Глава 21

ВЕЗЕНИЕ

 

Повторяюсь, еще в начале 1942 года, когда меня до суда содержали в Соль-Ильецкой тюрьме, что на юге Оренбургской области, мой сокамерник Кулинич, работавший до ареста начальником Ветеринарного управления Киевской области, часто мне говорил: «Держись, Коля! Ты еще молодой. Дадут тебе десять лет, и если тебе в лагерях повезет, отбудешь свой срок наказания и выйдешь на свободу. А мы, старики, не дотянем!»... Слова Кулинича были

 

пророческими. Так случилось: он умер в той же камере, где нас и содержали. Ему отказали почки. А я, благодаря везению, выжил, не погиб в лагерях, хотя дважды был дистрофиком и моя жизнь висела на волоске...

В ГУЛАГе, кому не везло, так или иначе погибали все!.. А как было ему выжить, когда в стужу и в зной на голодный желудок, в ерундовой одеженке он подневольно трудился на тяжелых физических работах по десять — двенадцать часов в сутки. И если ему на работе чуть-чуть захотелось передохнуть и подойти к костру, что развел бригадир, чтобы погреться, он слышал луженый окрик конвоира (охранника): «Что отлыниваешь? Ты мне смотри!»... И заключенный, подчиняясь его окрику, чтобы не попасть в карцер, опустив голову, словно пришибленный, начинал снова работать...

А как было ему выжить, когда приходя с работы, в этот ненавистный барак, усталый и голодный, где температура была разве чуть выше наружной, так как буржуйки зачастую из-за отсутствия дров и угля были холодные. И он вынужден был после скудного ужина, не раздеваясь и не снимая с себя промокшие чуни, ложится на нары, согнувшись калачиком, что бездомный пес на снегу... Кроме того, его годами терзала и мучила неизвестность о своей семье, так как был лишен права переписки и это давило тяжелым грузом на его сердце и на его психическое состояние. А если всему этому добавить еще цингу, простуды и всякие другие болезни, ночные обыски, издевательства блатарей, то выжить в таких экстремальных условиях практически было весьма и весьма трудно...

Что значит везение для заключенного и что значит выжить? Подобный вопрос задаст себе любой читатель, которого Бог миловал от тюрем и лагерей!..

Мне, который сам отбыл восемь лет срока наказания и которому пришлось испытать все ужасы лагерной жизни, позволено однозначно ответить: выживали лишь те, которым, так или иначе, везло! А как? Да всяко! Это работа в теплых цехах, на легкой работе и работа в зоне лагерного пункта — банщиком, в хлеборезке, в дезкамере, поваром, рабочим продуктовых складов и баз, бухгалтером, нормировщиком, экономистом, воспитателем, мастером, прорабом, геодезистом, шофером, в санчасти... и еще есть масса других работ, где зэк так или иначе «кантуется», то есть, мало тратит сил, а лишний кусок все равно добудет!..

 

Все те заключенные, которые были заняты на выше перечисленных работах, назывались придурками. Придурки между собой были тесно связаны и составляли как бы некий лагерный КЛАН. Они между собой дружили и, как правило, друг друга поддерживали и помогали, чтобы выжить! А чтобы выжить, каждый из них ежедневно получал дополнительный «кусок» за счет тех, которые работают на общих подконвойных работах... Но я выжил! Выжил, потому что мне просто везло. Но все по порядку.

Спасательная рубашка

После вынесения мне приговора 30 апреля 1943 года, меня этапировали в Похсневский Отдельный лагерный пункт под городом Самарой. Туда я прибыл уже доходягой, еле волочил ноги. Но меня все равно с месяц водили на общие подконвойные работы. А потом сактировали, как метлу, черенок лопаты или сломанные носилки. И поместили в отдельный барак, где содержались, как я, дистрофики. Через несколько дней я с трудом поднимался, не было сил... Но я спасся. С меня снял мою красивую рубашку косоворотку старший повар лагерного пункта, и он стал меня за это подкармливать... Ведь ту рубашку могли снять урки, но судьбе было угодно, чтобы ее снял с меня старший повар лагпункта. Это ли не везение!..

