Глава 23

ПОСЛЕДНЯЯ ПОЩЕЧИНА

 

Весна сорок девятого года

Весна сорок девятого года вступала в свои права. Дни стояли солнечные и теплые. Люди радовались приходу весны и ее теплым дням. Особенно радовались приходу весны мы, заключенные Монгольского лагеря, что ненавистную нам зиму с ее суровыми морозами и жгучими ветрами, пронизывающий нас до костей, мы пережили...

Зимы для заключенных с их плохой одежонкой и малокалорийным питанием, а также с холодными бараками — всегда были ненавистны. Особенно здесь, в Монголии, с его резко континентальным климатом! Если в летние месяцы мы, зэки, изнывали от невыносимой жары, доходящей до сорока и более градусов и отсутствием воды, чтобы утолить жажду, то зимой нас мучили устойчивые морозы, зачастую доходящей до 50 градусов и более. Поэтому мы так радовались к приходу весны!

До конца моего срока наказания оставалось чуть менее четырех месяцев... В эти последние месяцы моего пребывания в Монгольском лагере, я был словно вне себе: мои мысли в молодой голове повседневно витали где-то там далеко, где я буду жить и работать. Но где? Этого я не знал...

Моя озабоченность о своей дальнейшей судьбе, меня терзала ежечасно! От этих дум и повседневной напряженной работы я осунулся, похудел и стал неразговорчив. Меня мучила та неизвестность, с которой я встречусь после освобождения из мест заключения...

Наконец-то пролетели летние жаркие месяцы — июнь и июль и наступил столь долгожданный месяц август 1949 года. Заканчивался срок моего наказания. Позади восемь лет безвинного скитания по тюрьмам и лагерям ГУЛАГа. Завтра, 11 августа 1949 года, я покидаю третье отделение Монгольского лагеря заключенных, которые строили Монгольской Народной Республике железную дорогу от пограничного города Сухэ-Батор до ее столицы Улан-Батор. Повторяюсь, за два-три месяца до своего освобождения, я ходил сам не свой. Я никак не мог представить свою жизнь вольного человека! Мне было двадцать шесть лет, я был полон сил и энергии. Но воспитанный с восемнадцатилетнего возраста в суровой тюремной

 

и лагерной действительности, мне трудно было определить куда ехать и где начинать свою новую жизнь... Я хорошо знал и понимал, что мое воспитание и становление, как личности, проходили в системе ГУЛАГа, в жесткой борьбе за жизнь! Я ежедневно видел хмурые и злобные лица, сквернословие, неуважение и ложь. Моя лагерная жизнь требовала, чтобы в очередной прожитый день я бы остался живым! И чтобы его прожить, нужно было не мало вложить сноровки, ловкости, упорства, лжи и наглости! Там каждый день для заключенного был значимым!..

Поэтому не мудрено, что к своим двадцати шести годам я стал грубым, суровым, наглым и непомерно жестоким... Имея в своем воспитание такой «букет» пороков, я не строил никаких иллюзий, что на свободе смогу скоро от них избавиться. Я знал, что они долго мне будут мешать в моей жизни на воле...

Работая руководителем учетной группы контрольно-плановой части третьего отделения лагеря, мне не мало приходилось вращаться с вольнонаемными специалистами, а, следовательно и сдерживаться от лагерных привычек, но откроюсь: не получалось! Ведь, после работы, я снова окунался в названные пороки...

В первых числах августа среди сотрудников штаба отделения лагеря прошел слух, что весь состав вольнонаемных сотрудников в срочном порядке будет переведен на север Красноярского края, где, якобы под городом Турой найдены большие запасы урановой руды. И еще, мол, туда нагнали много заключенных, а руководить ими некому. А к этому времени в Монголии основные работы по строительству железной дороги в черне были завершены.

Я же, не долго думая, обратился лично к начальнику отделения лагеря Клочкову, чтобы после освобождения из заключения принял бы меня по вольному найму для работы на севере в должности руководителя учетной группы контрольно-плановой части. Клочков, не задумываясь, сразу согласился принять меня на эту должность. При беседе со мной он сказал, что железнодорожный состав со штабниками отделения лагеря на станцию Наушки прибудет 14 или же 15 августа, где я буду обязан его найти и вопрос о моем трудоустройстве будет решен положительно.

