КАРАПЕТ И АННИК ОВСЕПЯНЫ

 

Карапет - старший сын Киракоса Арутюновича Овсёпяна, брат моей жены Анник, родился в 1921 году. После него в 1923 году родился Арташ, затем Варсеник - в 1926, Левон - в 1928 и, наконец, Анник в 1932 году. Мать их Макруи и отец Киракос были потомственными крестьянами. Работали в колхозе и постоянно жили в Крыму, в селе Бурлуча. Отец прошел большой жизненный путь. Начал с разнорабочего, потом был бригадиром-садоводом, закончил председателем колхоза. В этой должности его и застала война.

Осенью 1940 года Карапета призвали в армию. Служить он начал в Белоруссии, в полковой школе. На седьмом месяце службы началась война. 25 июня 1941 года начальник полковой школы перед строем курсантов объявил следующее:

- На этом ваша учеба закончена. Врага надо разбить! Завтра в бой, там и сдадим экзамены!

Полковая школа, в основном, была вооружена винтовками. На взвод - один ручной пулемет. Появившиеся на вооружении автоматы выдавались лучшим из лучших.

- Я помню, как перед строем распределяли пять автоматов, - рассказывал Карапет. Когда начальник школы зачитал мою фамилию, я чуть было не рехнулся от счастья и гордости за такое доверие. А еще больше возгордился, когда меня обступили товарищи, и каждый просил дать подержать автомат, погладить его. "Вот это оружие!" - восхищались бойцы. Тогда я почувствовал очень большую ответственность перед товарищами, перед Родиной, дав шей мне столь сильное оружие. "Побольше бы уложить им немцев!" - подумал я.

Слушая Карапета, я вспомнил оккупацию. У немцев тоже не хватало автоматов. Примерно на полсотни солдат один автомат.

В январе 42-го немцы из Севастополя поспешили к Феодосии и Керчи, куда были высажены наши десанты. Ночевать немцы остановились в нашем Проломе. От холода в нашу хату набилось более тридцати солдат. Винтовки немцы поставили в угол у дверей, а единственный автомат владелец положил в закуток у печи.

Нам приказали наносить побольше дров, чтобы "гости" смогли топить печь всю ночь, обсушиться и обогреться. Мы с отцом натаскали кучу дров, а я прикрыл ими автомат, отодвинув его от стенки.

 

Я надеялся, что он там так и останется, когда утром немцы заторопятся уйти. Утром немцы быстро построились, только один очкарик остался, рыскает по комнате, бормочет по-своему. Я стоял у дверей, переживал и боялся смотреть на него. Возле печки еще оставалась порядочная куча дров. Солдат выбежал во двор без оружия. Старший команды, уже выходившей со двора, заорал на очкарика так, что тот влетел в хату, как очумелый, быстро раскидал дрова по комнате, добрался до автомата, схватил его и, перекрестившись, бросился вон.

- В районе Тернополя меня и еще двоих вызвали к начальству, - рассказывал Карапет. - Получаем приказ: приготовиться к ночной разведке, раздобыть языка. Мы сдали документы и стали ждать темноты. Все заняли оборону, у нас окопы, а вот где немец, то черт его знает. Молчит. Стемнело. Идем тихонько, озираемся по сторонам, прислушиваемся к каждому шороху. Страшно идти в разведку в первый раз. Идем очень осторожно, а нам кажется, что наши шаги слышны за километр. Слышно, как шуршат ветки. Только прилегли, окрик немцев: "Ду доич?" Я только этого и ждал. Даю очередь из автомата. Немцы отвечают очередью. Я перекатываюсь на другое место; а по автоматным вспышкам даю длинную очередь. Затихло. Молчат. И мы молчим. На ощупь перевязали раненую руку товарища, отползли и вернулись в часть.

Командир заменил раненого тремя новыми бойцами и приказал найти тех немцев живыми или мертвыми. Живых доставить. А может, там был всего лишь один немец, и он ранен, будьте осторожны.

Теперь нас пятеро. Начала всходить луна. Место перестрелки мы нашли легко. Осмотрелись, наткнулись на лужу крови. Следы вели на юго-запад. Пошли по следу. Через полчаса увидели фрицев. Живой нес убитого, а раненый - две винтовки и автомат. Впятером навалились на того, что был с оружием. Мертвого сбросили в кусты, а двух привели в часть...

Я слушал Карапета и вспомнил повадки "непобедимых". Немецкий солдат был самоуверен, считал, что он особенный, самый умный, самый выносливый, самый храбрый, самый точный и, наконец, он - победитель. Только ему положено раз в год покидать окопы и отбывать в отпуск. Если солдат вермахта погиб в тылу врага, то его товарищи обязаны доставить его тело в часть и похоронить с почестямии, закопать строго в ряд и на крест надеть каску. Эта цере-

 

мония выполнялась до декабря 1941 года. В битве под Москвой миф о непобедимости вместе со многими солдатами был похоронен.