Покровитель

Александр Карлович Юргенсон был моим покровителем с октября 1946 года по 12 августа 1949 года, когда я отбывал свой срок наказания в Монгольском лагере Советских заключенных.

Родился и вырос он в Эстонии, по национальности был эстонец. Когда я с ним познакомился ему уже было за сорок пять лет. Выше среднего роста, кряжистого телосложения, чуть замедленной реакцией, он почему-то ходил шаркая ногами. Носки ног у него были, как бы, направленные в сторону. Светло-серые глаза на собеседника смотрели дружелюбно и даже ласково. А вот его широкое, скуластое лицо, как бы после оспы, было некрасивое. Зато, на удивление, обладал спокойным и уравновешенным характером. В нем не было ни сколько агрессивности. Он со всеми ладил и ко всем относился ровно, с уважением. Был весьма

 

начитан и культурно воспитан. Его культурное воспитание даже не смог сломать лагерный режим!

Закончил он Тартувский университет, факультет экономики. До ареста работал вторым секретарем Рижского горкома партии. Был женат, имел малолетнего сына и, что удивительно, был предан коммунистическому режиму. Выйдя из лагерей, он в течение 20 лет писал, добиваясь восстановления в партии и добился. Его восстановили, и он получил медаль (знак) — «50 лет в рядах КПСС». Но я забегаю вперед.

Итак, работая вторым секретарем Горкома партии, он после работы со своими сослуживцами за рюмочкой коньяка без «задней» мысли выразился, что, мол, мне кажется, что я не очень оперативно и не напористо претворяю в жизнь решения нашей партии правительства. Дело было в 1935 году. Через несколько дней за эти высказывания его арестовали. И по статье «СОЭ» (социально опасный элемент) осудили на 10 лет лишения свободы. И он от звонка до звонка отсидел эти 10 лет!

После освобождения с мест заключения в июне 1945 года, он уехал в Башкирию, в город Октябрьский, где в то время проживала его жена Цицилия Георгиевна со своим десятилетним сыном Георгием.

Когда арестовали Александра Карловича, его жена, на второй же день, бросив все нажитое добро, забрав малолетнего сына, покинула Ригу. Она приехала в город Октябрьский (Башкирия), в то время малоизвестный глухой городок к родному брату, который работал в каком-то геологическом управлении. Так она спаслась от ареста. В этом небольшом городке она стала работать медсестрой в одной из больниц и ждать освобождения мужа из лагерей...

Завершив срок наказания, Юргенсон приехал в этот город Октябрьский, забрал свою жену и уже десятилетнего сына Георгия, поехал на стройку ГУЛЖДС (Главное управления Лагерей железнодорожного строительства). Штаб этой стройки тогда находился на небольшой станции Наушки (юг Бурятии). Здесь, на этой стройке — железная дорога от станции Наушки до столицы Монгольской Народной республики Улан-Батор, которую будут строить советские заключенные, он стал работать (уже по вольному найму) начальником учетного отдела планово-экономического управления, а начальником управления работал Храковский, его студенческий друг по Тартувскому университету...

 

А вот как я познакомился с Юргенсоном. В середине лета 1945 года я лежал на нарах в Ванинском пересыльном лагере города Советская Гавань. Сюда нас привезли со всех лагерей огромной стройки за номером 500 около тысячи доходяг для отправки в сельхозлагерь под городом Комсомольска-на-Амуре. Но этап почему-то задерживался. Так вот, я лежал на голых нарах в ожидании обеда и все время думал и думал о еде. Мне шел двадцать третий год, и мой молодой организм требовал и требовал еды, но ее не было.