После встречи с Клочковым моя озабоченность о своей дальнейшей судьбе не утихала. Я продолжал нервничать и волноваться: я боялся, что состав быстро сформируется и укатит на север, а до моего срока наказания оставалось еще восемь дней.

 

Но, к счастью, погрузка штабников в вагоны по каким-то причинам затягивалась, а мой срок наказания тем временем подходил к концу.

И так бывало

Десятого августа, около одиннадцати часов Бочаров Н.С. вышел из своего рабочего кабинета и обращаясь ко всем сотрудникам КПЧ веселым голосом громко сказал: «Я у вас увожу Соболева к себе домой, чтобы в последний раз с ним пообщаться в домашних условиях. Ведь он завтра нас покидает. Вы все, конечно, знаете, что у него заканчивается срок наказания. А вы с ним, я думаю, попрощаетесь вечером». Я быстро собрал со стола все деловые бумаги и мы с Бочаровым вышли из помещения контрольно-плановой части. Выходя, я сказал: «До вечера, мужики!».

Мы пошли к нему домой. Шли не торопясь, весело и непринужденно вели беседу. Говорил больше он, так как был уже под хмельком. Он где-то уже сумел приложиться к любимой водочке. У меня тоже было настроение весьма хорошее, и я всю дорогу его поддерживал в разговоре. Моему хорошему настроению влиял не только, что меня ждала свобода, но и встреча с женой шефа, Анной Васильевной, милой и желанной женщиной...

Анна Васильевна нас встретила с улыбкой и со словами: «Ну, наконец-то! Давайте, мойте руки и садитесь за стол». Ее глаза светились, улыбка не сходила с ее красивого лица. Я заметил, что она одета празднично, голова красиво уложена, а стол был уже накрыт всевозможными закусками, а так же стояло несколько бутылок из вино-водочных изделий.

«Да! — подумал я, — в этой квартире мне довелось побывать много, много раз!». И когда-то я очень волновался при виде рядом такой красивой женщины, милой Анны Васильевны...

Сидели за столом долго и непринужденно беседовали. Я не раз говорил Бочарову спасибо, что он меня, антисоветчика, держал в роли руководителя учетной группы КПЧ. А он не раз на мое спасибо говорил мне комплименты, что я вел дела мастерски.

Откровения Анны Васильевны

А когда я стал собираться уходить, Бочаров крепко меня обнял, потом пожал руку и пожелал удачи на свободе. Анна Васильевна

 

тем временем стала быстро собираться, чтобы меня проводить. Выйдя из дома, она взяла меня под руку и, прижавшись плотнее, взволнованно сказала: «Коля! Прошу выслушай меня внимательно, ведь мы с тобой расстаемся». И малость замешкавшись, продолжила свой серьезный разговор: «Ты точно знаешь, что я тебя люблю и люблю давно. Да и ты ко мне не равнодушен!» Она еще плотнее прижалась ко мне и продолжила свой откровенный и необычный разговор. А он был на самом деле необычный. «Да! Мы с тобой расстаемся. Завтра ты уезжаешь, уезжаешь в новую неизвестность!»

Хотя мы шли очень медленно, но я остановился, предчувствуя, что она хочет мне сказать что-то очень важное. Остановилась и Анна Васильевна. И вот что я от нее услышал: «Как только ты устроишься на новом месте, я прошу, тут же напиши мне письмо до востребования на главпочтамт станции Дархан. Примерно через месяц, я буду каждый день заходить на почту. Получив от тебя письмо, я сразу же возьму отпуск и приеду к тебе. Мы там все решим насчет нашей женитьбы! Имей в виду, что денег у меня на первые три-четыре года совместной жизни вполне хватит. Я думаю, ты будешь учиться в институте, а я всеми силами буду тебе помогать». Я стоял против нее и, не перебивая, внимательно слушал ее взволнованное откровение. Она продолжала: «Я очень верю, что мы с тобой создадим хорошую семью. Подтверждением моих слов будет моя к тебе любовь!» Со словами: «Береги эту записку», — передала мне адрес своих родителей, которые тогда проживали в городе Самаре. Мы опять пошли не торопясь по направлению к штабу третьего отделения лагеря, где меня ждали мои друзья в помещении контрольно-плановой части отделения. Всю дорогу говорила Анна Васильевна, а я озабоченно внимательно слушал. А перед тем, как простились, она сказал еще такие слова, которые тронули меня до слез: «Коля, мой сынишка Юрка нам не помешает. Мы его устроим в детский садик, возможно, годика на два я его отвезу к родителям в город Самару. Потом мы решим с тобой совместно как быть с ним».

