- 150 -

Глава 19

В ПЛЕНУ МОНГОЛЬСКИХ ПУСТЫНЬ

 

Столпотворение

Заканчивался 1946-й, а с ним — пятый год моей лагерной жизни. В октябре этапом из пересыльного лагеря в Комсомольске-

 

- 151 -

на-Амуре с большой партией заключенных меня этапировали на приграничную станцию Наушки Восточно-Сибирской железной дороги. А потом на автомашинах доставили в лагерь советских заключенных в Монголии.

На территории этой страны были разведаны крупные месторождения олова и вольфрама. Для их освоения начиналось строительство сначала гравийной, а позднее — железной дороги от Наушек до Улан-Батора. Затем эту дорогу в оборонительных целях планировалось продлить до монгольско-китайской границы в районе города Дзаман-Удэ.

Для осуществления этих планов на базе Западного управления строительства лагерей и лагерей БАМа было создано специальное Управление № 505, в составе которого организовали два лагеря заключенных и один лагерь военнопленных японцев. Для этого из Сибири нужно было перебросить на создаваемую стройку 60 тысяч заключенных.

К середине 1947 года на стройку было переброшено уже около тридцати тысяч зэков, а еще через полгода это количество увеличилось в полтора раза. Кроме того, на монгольскую границу для охраны заключенных прибывало много солдат внутренних войск, а также вольнонаемные специалисты.

Волей обстоятельств я оказался в самой гуще этого хаотического столпотворения.

Последние километры по дорогам Родины

Бортовая машина «ЗИС-5», на которой нам предстояло ехать до Сухэ-Батора, была старенькая. Проехать же предстояло более шестидесяти километров. Когда мы с конвоиром уселись в кузов, машина нехотя тронулась, чихая маломощным мотором. Пока добирались до границы, дважды останавливались из-за неисправностей. Машина тряслась, скрипела, а выхлопная труба изрыгала столько дыма, сколько хватило бы на два паровоза.

Все пассажиры были молоды, за исключением разве что моего товарища Орлова. Молодой конвоир сидел рядом на задней скамейке, зажав между ног старую винтовку — казалось, больше для порядка, чем для острастки. Настроение у всех было приподнятое. Ведь с нами не обращались как со скотом, не унижали при любом удобном случае, как это было еще совсем недавно. Ехали мы без притеснения и ограничений, совсем как вольнонаемные.

 

- 152 -

Мы почувствовали, что вокруг заметно потеплело. По дороге попадались небольшие перелески, тронутые осенней позолотой. Встречались и небольшие возвышенности. Земля была без той буйной растительности, которая характерна для окрестностей Комсомольска-на-Амуре...

Но вот машина подъехала к погранзаставе. На макушке ближайшего пограничного столба был изображен герб СССР. В стороне от заставы расположилось несколько аккуратных строений. Не успели мы оглядеться, как из машины всех высадили и тщательно, с особым пристрастием обыскали. Лишь после этой процедуры пограничник поднял шлагбаум, и мы въехали в Монголию.

Не успели проехать и ста метров, как нас растревожил приятный запах — на второй заставе (уже с монгольской стороны) в подвесном котле варили баранину. Тут нас снова остановили с явным намерением «прошмонать», но... махнули рукой и пропустили.

Так мы поняли, что нравы в этой азиатской стране были куда проще, чем у нас.

Товарищ начальник и его окружение

Монголия... Безлюдный, унылый пейзаж, скупая растительность. Куда ни посмотришь, всюду небольшие сопки да сгоревшая от солнца трава...

Только глубоким вечером старушка-машина довезла нас до Сухэ-Батора, «выплюнув» в расположение штабно-пересыльной колонны №102. Она состояла из двух больших палаток, трех землянок да деревянной будки-проходной — так называемой вахты. Забором этому невеселому хозяйству служила колючая проволока из пяти-шести рядов. По углам зоны возвышались сторожевые вышки. Именно здесь, как позднее выяснилось, шла тщательная сортировка заключенных по статьям для дальнейшей отправки по отделениям стройки.

Нам повезло. Нас поместили в штабную землянку. Здесь были два окна, надежная дверь, деревянный пол, два стола и четыре скамейки.

На утро сразу после развода в землянку спустился познакомиться с нами начальник колонны Федор Соколов. Орлова он великодушно назначил бухгалтером, Печкина — экономистом, а меня — нормировщиком.

 

- 153 -

И мы с ходу приступили к работе. Под руководством Соколова мне пришлось пробыть здесь до августа 1947 года, поэтому опишу его подробнее.

