрашнем дне. Послышался далекий, нарастающий гул самолетов. Мы к этому привыкли. Над городом часто летают самолеты и гидропланы. Но тут неожиданно заговорил радиорепродуктор:

- Внимание! Внимание! В городе объявлена учебно-боевая тревога! Неведомая сила сбросила меня с подоконника, кинула под койку, В уши ворвался вой бомб и пикирующих бомбардировщиков, грохот взрывов. В горячке кинулся к окну, с которого секундами раньше меня отбросило. На меня дохнуло вонючей гарью и пылью. Четырехэтажного дома школы, что стоял напротив, уже не было. "Боже мой!" - ужаснулся я...

- В городе учебно-боевая тревога! - твердило радио. По коридорам топот ног, крики:

- Всем покинуть здание! Выйти во двор!

В это время погас свет. Город погрузился в южную темноту, а над ним заходила уже третья волна бомбардировщиков. Отовсюду несся грохот взрывов. Потом замелькали в небе лучи прожекторов, зау-

 

хали зенитки. Над городом стоял сплошной грохот. Затаив дыхание, мы с тревогой смотрели, как скрещиваются лучи прожекторов на самолетах, на разрывы зенитных снарядов возле них. Какой восторг мы испытывали, когда от попадания загорелся один, а потом и другой самолет, горящей свечой полетевший в море!

Утром радио подтвердило наши догадки - началась война... Немцы- бомбили Севастополь еженощно. Начинали в одно и то же время, в два часа.

С той памятной ночи в ремесленном мы уже не ночевали. Нас, семьсот курсантов, на ночь уводили за город, где мы и спали под открытым небом. А утром, после налетов, продолжали занятия и работу.

Ночуя на возвышенности, мы прямо на земле стелили свои одеяла; сверху хорошо просматривался ночной город и его единоборство с бомбардировщиками. На каждый сбитый самолет наш ночной лагерь отвечал громким - "Ура!"

Трое друзей - я, Ваграм и Володя Беглекчиев из Васильевки, в знак благодарности зенитчикам за каждый сбитый самолет целовались и громче всех орали "Ура!"

Дружбу нашу мы скрепили, сфотографировавшись на память на шестой день войны...

Через месяц после начала войны занятия в училище прекратились. Нас подключили к воинским подразделениям солдат и матросов копать оборонительные сооружения вокруг города. Копать - не то слово. Севастопольские камни и скальные породы преодоле вались саперами с помощью взрывов. Мы только успевали расчищать и выбрасывать землю и крошево камней на бруствер окопов.

Вскоре мы увидели много пленных румын, взятых под Одессой. Их конвоировали по городу и куда-то переправляли. Потом нас перевезли на ту сторону бухты, где мы жили в татарской деревне Камытлик и копали окопы.

Ваграм в это время приболел. Неделю пролежал в госпитале. Там немного подлечили и велели мне и Володе Беглекчиеву доставить его домой в Пролом.

Я с Ваграмом остался дома в Проломе, а Володя Беглекчиев пошел к себе в Васильевку...

Дружба с Володей Беглекчиевым продолжалась и при оккупации

 

Крыма.

Жизнь Володи Беглекчиева оборвалась трагически. В конце 1941 года, зимой, полицай Васильевки Карташов, чтобы выслужиться перед немцами, пошел на подлость. Взяв четырех мальчишек, среди которых был и Володя Беглекчиев, полицай под видом заготовки дров завел их в лес, а немцам сообщил, что обнаружил партизан. Те нагрянули и арестовали их. На следующий день ни в чем неповинных подростков расстреляли.

Через восемнадцать лет я побывал в Володиной хате в Васильевке. Увидел фотографию, на которой сфотографировались втроем на шестой день войны. Рано поседевшая мать плакала:

- Володя в каждом письме писал о вас. И когда приехал домой, много рассказывал о вашей дружбе и совместной учебе, о работе на рытье окопов... Заложил полицай... чтоб ему в гробу перевернуться.

... Узнав, что я буду сопровождать Ваграма домой, я поехал к Трдату и Арташу. Они вручили мне альбом с фотографиями, чтоб я отвез его сестре Иматуи в Пролом. Это старшая сестра Врежа.

- Здесь уже война, и мы вряд ли сможем сохранить его, а у нее безопаснее - сказали Трдат и Арташ.

Действительно, вскоре после нашего возвращения домой получили письмо от Трдата. Он писал, что Арташа отправили на защиту Перекопа, а его пока оставили в Севастополе...

На месте высылки получили весточку от него. Он писал, что по-прежнему воюет, но в отличие от 41 года наступает, что недалек день победы.

Из моих товарищей Севастополь обороняли Петр Пацора и Александр Багров. Они стояли насмерть до последнего дня.

В середине октября враг уже стоял под стенами города. С первых же боев немцы поняли, что Севастополь - это не Париж, где их ждет торжественный парад победителей. А Севастополь, город-твердыня. За него придется уложить под стенами не одну отборную дивизию...

Потом подведут итоги войны, и последующее поколение узнает цену Севастополя: Францию немцы оккупировали за полтора месяца, столицу черноморского флота не могли взять за девять месяцев!

Севастополь стоил им - шесть франций!

Под городом-крепостью немцы потеряли личного состава больше, чем при покорении Франции!

Да и взяли не город, а руины...