В это время мы с ней подошли к зданиям штаба, где давно ждали меня мои друзья по работе и по несчастью... На серьезное откровения Анны Васильевны ответил лаконично и просто: «Да, я люблю тебя. Но что ждет меня, я не знаю. Но письмо напишу непременно! Ты права Аня, мне необходимо учиться, и я непременно буду учиться». Чуть задумавшись, я добавил: «Мне предстоят

 

суровые жизненные испытания: образования не имею, не имею и специальности. Моей основной заботой на воле будет учеба и только учеба!» И мы расстались. Она меня нежно поцеловала, и я ее поцеловал. От этого поцелуя у меня голова закружилась, чуть ноги не подкосились!..

Она от меня отошла на несколько шагов, остановилась и повернувшись лицом в мою сторону, помахала мне рукой, и уверенными шагами ушла домой. А я помахал ей уже в след...

Мы расстались. И, как оказалось, навсегда!..

В помещении КПЧ

Я зашел в помещение конторы, где меня давно ждали друзья по работе и по несчастью. У меня было настроение явно бравурное. Ну, во-первых, я освобождаюсь с мест заключения. Во-вторых, я у шефа выпил две рюмки водки. А, в-третьих, меня поцеловала милая и желанная женщина, жена шофера Анна Васильевна.

Как только я зашел в часть, все вместе поднялись со своих мест, засуетились, приглашая сесть к столу.

Мы долго сидели, весело перебивая друг друга, разговаривали. Все завидовали мне, что я первый из наших рядов ухожу на свободу. И все, конечно, желали доброго пути и удачно устроиться на работе. Немудрено, что такая сердечность царила в тот вечер между нами. Ведь за время совместной работы мы никогда не ссорились и между нами не возникали никакие распри. Мы всегда друг к другу относились уважительно, по-товарищески!..

Время было позднее и Матвеев, на правах старшего по возрасту, поднялся и сказал: «Ребята, хватит! Пора уходить». Скориков и Екимов остались на ночное дежурство - принимать по селектору сведения с колонн отделения лагеря. Матвеев ушел к себе домой, а мы с Лебедевым в свою ненавистную зону, где мне предстояло провести последнюю ночь.

Как только мы с Лебедевым вышли на улицу, меня словно подменили! Настроение сразу упало, и я, насупившись, замолчал. А Лебедева, как будто завели — он всю дорогу говорил и говорил. Он договорился до того, что открыл мне свою тайну, что его старший брат Александр Федорович работает начальником какого-то отделения в КГБ города Москвы! И если что, он, мол, в чем-либо может мне помочь. «Но это в чем-либо мне помочь, — сказал я Лебедеву, — одни разговоры»... Так и получилось, пройдет

 

немного времени и Лебедев старший сам чудом вырвется из-под пресса репрессий... Но московский адрес его брата я взял. «Это на случай, если тебе придется побывать в Москве», — сказал Иван Федорович. Забегая вперед скажу, что мне в той квартире одному и совместно с Иваном Федоровичем придется побывать много, много раз, но потом, спустя почти двадцать лет!..

...С Лебедевым, после его освобождения с места заключения, я встречусь случайно в городе Альметьевске в 1958 году. Его, после отбытия срока наказания, как неблагонадежного, сошлют в какое-то глухое село Альметьевского района, где он целый год будет мучиться без определенной работы. Затем, как опытный экономист, с разрешения спецкомендатуры, устроится сперва экономистом, а затем начальником планового отдела на железобетонном заводе города Альметьевска. Удачно женится, у него родится сынишка Сережа, который впоследствии в возрасте семнадцати лет трагически погибнет. Его по ревности и по ошибке зарежут хулиганы! Но о нем подробно расскажу ниже.