И вдруг, смотрю, какой-то неуклюжий зэк сопя, лезет, чтобы устроиться со мной рядом на нары. Я ему механически вежливо сказал:

— Ложитесь, ложитесь, прошу, — подобная вежливость незнакомцу понравилась, и он с небольшим акцентом сказал спасибо.

Незнакомец, тяжело сопя, расстелил свою изношенную и грязную телогрейку и, так же тяжело сопя, прилег. Чуть погодя мы познакомились. Это был Александр Карлович Юргенсон. Его привезли из Востоклага, так как ему оставалось отсидеть три дня и, получив документы, он покинет лагерь.

На третий день Юргенсона освободили, и около вахты мы с ним тепло расстались. И я думал навсегда! Но судьбе было угодно нам встретиться вновь в далекой Кяхте! И он станет моим покровителем. Это ли не везение! Подробно о нем ниже.

Через несколько дней, после разлуки с Юргенсоном, меня отправили в сельхозлагерь под городом Комсомольск-на-Амуре. И снова этап!

Встреча

Наш небольшой этап из штрафняка, где я валил лес и стал доходягой, в Ванинскую пересылку сопровождал сам командир взвода Вохра старший лейтенант Кузьмич. Его там, в лесу, на 304 колонне, все мы, зэки так звали за его доброту и справедливое отношение к нам, заключенным...

Прощаясь с нами, он мне сказал: «Соболев, не волнуйся! Едешь на сельхозработы. Там будет полегче». Я тогда не думал, что с ним встречусь.

Была середина лета 1945 года. Через несколько дней нас этапировали в сельхозлагерь, под названием «Карасево озеро», в ста километрах от города Комсомольск-на-Амуре. Проработав год с

 

небольшим в названном сельхозлагере, я потерял пропуск на право безконвойного передвижения. Меня жестоко избили и, как неблагонадежного, отправили в Пересыльный лагерь города Комсомольска. Об этом я подробно описал выше. А через несколько дней, в начале сентября 1946 года, под усиленной охраной, нас, огромную партию заключенных из Комсомольской пересылки привели на железнодорожную станцию города. Вечерело. Дождь прекратился, и все мы мокрые стояли вдоль товарных вагонов, в ожидании посадки...

Начальник этапа каждого зэка принимал по формуляру, а потом сажал в вагон. Очередь дошла и до меня. Когда он назвал мою фамилию и я подошел к нему, я не поверил своим глазам — передо мной стоял бывший командир взвода Вохра 304 штрафной колонны Амурлага Кузьмич! Но он уже был в чине капитана. Он сразу узнал меня и назначил старостой вагона, а на второй день перевел меня к себе, в штабной вагон состава поезда дневальным. Это ли не везение! Кузьмич меня не бросил, когда этап прибыл на станцию Наушки (юг Бурятии). И там, в далекой Кяхте, он меня потащил к самому начальнику Планово-экономического управления монгольского лагеря заключенных и трудоустроил стажером к экономисту. Об этом подробно я описал выше. Повторяюсь, это ли не везение!..

Сюрприз природы

Я уже седьмой год продолжал отбывать свой срок наказания. И могу особо сказать, что в Монгольском лагере советских заключенных мне несказанно везло: я не валил леса, не отсыпал земляное полотно «Железки» и не бетонировал мосты и лотки... а продолжал работать руководителем учетной группы Контрольно-плановой части третьего отделения Монгольского лагеря заключенных.

Работы было много и дни летели быстро и все они были похожи друг на друга — работа, работа по 10 — 12 часов и часто по воскресным дням, чтобы своевременно предоставлять отчетные данные в штаб стройки в 3-е отделение.

Проходили последние дни августа 1948 года. Стояла невыносимая жара. В тени температура доходила до сорока градусов и более. Работать было невозможно: стояла духота и все время хотелось пить. Я изнемогал от жары и решил бросить работу и на

 

часок пойти в штабную землянку 304 колонны. Там относительно всегда было прохладно, чем мне и хотелось воспользоваться в тот жаркий августовский день 1948 года.