Федору Андреевичу было не более тридцати пяти лет. Блондин, выше среднего роста и весьма тучного телосложения. Ходил неторопливо, чуть вразвалочку, шаркая ногами. Его крупное мясистое лицо всегда было красное, а глаза — чуть-чуть навыкате. Он не курил, не пил, а с нами, заключенными, обращался исключительно дружелюбно и мягко. Но имел одну слабость: любил вечерами слушать музыку и песни.

Для этого создал самодеятельную труппу артистов, куда входил и некий Валентин, бывший солист Большого театра. Всю «труппу» он заставлял выступать допоздна прямо в штабной землянке. Правда, после подобных «концертов» он всех кормил дополнительно.

Сидя на скамейке, Федор Андреевич мог часами смотреть на импровизированные представления. Сидел при этом смирно, часто приоткрывал рот — то был знак блаженства. Вместе с ним засиживалась его жена. Вероятно, дома их никто не ждал, детей у них не было, и так они убивали все свое свободное время...

Репертуар исполняемых песен был обширным: русские народные, песни последних лет и, конечно же, фронтовые. Исполнялись также задорные, нередко «бородатые» частушки. Из музыкальных инструментов были лишь баян, балалайка да гитара. Впрочем, этого хватало сполна — таланта местных артистов было в избытке.

Обычно они, потные и усталые, из кожи лезли, чтобы угодить начальнику. Землянка освещалась коптилками, воздуха не хватало, поэтому часто приходилось открывать дверь, чтобы освежить воздух. И тогда народу, привлекаемого звуками музыки, в землянку набивалось еще больше...

С тех пор прошло несколько десятков лет. Но я помню эти «концерты» и сейчас. Нас, штабников, они цементировали, сближали, поэтому между нами никогда не было ссор и распрей. И в этом большая заслуга принадлежала Федору Андреевичу. Его степенность и добропорядочность передавались и нам. Пренебрегая лагерными грубыми привычками, мы сами становились добрее, уравновешеннее.

Особо скажу о всеобщем любимце штабников Сергее Орлове. Если Соколов дал мне уравновешенность, то Сергей Алексан-

 

- 154 -

дрович — все остальное хорошее. Вот уж действительно был интеллигент до мозга костей! Общаясь ежедневно с ним и ему подобными образованными и порядочными людьми, я сам изменялся к лучшему. Старался ежедневно содержать себя в чистоте, опрятности и следить за своим поведением. Ушла куда-то лагерная грубость, резкость, нетерпимость. Появились собранность, вежливость...

Проучили «блатаря»

В Монголии мне часто приходилось заниматься проблемами прибывающих из Союза заключенных. Хлопот с ними, особенно опустившимися, было невпроворот, так как многие оказывались еще и блатными. Пользуясь связями, они вытворяли разные подлости. Один инцидент хорошо запомнился.

Как-то в нашу землянку подселили строителя Анатолия Петрова. В один из вечеров он рассказал, что в Наушках блатные отняли у него брюки. Пиджак же от костюма Петрову каким-то чудом удалось от них утаить.

Из обрабатываемых документов я знал, что «блатари», которые отняли брюки, недавно прибыли в нашу колонию и находились здесь в ожидании дальнейшей отправки. И они, оказалось, вознамерились экспроприировать у Петрова оставшийся пиджак.

...Где-то около полуночи в землянку спустился молодой парень — «шестерка» из блатных. На удивленный вопрос дневального он заявил, что пришел к Петрову истребовать пиджак по приказу «хозяина». Разбуженные, мы с возмущением отшили непрошеного гостя, посоветовав явиться за желаемой вещью самому «хозяину». Не прошло и пятнадцати минут после ухода «шестерки», как в землянку ввалился верзила-главарь. Да такого крепкого вида, что можно было позавидовать!

Он бесцеремонно подошел к нарам, где спал Петров и, растолкав его, стал грозно требовать пиджак. Спросонок Толя не сразу понял, чего от него хотят, и только моргал глазами. Разъярившись, верзила стал стаскивать с Петрова одеяло.

Переполненные возмущением, мы, человек восемь, как по команде, спрыгнули с нар и набросились на незваного гостя. Тот, обладая незаурядной силой, поначалу разбросал нас, как юнцов, и стал пробиваться к выходу. Кто-то из нас догадался накинуть

 

- 155 -

ему на голову телогрейку, и, воспользовавшись замешательством вора, мы вновь вцепились в него. Били его кто чем мог: кулаками, ногами, даже поленьями дров. Короче, озверели.

Хорошо, что в это время в землянку на шум прибежал Соколов. Мгновенно оценив ситуацию, он выхватил из кармана наган и с размаху несколько раз ударил верзилу по шее. Тот сник и опустился на пол...

Перебивая друг друга, мы стали излагать начальнику суть происшедшего. Федор Андреевич приказал главарю извиниться перед нами. Посреди землянки стоял уже не махровый и наглый грабитель, а жалкий жулик.