Последняя ночь на 304 колонне

Я всю ночь не сомкнул глаз и продолжал ворочаться с боку на бок. В голове, словно какая-то калейдоскопическая лента с кадриками крутилась и крутилась без начала и конца о прожитой лагерной жизни в течение восьми лет. То вспоминались родные места, отчий дом, родители, которые давно уже покинули этот мир. Я без конца так же думал о своей дальнейшей судьбе и не подведет ли начальник отделения Клочков о моем трудоустройстве... И не укатит ли железнодорожный состав штабников третьего отделения лагеря без меня на север...

Проснулся рано. Я был разбит бессонницей и не находил себе места. Я бестолково суетился, перекладывая свои жалкие вещички с места на место. Радость давила мне грудь! Оказывается, не только горе переносится тяжело, но и радость переносится трудно...

Проводы

Итак, я завершил свой срок наказания и покидаю Монгольский лагерь заключенных, где провел более двух с половиной лет!

То утро, одиннадцатого августа 1949 года, незабываемо! В семь часов утра, после смешного завтрака я иду на вахту. Со мной

 

рядом шагают близкие мне друзья и товарищи по работе и по несчастью - это Лебедев, Скориков, Екимов и наш дневальный Вано Беридзе. Он несет мой примитивный чемоданчик - сундучок. За нами идут все штабники, проживающие в нашей полуземлянке. Дойдя до вахты, я остановился в ожидании помощника начальника колонны по труду с моими документами. В это время все штабники стали подходить ко мне, чтобы попрощаться со мной и пожать мне руку. Я в последний раз смотрю им в лицо, с которыми прожито в этой колонне более двух лет. Мою радость и волнение не передать! Я не могу спокойно сказать им ни слова! У меня на глазах слезы... Глаза туманятся...

Ну, наконец-то, подбегает помощник по труду, дверь вахты открывается и меня с двумя незнакомыми заключенными выпускают за зону! И в это время начинает накрапывать мелкий дождик...

Штабники, мои друзья, через колючую проволоку вдогонку стали мне кричать: «Николай, дождь к счастью!» А какое счастье ждало меня?..

Нас принимает конвой! Опять конвой! Неудивительно, ведь мой срок наказания заканчивается только завтра, 12 августа 1949 года. Следовательно, по режимным законам, меня должен сопровождать конвой!..

Вслед снова слышу крики друзей и штабников: «Доброго пути тебе, Николай». И мы вчетвером трогаемся в путь, спеша на станцию Дархан, расположенный в километрах полутора от колонны № 304.

И снова этап

Вот мы и на станции Дархан! Нас троих, прибывших из 304 штабной колонны, конвоир посадил в двухвостный товарный вагон. Когда мы поднялись в вагон, то там уже стояли пять женщин разных возрастов, тоже направляющихся на свободу. Все они имели какой-то серый, жалкий и неряшливый вид.

Когда я окинул взглядом вагон, то ахнул! Вагон после известкового гравия даже не подметен. Все стены вагона были запорошены известковой пылью! Сидеть было не на чем. Благо, что у меня был неказистый сундучок - чемодан, который послужил мне табуреткой до конца нашего пути, до станции Наушки. Остальные мучались по-разному - кто примостился на свой узелочек с вещами, а кто постелив свою телогрейку на известковый ще-

 

бень, опустился на нее и сам... А конвоир, закрыв за нами дверь вагона, устроился на тамбурной площадке...

Некоторые из нас на удивление были безразличны к тем условиям грязного, не подметенного после разгрузки известковой щебенки вагона. А некоторые, в том числе и я, возмущались на такое скотское отношение к нам, едущим на свободу... Тогда, в системе ГУЛАГа, подобное отношение к заключенным можно было испытывать повсюду. Это было как бы нормой системы! А пока наши сроки заключения (наказания!) не истекли, значит, нас можно было вести только, как преступников!..

Через несколько минут паровозик типа «Овечка» с несколькими товарными вагонами трогается с места, беря курс на станцию Наушки. Я про себя твердил: «До свидания Монгольский лагерь! До свидания Монголия и станция Дархан!».

Вагон, в котором мы ехали, был старый, кругом виднелись щели. Он скрипел и подпрыгивал на стыках рельс. А крыша его во многих местах была дырявая, поэтому от дождевых струй во все стороны летели известковые брызги...

Паровозик вез нас медленно. На станциях и на перегонах долго простаивал, ведь мы ехали без расписания.

