Глава 2. Отец

Мой отец, Федор Михайлович, родился 16 августа 1870 года. Рождение его совпало с одним из самых счастливых периодов жизни деда—с периодом наибольшей его популярности, расцвета его педагогической деятельности.

Когда отец, во время разразившейся русско-японской войны, ушел в свое последнее плавание с эскадрой адмирала фон Фелькерзама, мне было три месяца, и я не мог сохранить никаких воспоминаний о нем. Но вот что известно по воспоминаниям близких, документам, литературным произведениям отца, которые печатались в конце прошлого века в журнале «Вокруг света», в издаваемом отцом для матросов «Баковом вестнике» и выходили отдельными изданиями.

Осенью 1890 года мой отец окончил Морской кадетский корпус в Петербурге и был произведен в мичманы (в то время — первый флотский офицерский чин, обозначавшийся одной маленькой звездочкой на погонах с одним просветом). В корпусе учился в это время его младший брат Алексей, в дальнейшем тоже военный моряк.

В годы обучения в корпусе отец познакомился с совсем молоденькой институткой Патриотического института Жозефиной-Фелицей Доманской. Она была чистокровной полькой. Ее отец, Иосиф Доманский, был военным в чине подполковника. В ранней молодости, во время Крымской кампании, он из Польши, где воспитывался теткой, отправился добровольцем на войну и под Севастополем был ранен в голову, но не оставил военной службы. Ввиду ранения ему было разрешено при парадной форме носить не тяжелый кивер, а фуражку.

...Мама рассказывала мне, что, познакомившись с отцом, она полюбила красивого и бравого морского кадета. В институте, оторванная от семьи, она часто мечтала о браке с ним.

Она говорила, что часто ночами, просыпаясь, она плакала, так как эта мечта казалась ей несбыточной.

В 1899 году отец приехал к родным матери просить ее руки. После свадьбы они поселились в Кронштадте и дружно зажили в скромной квартирке. Это был брак по взаимному влечению, без тени какого-либо расчета.

Первый их ребенок родился мертвым. Мама говорила, что это произошло из-за ее неудачного падения. Второй сын, Мстислав, родился в 1901 году. Третий, Михаил, родившийся 7 (по старому стилю) июня 1904 года, — автор этих воспоминаний.

Отец в глазах мамы всегда был и остался после смерти самым дорогим и самым уважаемым человеком. Это отношение к нему передалось и нам, его детям.

Отец начал службу в Кронштадте, в 5-м флотском экипаже, мичманом. В 1892-93 годах он совершил свое первое заграничное плавание на крейсере I ранга «Генерал-Адмирал» — железном полуброненосном фрегате постройки 1873 года. Выйдя из Финского залива, крейсер обогнул Европу, прошел на юг вдоль побережья Африки, затем повернул на север, прошел мимо обеих Америк и возвратился в Кронштадт. В 1894-95 и 1896-97 годах отец дважды повторил это плавание на том же крейсере. Перед последним плаванием он произведен в лейтенанты. По возвращении, в 1897 году, он, как офицер превосходно владевший французским языком, был приставлен к президенту Французской республики Фору, прибывшему в Петербург с целью укрепления союза с Россией. Президент наградил отца кавалерским крестом ордена Почетного легиона. Это был третий орден Почетного легиона в нашей семье. Первый получил от Наполеона I мой прапрадед Ми-хал Косинский, второй, с бурбонскими лилиями, — прадед Иосиф Косинский, и третий, уже с «Марианной», — отец.

В 1898-99 годах отец участвовал еще в одном заграничном плавании, но уже на парусном крейсере «Разбойник». Не довершив его до конца, из-за резкой ссоры с кем-то из начальства, отец в Вальпараисо списался с корабля, совершил путешествие через южноамериканский материк, прибыл в Буэнос-Айрес, отсюда на пассажирском пароходе отправился в Западную Европу и через нее вернулся в Россию, чтобы повенчаться с моей матерью.

В первые годы нашего столетия отец служил в Кронштадте и командовал маленькими номерными миноносцами, в частности под номерами 130 и 137.

У меня сохранились фотографии: Атлантический океан, палуба «Разбойника», раскрытый атлас, лежащий прямо на палубе, над ним — отец, окруженный матросами, которые сидя и стоя рассматривают карту в атласе; 14 октября 1901 года, палуба миноносца № 137, и на ней, в группе матросов, — мои родители. Считая моего отца, командира этого миноносца, здесь всего двадцать моряков — по-видимому, вся команда.

Отец добровольно отправился на войну с Японией. Он пошел на эскадренном броненосце «Ослябя» флаг-офицером младшего флагмана 2-й Тихоокеанской эскадры адмирала фон Фелькерзама. Уходя, отец оставил матери четыре запечатанных конверта, надписанных: «Вскрыть в случае моей смерти». Эти письма были адресованы маме, моему старшему брату Мстиславу, когда ему исполнится десять лет, мне и моей крестной матери — русской великой княжне, греческой королеве Ольге Константиновне.