Карапета вскоре ранило в плечо. Он попал в госпиталь в Тернополе, но в связи с отступлением фронта госпиталь эвакуировался в Сочи. После выздоровления его направили в запасной полк в город Моздок.

В боях под Ростовом его контузило и он снова попал в госпиталь, но уже в Уфе. После выздоровления - снова фронт, на этот раз Прибалтийский, под командованием И.Баграмяна.

В боях под Вильнюсом очередное ранение в голову. После недолгой госпитализации он попадает во фронтовую часть, готовившуюся к штурму Шауляя. К взятию Шауляя готовились тщательно. Разведка изучила все возможные и невозможные подступы к городу.

В жестоких боях, с большими потерями с обеих сторон, город был взят. Захвачено огромное количество боевой техники, боеприпасов и масса пленных. За успешное овладение городом всему личному составу была объявлена благодарность Верховного Главнокомандующего.

Последним городом, который ему пришлось брать, был Кенигсберг. Здесь он встретил день Победы.

- Подошло время демобилизации, - продолжил рассказ Карапет. - К тому времени я знал, что в Крыму уже нет армян. Я не знал новых адресов ни родных, ни знакомых, от кого можно было бы узнать что-нибудь о родителях, сестрах Варсеник и Анник, о брате Левоне. Не долго думая, поехал в Крым.

Бурлуча жила мирной жизнью, но была населена новыми людьми. Я подошел к нашему дому, вошел во двор, лотом прошел в огород, где был колодец, поивший половину села. Смотрю, на срубе стоит знакомое с детства ведро и кружка. Достал воды, зачерпнул кружкой, пью холодную вкусную, с детства знакомую воду»

Во двор вошел незнакомец. Увидев меня, подошел, разглядел мое обмундирование и награды, поздоровался и сказал: "Ну, победитель, теперь на отдых?" Я поставил кружку рядом с ведром, ответил вопросом на вопрос: "Давно живете в этом селе?"

- С тех пор, как выслали армян, - сказал он.

- За что же их выслали и куда? - спросил я. Старик развел руками. Здесь жили армяне и несколько семей русских. Ночью армян собрали и спешно увезли на север. В правлении колхоза целая куча

 

писем. Там и треуголки, и похоронки, и просто письма от солдат, вести и от родителей, которые сообщают, вероятно, о новом местожительстве: с фронта, с Урала, из Казахстана и Сибири. Фамилии все армянские. Мы, когда нечего делать в правлении, просматриваем их, сортируем по фамилиям.

- За что же их сослали? - добивался я ответа.

- Послушай, солдат. Когда их выслали, нас, приезжих, подводили по очереди к каждому дому и представитель власти объявлял: вот этот дом и хозяйство стоит столько-то, а этот столько-то. Выплачивать можно постепенно. А когда мы спрашивали, где хозяева, то нам отвечали, что хозяева люди ненадежные, они сотрудничали с врагом и их выслали. У нас выхода не было. Люди поистратились в дороге, назад не вернешься, а вселяться в эти дома сердце не лежало. Как пожинать чужое добро? Срам и только. А один воронежский мужик наотрез отказался: "Я в таком доме жить не смогу. Совесть не позволит строить свое счастье на чужом несчастье! Они, небось, голодают, а я буду их картошку копать?" Поехал искать русское село. Купил там хату. Вот такие были дела.

Хозяин пригласил в дом, но мне тяжко было быть гостем в своем доме, я отказался и направился к калитке.

- А ты, сынок, из какого села, куда идешь? - спросил он меня.

- Я родом из этого дома... Пойду соберу похоронки и письма.

Старику стало неудобно, он чуть не заплакал.

Зашел в правление колхоза. Мне ли его не звать. Каким оно было, таким и осталось. Из кучи писем я выбрал корреспонденцию, своей родни. Там оказались и мои письма с фронта и письма родственников, интересовавшихся мною. Нашел одиннадцать похоронок на своих товарищей, погибших год или два назад. А там, на севере, их ждут родители, жены, дети. Я читал письма и плакал. Вдруг вижу, извещение на имя моей матери Макруи Тарасовны Овсепян: "Ваш сын Арташ Гирагосович Овсепян, 1923 года рождения, героически погиб под городом Кенигсбергом". Я зарыдал во весь голос, не мог удержаться. Из соседних комнат подошли люди. Пожилой мужчина, видно бухгалтер, говорит: "Не трогайте его, он контуженный, пусть поплачет". Женщина принесла стул и подала воду. "Кто-нибудь из близких?- спросила она, заметив в моих руках похоронку. "Младший брат. Под Кенигсбергом бок о бок воевали, а я и не знал! Ведь могли увидеться, - сказал я, немного справившись со своими