Я убрал все деловые бумаги со стола и покинул часть. Направляясь в зону колонны, я заметил над головой небольшую тучку. И в это время, вроде бы, пронесся ветерок и тут же ударил сильный гром и пошел дождь. И такой сильный, что я в миг промок до ниточки. Дождь так же быстро прекратился, как и начался. И я шагал, оглядываясь по сторонам. Народа никого! Как будто бы все куда-то попрятались...

Я прошел вахту зоны и неторопливо подошел к штабной землянке и так же не торопясь стал спускаться по пандусу, держась правой стороны. Но не успел я сделать и два-три шага, как вижу: ко мне на встречу по левой стороне по уровню моей головы из землянки выплывает красно-оранжевый огненный шар, чуть разве менее футбольного мяча. Это была шаровая молния!.. Я за доли секунды сообразил в чем дело и тихонько, что называется не дыша, присел и прижался к правой стороне стенки пандуса, пропуская мимо себя не прошенного гостя. Вокруг шара замечался ореол свечения, а за ним чуть в серой дымке тянулся еле заметный хвост.

Я не шевелясь провожал ее глазами. А она, не торопясь, плавно проплыла мимо меня не более одного метра.

Повторяюсь, я еле дыша смотрел ей вслед, провожая глазами...

Что сказать? Мне неслыханно повезло, что я спускался по правой стороне пандуса и не торопясь.

Я и по сей день помню, что вся поверхность шара, как бы пульсировала — «дышала»: одни с бисерной величины капли — красно-оранжевые в основании выплывали на поверхность и становились оранжевыми, а потом бледно-оранжевыми. Другие капли были оранжевыми на поверхности шара, не меняясь в окраске. А от бисерных шариков исходили мизерные лучики свечения. Сам же шар плыл в ореоле еле заметной дымки, оставляя, как сказал выше, сзади себя довольно-таки заметный буро-дымчатый хвост, длиной до двадцати сантиметров...

Когда я спустился в полуземлянку, то тут же услышал оглушительный взрыв. Это шаровая молния наткнулась на столб, отстоящий в 10-15 метрах от входа в землянку и взорвалась... Мы несколько зэков выбежали на улицу и увидели, как догорал остаток уничтоженного столба. Он от молнии сгорел в доли секунды, как спичка!

 

Тут все мы присутствующие стали возбужденно друг другу рассказывать о шаровой молнии — кто как ее видел и что при этом испытывал и пережил.

Оказалось, от недолгой, но сильной грозы в землянку через большую форточку плавно заплыл чуть меньше футбольного мяча огненный шар и плавно проплыв по землянке и выплыл на улицу. И все сидящие в землянке зэки, не двигаясь, наблюдали за ней, как молния бесшумно выплывала через открытую дверь.

Норов Селенги

В тот день я еще раз подвергнусь испытанию и, к счастью, останусь жив! Это ли не везение! Штабники-зэки, мои друзья после инцидента с молнией предложили мне пойти с ними на реку Селенга, купаться. День, как сказал выше, был очень жаркий, и я сразу же согласился. Искушение в такой жаркий день поплавать — взяло верх. Селенга протекает от станции Дархан не более в полутора километрах. В пути следования мы только и говорили о шаровой молнии. И все друг друга не раз поздравляли, что остались живы! Разорвись она в землянке, страшно было и подумать!..

Так мы шли веселой гурьбой, все пятеро были молодые здоровые и на удивление — антисоветчики, осужденные по 58 статье. Мы проходили по обширным лугам. Трава была сочная и высокая. День был ясный и видимость хорошая. И куда, помню, не посмотришь — везде паслись коровы, овцы, козы. Вдали виднелись табуны лошадей. Скота было очень много. Так вдоль реки Селенги они свободно, без пастухов паслись.