В этих письмах, по крайней мере в тех, которые отец адресовал своей семье и которые долго хранились у нас, он оставлял ряд жизненных советов, как бы заповедей, и объяснял причины своего ухода на войну. Он писал, что хотя и имел возможность остаться в Кронштадте, однако не мог этого сделать: он считал долгом воевать за свою родину, а не отсиживаться за тысячи верст от тех мест, где русские люди проливают за нее кровь. «Я не оставляю вам ничего, — писал отец брату и мне, — кроме честного имени. Косинских ни лгунов, ни воров не было». Многие, продолжал он, увлекаются революционными веяниями, однако веяния эти очень неопределенны, и трудно судить, принесут ли они действительное благо народу. Между тем, служение благу народа — долг каждого честного человека.

Уже в недавнее время мне привелось ознакомиться с любопытными воспоминаниями лейтенанта А.В. Витгефта о походе 2-й Тихоокеанской эскадры, опубликованными в 1960 году в журнале «Исторический архив». Витгефт был младшим минным офицером на броненосце «Сисой Великий». Он пишет, что адмирал Фелькерзам «входил решительно во все мелочи судовой жизни и обучения, причем проявлял всегда

редкий здравый смысл и прямо-таки энциклопедические знания»; с этой оценкой, насколько мне известно, безусловно мог бы согласиться и мой отец. Кстати, Витгефт упоминает и о нем: «Насколько Фелькерзам был дееспособен, — читаем далее в той же публикации, — настолько же и его штаб, немногочисленный по составу, но хорошо подобранный, за исключением флагманского штурмана полковника Осипова, который всегда был велик на словах и мал на деле... Что бы ни случилось, даже не относящееся вовсе до его специальности, — постоянно, по его словам, оказывалось, что он это предвидел и будто даже предупреждал, но его умным советам не следовали... Кроме Осипова в штабе адмирала состояли: старший флаг-офицер барон Косинский и младшие— мичманы Трувеллер и светлейший князь Ливен. Барон Косинский... если и был, судя по отзывам, раньше человеком с пороками, за что был однажды даже списан, кажется, с «Разбойника», едва ли не по настоянию кают-компании, однако на «Сисое» он оказался очень милым, доступным для всех человеком, быстро сошедшимся с кают-компанией (то есть со всем офицерским составом броненосца), и в то же время разумным и талантливым помощником адмирала, ведущим штабные дела просто, ясно и без излишней переписки».

Из воспоминаний Витгефта можно сделать вывод, что мой отец в составе штаба фон Фелькерзама находился на броненосце «Сисой Великий» и только непосредственно перед началом боевых действий эскадры перешел на «Ослябю».

Отправление на Дальний Восток 2-й эскадры было вполне разумно в начале войны, однако формирование ее и организация похода затянулись на целых восемь месяцев. Эскадра вышла из Либавы только 2 октября 1904 года; к этому времени русские морские силы на Дальнем Востоке давно уже прекратили сопротивление и почти полностью погибли.

В ночь с 8-го на 9-е октября в Северном море произошел так называемый «гулльский инцидент», наделавший много шуму. Некоторые корабли эскадры, проходя через рыболовный район Доггер-банки, открыли огонь, считая себя атакованными японскими миноносцами. Это привело к потоплению одного рыболовного судна и повреждению пяти других, причем два английских рыбака было убито и шесть ранено.

В крейсер «Аврора» (это была та самая впоследствии прославившаяся «Аврора») тоже попало несколько малокалиберных снарядов, на ней был смертельно ранен судовой священник и легкое ранение получил один из матросов. Все это дало повод ко всяким безответственным высказываниям в прессе, иногда к прямой клевете, к которой, кстати, впоследствии присоединился советский писатель Новиков-Прибой в своей очень недобросовестной книге — романе «Цусима». Фактическая же сторона события до сего дня остается неясной. Миноносцы, вызвавшие открытие огня, похоже, действительно были. Только они, конечно, были не японскими и приблизились к эскадре без враждебных намерений, а просто необдуманно увлекшись разведочной службой.

А.В. Витгефт, который во время гулльского инцидента был на «Сисое Великом» вахтенным начальником, излагает начало этого происшествия так: «...сигнальный кондуктор Повещенко и прислуга 47-мм орудия левого крыла мостика закричали в один голос: "в лучах прожекторов 1-го отряда броненосцев виден четырехтрубный миноносец", а затем несколько голосов закричало вдобавок: "правее его еще один миноносец". ...Я уверен, что миноносцы были, так как не могли одновременно ошибиться Повещенко и прислуга орудия. Принять рыбачьи суда за миноносцы они не могли, так как четырехтрубных "рыбаков" не было». Витгефт предполагает, что не исключено было появление именно «японских миноносцев», но, конечно, не пробравшихся в европейские воды из самой Японии, а «купленных на частных заводах в Англии».