 

чувствами. Вот еще одиннадцать похоронок! Это все мои дяди, двоюродные братья, с которыми я жил, рос и учился здесь. Рука не поднимается разослать их. Ведь их живыми ждут." Вот те, на кого пришли похоронки:

Кешинян Амазасп Мисакович - погиб в 1945 году,

Кешинян Геворк Арутюнович - погиб в 1944 году,

Овсепян Арут Аракелович - погиб в 1944 году,

Овсепян Арташ Киракосович -погиб в 1943 году,

Симавонян Карекин Мкртичевич - погиб в 1945 году,

Симавонян Парнак Мкртичевич - погиб в 1944 году,

Симавонян Борис Мкртичевич - погиб в 1943 году,

Симавонян Арсен Мкртичевич - погиб в 1944 году,

Симавонян Вреж Мкртичевич - погиб в 1944 году,

Кешишян Андроник Джаникович - погиб в 1945 году,

Овсепян Андроник Овсепович - погиб в 1945 году...

Потом я вложил солдатские письма в новые треугольники, написал адреса, что нашел здесь, и опустил в почтовый ящик.

Я долго сидел и думал - как послать пять похоронок в один дом? Это же убийство! Но посылать нужно было. Свои письма и похоронку на Арташа я забрал с собой и покинул Бурлуча. Через девять суток я добрался до родителей, живших в поселке Яйва, Пермской области.

Мой приезд для родителей был большой неожиданностью и великой радостью. Ну, а моей радости и конца не было. Что и говорить - шесть лет не виделись. Я достал мои фронтовые письма и два письма Арташа. Прочитал их в кругу семьи. О похоронке ни слова. Молчу, мучаюсь, боюсь опечалить родителей.

Я рассказал о тех похоронках, которые отправил из Крыма. Потом к концу второго дня сказал отцу об Арташе. Отдал ему похоронку. Так через день после радостной встречи я обрушил на наш дом большое горе. Мать до конца жизни хранила письма Арташа и похоронку на него.

Дома я побыл недолго. Посоветовавшись с семьей, я уехал в Гурьев, к односельчанам. В Гурьеве я устроился на нефтяных промыслах механиком. Право на такую работу давала мне моя Фронтовая специальность – последний год я был танкистом. Я быстро

 

освоился с новой работой и буровиками. Полюбил работу, сжился с коллективом. Все мне там было по душе. Приглянулась и дивчина, и я задумал жениться. И вдруг мне сообщают, что меня вызывают в милицию. Я сразу догадался о причине: у меня хотят отобрать документы и выдать паспорт переселенца с ограниченными правами передвижения. Я в милицию, конечно, не пошел и продолжал работать.

Через некоторое время ко мне заявились участковый и комендант и вежливо принуждают: раз вы живете в районе переселенцев и являетесь армянином, то вы должны получить такой же паспорт, как у всех армян или выехать туда, где переселенцев нет.

Паспорт мне так или иначе получать надо было, но уезжать от невесты и от хорошей работы не хотелось, И я согласился на паспорт переселенца... под принуждением. Той же зимой я женился на учительнице Таисии Григорьевне Кесеревой. Зажили. Получили квартиру и родили двух сыновей - Вову и Аркадия.

На буровых вышках проработал сорок лет. Женил сыновей. Сейчас с женой на заслуженном отдыхе. В окружении внуков нам вовсе нескучно...

Моя жена Анник - самая младшая сестра Карапета Киракосовича Овсепяна. Хочу привести ее воспоминания:

- Мне было 12 лет. Помню, как однажды ночью, партизаны выбили из нашего села Вурлуча немцев и освободили его.

Было страшно. Стояла тихая, темная ночь. И вдруг послышались частые выстрелы. Улица осветилась ракетами. Застрочили автоматы. Послышались немецкие команды. Заухали разрывы гранат. Потом все село потонуло в сплошной трескотне выстрелов. Потом выстрелы стали редеть и, наконец, наступила тишина, прерываемая выкриками на армянском языке и русскими командами.

Отец так и сказал: "Это наши ребята из лесу вышли, немцев бьют".

До этого мы завесили окна, хотя свет от коптилок и так не просачивался наружу. Слышим, ходят по улице, переговариваются партизаны. Потом в комнату вошел человек с немецким автоматом на плече, с гранатами за поясом. Одет в фуфайку, и шапка на голове. Вошел и стал посреди комнаты перед старшей сестрой Варсеник. Стоит и смотрит ей в лицо и молчит. Лицо его в тени, нельзя понять, кто же это.

 

А сестра возьми и скажи: "Мне что, руки поднимать?"

Он засмеялся и выскочил за дверь. Из наших его никто не узнал, но я подумала: "Да, это же Гегам Кешишян!" Я знала, что Варсеник и Гегам давно поглядывают друг на друга, еще со школьной скамьи.