Мы шли к реке между теми коровами, овцами и козами, что называется лавируя и отгоняя их, чтобы пройти. Не доходя до реки, мы начали оголяться, сбрасывать с себя одежду, чтобы подойдя к реке, не мешкая, броситься в прохлады многоводной реки Селенги.

После небольшого дождя стало еще душнее, поэтому мы очень торопились к реке. А подойдя к ее берегу, мы побросав одежду, все дружно бросились в холодные воды Селенги. А я не зная ее норова, наслаждаясь прохладой воды поплыл на тот берег. Но не тут-то было! Река меня несла по течению все дальше и дальше, а я ничего не мог поделать, чтобы ее переплыть. Вернуться обратно у меня уже не было сил и я стал теряться, а берега все не было. Мое

 

счастье, что в этом месте река чуть поворачивала вправо и течение ее, вроде бы, замедлялось... Я не столько подплыл к тому берегу, сколько река сама меня отнесла. Подплыв к берегу, я не мог выйти! Я выбился из сил, и все тело дрожало! И ухватившись с трудом за какой-то жалкий ракитовый кустик, я продолжал находится в воде и отдыхать. Я повторяюсь, у меня не было сил!.. После недолгого отдыха, я с трудом вылез на берег. А когда оглянулся назад, то ахнул! Мои друзья еле виднелись. Вот насколько далеко унесло меня быстрое течение реки!..

Неописуемая радость, что я не утонул! Это ли не везение! Я вышел на берег, осмотрелся и через мелкие кустарники (правый берег Селенги в том месте, почему-то был выше левого метра на два и почти сплошь заросший мелким кустарником) тихонько пошел в том направлении, где стояли мои друзья на том берегу. Я шел и думал, как же обратно переплыть? Предо мной стояла не легкая задача: как переплыть на тот берег? Страх давил на мое сознание! Я поравнялся с моими товарищами. Они с того берега что-то кричали, махали, но я не слышал, река и расстояние глушили их голоса. Я присел на берег, чтобы отдохнуть. А когда почувствовал, что дрожь в теле прошла, я поднялся и пошел дальше вперед. Пройдя метров 150 — 200, я разбежался и нырнул в воду, чтобы сколько хватило бы дыхания плыть под водой, заранее подумав, что в глубине течение будет тише. А когда выплыл на поверхность, то из всех сил заработал руками и ногами, дабы одолеть течение. И все-таки меня опять течение отнесло метров на двести от места, где ждали меня друзья. Я вышел на берег и тихими шашками доплелся до своих друзей. Но после этого случая я и по сей день боюсь от берега далеко заплывать, меня охватывает страх и я начинаю терять силы... А ведь на самом деле, тогда я чуть не утонул!

Накупавшись, мы направились в зону колонны. Шли медленно, не торопясь, громко и возбужденно разговаривали, подтрунивая друг над другом. Особенно досталось мне! У всех у нас настроение было самое расчудесное — молодость брала верх!..

Радость

Подойдя к зоне колонны, меня кто-то окликнул и передал, что помощник начальника колонны по труду Григорьев просил зайти к нему. Я сразу же заволновался и подумал, что случилось что-то

 

неладное. Григорьев практически к нам, штабникам вроде бы никакого отношения не имел. И все же... Я зашел к нему с какой-то внутренней тревогой. Он сидел за рабочим столом и что-то писал. Увидев меня, он с радостной ноткой в голосе, крикнул: «Заходи, заходи Соболев, для тебя есть хорошая новость!». И добавил: «Пляши, тебе скостили срок наказания!», — продолжая искать какой-то документ. А найдя его, он усадил меня против себя на скамейку и начал читать его содержание: «Решением Спецкомиссии Монгольского лагеря, за ударную работу и соблюдения лагерного режима, заключенному Соболеву Николаю Павловичу, осужденного по статье 58, пункт 10, срок наказания сокращается на 133 дня и окончание нового срока наказания устанавливается 12 августа 1949 года». «Здорово!» — крикнул! Это была большая радость! Я обнял Григорьева и не знал как его благодарить, хотя знал, что он к этому делу не имел никакого отношения.