Так или иначе, гулльский инцидент очень тяжело отразился на вере личного состава эскадры в успех похода и в значительной мере подорвал авторитет командующего эскадрой — адмирала Рожественского, который был человеком знающим, дельным и решительным, но крайне несдержанным в проявлении своих чувств и склонным к самодурству.

Интересно привести высказывание самого Рожественского, относящееся к этому времени. Одна английская газета писала в угрожающем тоне, что Англия в состоянии сосредоточить 24 броненосца, чтобы преградить дорогу «эскадре бешеных собак». Прочитав это, Рожественский не без горького остроумия сказал: «Вот чудаки, нашли чем пугать, ведь

для нас важны первые четыре броненосца, с которыми нам пришлось бы драться. А будет ли их еще 20 или 120 — уже безразлично». Очевидно, Рожественский считал свою эскадру слабее четырех боеспособных английских броненосцев. А ведь в конце беспримерного похода ее ждал весь японский флот.

Отец, начиная со дня выхода эскадры из Либавы, посылал матери подробные письма, по которым хотел, в случае своего благополучного возвращения, написать книгу о походе. Эти пронумерованные отцом письма хранились у нас и пропали в годы Великой Отечественной войны. В 1935 году я посылал их писателю Новикову-Прибою, он сделал из них выписки и вернул письма мне. Может быть, в его архиве и сохранились эти выписки из писем отца.

К походу эскадры как таковому отец относился отрицательно. Он с самого начала не только не верил в победу, но и не особенно надеялся сохранить жизнь и вернуться. Это настроение пронизывало и его письма.

Еще до ухода эскадры отец получил письмо от своего младшего брата Алексея, также морского офицера, командовавшего в Порт-Артуре миноносцем «Статный». В этом письме Алексей Михайлович Косинский с горечью и раздражением писал о наших военных неудачах. Я помню одно место из этого письма, долго хранившегося в нашей семье: «Мы оказались хуже испанцев и китайцев», то есть отстали в военном деле сильнее, чем эти самые тогда отсталые государства, незадолго до того потерпевшие поражение в морских войнах с Японией и США.

Адмирала Рожественского, командовавшего 2-й Тихоокеанской эскадрой, отец считал самодуром, совершенно не способным выполнить возложенную на него задачу. Совсем иначе относился он к своему непосредственному начальнику, контр-адмиралу фон Фелькерзаму, — однако тот был старым и больным человеком. Адмирал фон Фелькерзам не дожил до боя. Захворав в апреле, он умер 11 мая 1905 года, и цинковый гроб с его телом пошел на дно вместе с броненосцем «Ослябя».

Эскадру, кое-как сформированную и состоявшую из кораблей, различных по ходу и вооружению, старых и новых, отец считал обреченной на верный разгром. Ему думалось, что только какая-нибудь героическая авантюра могла бы принести

ей победу над врагом или, по крайней мере, спасти от поражения. Но Рожественский не был способен на авантюру, пусть даже героическую.

Дальнейшие перипетии похода только усугубляли печальные предчувствия. Из бухты Ван-Фонг отец писал, что упадок дисциплины на эскадре дошел до предела. Офицеры, большинство которых также не верило в благополучный исход, предались пьянству. Он писал, что даже не заходит в кают-компанию броненосца, чтобы не встречаться со своими товарищами. В свободные минуты он общается только с матросами и в этом находит необходимый моральный отдых.

Однако затянувшийся беспримерный поход заканчивался. «Беспримерный» следует понимать буквально: ни одна паровая эскадра не совершала подобного плавания, многие моряки даже не верили в возможность его осуществить. Но решительность и организационный талант Рожественского преодолели все трудности. Эскадра сожгла более полумиллиона тонн угля и прошла 18 тысяч миль.

И вот наступил роковой день 14 (27) мая 1905 года. Эскадра вступила в Корейский пролив. Здесь ее встретили японские корабли и произошел жестокий бой, окончившийся полным разгромом русских. Ширина Корейского пролива — около 150 километров. Посреди его лежит довольно большой остров Цусима, именем которого и названо сражение, хотя оно происходило в совершенно открытом море.

Первым кораблем, погибшим в этом бою, был как раз эскадренный броненосец «Ослябя», на котором находился мой отец. С самого начала линейного боя он оказался под тяжелым обстрелом. По броненосцу стреляли главным образом броненосные крейсера адмирала Камимуры, — впрочем, вероятно, первое время и некоторые корабли Того также вели по нему огонь. «Ослябя» почти сразу получил тяжелые повреждения в носовой части, а вскоре последовал смертельный удар. Так как японцы в Цусимском бою стреляли только фугасными снарядами, которые вовсе не пробивали броню, то предполагают, что один или два снаряда, разорвавшихся у борта, сорвали с болтов целую броневую плиту. Открылась гигантская пробоина, «на тройке можно было въехать», как вспоминал очевидец. Вода хлынула внутрь корабля. «Ослябя» вышел из строя, лег на обратный курс и остановился.