Под утро партизаны собрали жителей и предложили всем - от мала до велика покинуть село и скрыться в лесу. Немцы так или иначе вернутся, увидят убитых и перестреляют всех.

На рассвете, в спешке, кто в чем был, малые и старые - все ушли в лес. А как быть дальше? У партизан еды мало, воду носить нечем, дети плачут, просят пить и есть. Люди почти раздеты, половина босы, а ночи уже холодные. А в обед над лесом закружил немецкий самолет.

Ночью было очень холодно, а разжигать костры нельзя. Командование партизан распорядилось, чтоб все, покинувшие село, за ночь ушли в глубь леса, а те, кто владеет оружием, пусть останутся с партизанами и примут бой. Немцы обязательно станут прочесывать лес. Но люди боялись оторваться от партизан, как-никак у них оружие. Поэтому, несмотря на распоряжение и всякие доводы, люди из отряда не уходили. Так всю ночь и промучились. Подростки сбегали в село, чтоб прихватить кое-что из одежды и еды, но их обстреляли немецкие патрули, еле ноги унесли. Тут еще и от родителей досталось. На рассвете партизаны оставили нас и отошли в глубь леса, А к нам подошли трое партизан, собрали старших и стали убеждать уйти подальше в лес, так как положение очень опасное, немцы скоро начнут облаву.

- Уходите в лес, там ваше спасение. Но если немцы найдут вас, отвечайте, что партизаны силой выгнали вас из села, вот вы и спрятались в лесу. Мы будем наблюдать за вами. Но как только начнется перестрелка, вы все ложитесь на землю, а то ненароком того и гляди, заденем вас. Идите в лес.

И мы пошли. С восходом солнца туман рассеялся. Собрались на небольшой поляне и стали греться в благодатных лучах солнца. Над нами снова стал кружить немецкий самолет. Потом прилетели бомбардировщики. Низко пролетели над нами и сбросили мелкие бомбы, полили свинцом из пулеметов. В страхе, крича, мы разбежались, прячась за деревьями. Самолеты сделали несколько заходов и ушли, а в лесу не стихал крик и плач детей. Они больше плакали от страха потерять родителей, чем от взрывов бомб. Перекликаясь и призывая

 

своих, люди собрались на поляне. Кажется обошлось. Лица у всех грязные, все еще охвачены страхом. На глазах детей и женщин слезы. Никто не знает, что делать, куда идти. А тут послышались выстрелы и лай собак, Это шли немцы-каратели. Матери в тревоге прижали к себе детей, вновь заплакали дети.

Потом догадались собрать всех детей вместе и взрослые окружили их. Так надеялись спасти детей от разъяренных собак. Немцы цепью вошли на поляну и увидели - детей и женщин. Они окружили нас, один из них спросил:

- Где партизаны?

- Мы их не видели, - ответили старшие.

- А как вы сюда попали?

- Мы убежали в лес, когда партизаны выгнали нас из села. Испугались, что убьют нас.

- А здесь мы убьем вас, если среди вас найдем хоть одного партизана. Всем встать в одну шеренгу! - приказал офицер.

Село выстроилось. Думали стрелять начнут или собак напустят. Два немца без овчарок с обеих сторон шеренги, идя навстречу друг другу, внимательно всматривались в лица людей, принюхивались к одежде, не пахнет ли дымом, порохом...

Потом нас погнали в сторону села, вывели на дорогу, ведущую на Симферополь. К вечеру нас загнали за проволочные заграждения на окраине Симферополя. Вокруг лагеря патрулировали солдаты, а внутри полицаи, издеваясь над нами, выискивали среди нас партизан. Мама сказала одному из полицаев:

- Вы хуже немцев обращаетесь с нами.

- Скажи спасибо, что мы шли по краям немецкой облавы. Попались бы нам в лесу, всех перестреляли бы.

- И сейчас не поздно, если крови так хочется, - сказала мать.

Полицай размахнулся тонкой цепью, которую держал в руке, и ударил ею маму по лицу. Полилась кровь. Мама упала, а полицай перешагнул через нее и заругался. Молодой спросил его, что она сказала. Тот ответил. Молодой щелкнул затвором, но немец остановил его. Убивать нельзя. Их отпустят, чтоб работали.

Кормила нас овсяным супом и просяным хлебом по 150 граммов два раза в сутки.

На четвертый день детей и женщин отпустили. Через несколько дней вернулись и мужчины.

 

За время нашего отсутствия наши дома были разграблены. Ничего не оставили. На наших глазах последние телеги увозили оставшееся добро.

- Что вы делаете? - спрашивали грабителей.

- Спасибо скажите, что живы остались, - огрызались они.

- Что им скажешь? Разве сможешь возразить? Власть-то – фашистская.