Стоя на коленях, он извинялся. Признался, что сам — рядовой работник из деревни, раскулаченный. Мы молчали, переполненные презрением.

Соколов же громко скомандовал:

— Ползи, подлец, к вахте! И только ползком, иначе расстреляю, как собаку!

«Гость» со стонами пополз прочь. За ним с взведенным курком нагана последовал начальник. На вахте он сдал «блатаря» надзирателю, настрого приказав стеречь того до утра. Что с ним было дальше, мы так и не узнали...

Главное, брюки Петрову были возвращены.

«Монгольское иго»

Как я уже сказал, жизнь заключенных штабников 102-й колонны была на удивление необременительна. Несведущему и впрямь нелегко было понять: как заключенные, живущие за колючей проволокой, но имевшие пропуск на право бесконвойного передвижения, запросто гуляли по Сухэ-Батору?

В первые два-три месяца мы не только гуляли, но и свободно брали продукты в магазинах «Союзмонголторга». Дело в том, что в самом лагере еще не было организовано кухонное питание. Не смогли еще организовать и получения наличности монгольской валюты (тугрики появятся в начале 1947 года), так что продукты в магазинах для нас отпускали без денег, по спискам. Пользуясь неразберихой, мы впрок набирали дефицитных продуктов. Иногда я ухитрялся обежать магазины по два раза в день. В итоге мы всласть попользовались продуктовым изобилием: в наших запасниках водились сахар, шпик, сливочное масло. Мог-

 

- 156 -

ли ли мы помыслить об этом у себя на родине, в страшном Амурлаге, где целыми сутками только и делали, что валили лес!

Мягкостью содержания в монгольских лагерях, конечно же, и злоупотребляли, например, некоторые штабники — любители «зеленого змия». В магазинах города водку отпускали без ограничений. А в чайханах монголы-бармены наливали ее «на глазок», без мензурок. Но меньше заказанной нормы никогда не наливали, а больше — пожалуйста!

Я часто прогуливался по улицам Сухэ-Батора. Все мне здесь было в диковинку. Я заметил, например, что продавцами в магазинах работали исключительно китайцы. И называли они себя почему-то только Иван или Миша. Товар продавцы предлагали обязательно с улыбкой. Летом прилавки они выносили прямо на улицу. Уходя на обед, продавец протягивал шелковую нить от столбика до столбика — «магазин закрыт». Неловко было смотреть на груду всевозможной снеди без надзора хозяина.

Тебе доверяли! Это было обескураживающе непривычно. А еще я восхищался верховой ездой монголов, их эффектной посадкой на лошадях. Трудно было только различить, кто же так красиво несется верхом на коне — монголка или монгол? Мужчины и женщины здесь одевались в одинаковые стеганые халаты, отделанные цветными национальными орнаментами и подпоясанные цветным кушаком. На ногах, как правило, все носили национальные сапожки наподобие ичигов. Как и женщины, мужчины-монголы носили косички, изящно курили трубки прямо в седле.

Сам город Сухэ-Батор, названный в честь монгольского революционера, был, по моим понятиям, маленьким рабочим поселком. Одна-единственная улица тянулась вдоль подножия небольшой горы и состояла из одно- или двухэтажных неказистых домиков. Еще три коротенькие улочки обрамляли ничем не примечательную главную площадь города.

Новый этап

Как-то меня вызвал начальник контрольно-плановой части первого отделения лагеря Бочаров и сказал:

— Вот что, Соболев. Меня переводят в третье отделение стройки. Это в двухстах километрах от Сухэ-Батора, возле станции Дархан. Готовься к переезду, я тебя забираю. Соколов в курсе. У меня будешь руководителем учетной группы плановой части.

 

- 157 -

Мне выделили машины, погружу пожитки — и завтра же в дорогу.

За три дня я передал дела Печкину, собрал вещи и приготовился к отъезду. Несмотря на авторитет Бочарова, меня обуяла безграничная тревога. Переезд — это всегда неизвестность. Здесь, в 102-й колонне, все было стабильно и определенно. А что будет там, в далеком Дархане?

Вечером накануне отъезда меня пригласил к себе помощник начальника колонны по труду и вручил мой формуляр, который я был обязан передать на новом месте тамошнему начальству. Такое расположение к заключенному — доверить ему собственный формуляр — случается в лагерях исключительно редко. Но мне доверяли. И даже отправили к Бочарову без сопровождения, на перекладных — отпустив как вольнонаемного.

Я попрощался с Соколовым, друзьями, Орловым, ставшим мне крестным отцом, и решительно зашагал к автомобильному тракту, ведущему до Улан-Батора.