Вот это день! Да, удивительный был тот день! Его я помню и по сей день. Шутка ли, мой срок наказания сокращается более чем на четыре месяца! На работу я не пошел, а пошел в свою землянку. Придя в землянку, я тут же принялся составлять график-календарь окончания своего срока наказания и день 12 августа 1949 года отметил жирной линией!

В это время друзья, работающие в штабе третьего отделения лагеря, возвращались с работы и узнав о такой необычной новости, стали меня сердечно поздравлять и радоваться вместе со мной, что мне так неожиданно повезло. В то время среди штабников это был первый случай сокращения срока наказания, да притом антисоветчика...

А наш дневальный Вано Беридзе принял самое активное участие в составлении графика-календаря!

Еще сидя в кабинете помощника начальника колонны по труду и слушая как он читал содержание документа о сокращении срока моего наказания, я невольно подумал, что это работа Бочарова Николая Сергеевича — начальника КПЧ...

Я от счастья не спал всю ночь! И все думал и думал о своей дальнейшей судьбе после освобождения. Мне после освобождения из лагеря исполнится двадцать шесть лет! Я не знал как буду жить без образования и без специальности. Дома меня никто не ждал, ехать в свое родное село Оренбуржья я не собирался. А мыкаться по стройкам ГУЛАГа и видеть муки заключенных, у

 

меня не было никакого желания! Пройдет срок наказания и я выйду на свободу, такую же неизвестность! Где я буду жить и какую работу мне предстоит выполнять, я не знал, поэтому голова шла кругом, сон не шел!

Утром, чуть свет, я пришел на работу в плановую часть. И сидя за своим рабочим столом, я ежеминутно оглядывался на входную дверь, в ожидании прихода Бочарова... Не успел он переступить порог нашей конторы, я тут же подошел к нему и рассказал о своей радости, что мне скостили срок моего наказания более чем на четыре месяца. Это ли не везение! Бочаров меня поздравил с этим событием и сказал: «Николай, год — пустяк, пролетит быстро и мы с тобой расстанемся». Он расспросил меня о моих планах на свободе, куда хочу ехать и чем собираюсь заниматься. Я весь кипел, от радости хотелось смеяться, петь и обнимать всех, кто меня окружал.

Вечером, многие мои друзья-штабники только и говорили о событиях с зачетами. В то время в Монгольском лагере только было начато применяться такие сокращения сроков по зачетам за хорошую работу. Спустя с полгода они стали системой.

Мой график-календарь дневальный Беридзе повесил над моим топчаном и каждое утро многие штабники подходили к календарю и интересовались сколько мне еще оставалось быть заключенным. Я же считал каждый прожитый день и вычеркивал его из календаря.

Заканчивался 1947 год, седьмой год моей лагерной жизни! Я продолжал усидчиво и старательно работать руководителем учетной группы контрольной плановой части третьего отделения Монгольского лагеря. Но что удивительно, даже при недостаточном питании, я никогда не болел. Да и другие штабники-заключенные также не нуждались во врачебной помощи.

Под новый 1948 год мы все пятеро собрались в помещении КПЧ, где нас Иван Кондратьевич Екимов (наш «ночной сторож») угостил отменной рисовой кашей и чаем. Мы сердечно друг друга поздравили с наступающим Новым 1948 годом! И пожелали, чтобы Новый год был бы добрым и благополучным!

В первом квартале 1948 года «Железка» начала в черне функционировать. Маломощные паровозики типа «Овечка» во всю курсировали, таща за собой по три-четыре платформы, груженные всякими материалами для строительства дороги.

 

Темпы строительства не спадали. Заключенных работало так же много. Конец срока моего наказания уверенно приближался, а я никак не мог принять решения, что же мне делать после выхода из лагеря!