Дождь вскоре прекратился, и мы попросили нашего конвоира, чтобы дверь вагона больше не закрывал. Он удовлетворил нашу просьбу и, пока ехали до железнодорожной станции родной страны Наушки, дверь была открыта.

Это всем нам придало относительно более веселое настроение...

После открытия двери я поднялся со своего сундучка и, подойдя к двери, облокотился об ее косяк и стал наблюдать за местами, которые мы проезжали. Перед моими глазами стали чередой проплывать Монгольские равнины с жухлой травой, небольшие сопки и горы. Попадались редко и стойбища монгол-кочевников с их жалкими юртами... Наблюдая за всеми теми картинами Монголии, мне хотелось скорее, скорее приехать на станцию Наушки и получить документы об освобождении с места заключения...

На станцию Наушки мы приехали только к вечеру. Дождь давно прекратился, и все в округе просохло.

Я вышел из вагона, огляделся: солнце уходило за горизонт. А кругом шла станционная суета, как в любой железнодорожной станции: движение составов, грохот буферов, свистки паровозов и едкий дым, валящий из труб паровозов.

 

Конвоир всех нас построил в строй и повел к реке Селнеги, где на берегу для нас был приготовлены палатки, в которых нам предстояло провести ночь... Небольшие кустарники подступали к двум рядам палаток, отдельно для мужчин и женщин, охраняемые коновойной службой ВОХРа.

В палатках стояли настоящие металлические односпальные кровати с постельными принадлежностями. Ложась в постель, я под матрац расстелил свои брюки, чтобы они прогладились и, чтобы не стащили бы небольшую сумму денег, которую я сумел сэкономить...

И, что удивительно, в эту необычную ночь перед днем освобождения я прекрасно спал!...

Последняя пощечина

Вот и утро двенадцатого августа 1949 года! Я встал раньше обычного. В этот день мне предстояло перейти своеобразный рубеж жизненного пути. Не имея образования и специальности, я должен начать новую жизнь, жизнь на свободе! Позади почти восемь лет жизни с восемнадцатилетнего возраста в тюрьмах и лагерях. И все это, слава Богу! Позади! Я остался жив! Хотя дважды был дистрофиком, и моя жизнь висела на волоске...

Сегодня, 12 августа 1949 года я получу справку об освобождении с мест заключения и буду, как бы заново рожден! Поэтому мое состояние было необычно радостное! Его трудно описать и понять человеку, который сам не испытал чувство освобождения из лагеря, если там было сто раз хорошо! Но такое там не бывало!!

Я не торопясь оделся, вышел из палатки и тихими шагами пошел к берегу реки Селенги, в которой когда-то чуть не утонул. В этом месте она спокойна катила свои холодные воды. Я огляделся вокруг. Кругом было тихо и мирно, а на востоке неторопливо вставало солнце - таким ярким, могучим и всегда радостным ослепительным диском... Я снял пиджак, засучил рукава рубашки и с наслаждением умылся холодной водой Селенги, и при этом подумал, что вряд ли еще когда-нибудь придется мне побывать в этих местах...

Я расчесал свои уже отросшие волосы и стал прислушиваться к пению птиц, как они весело поют, радуясь пробуждению очеред-

 

ного жизненного дня. Утро занималось ясное и безветренное, листья на кустарниках не шевелились. Свежий, еще не прогревшийся воздух бодрил...

У меня, повторяюсь, было необычайно приподнятое настроение! Я был молод, полон сил, энергии, мне было только двадцать шесть лет!..

Послушав пение птиц и окинул еще взором поверхность многоводной реки Селенги, я неторопливо зашагал к палаткам, в одной из которых провел ночь с одиннадцатого августа на двенадцатое августа 1949 года.

Да! Давно это было. С того дня прошло почти 53 года!.. Удивительно быстро бежит время!..

Подходя к палаткам, я заметил, что около них уже прогуливаются мои попутчики по несчастью - кто в одиночку, а некоторые попарно. Все ждали время вручения нам документов об освобождении из лагеря. Завтрака не было, так как на дорогу все мы получили сухой паек, которым я и воспользовался...

Ровно в девять часов меня пригасили к столу, стоящего в пятнадцати метрах от палатки, где я провел ночь. Рядом, совсем недалеко блестела на солнце поверхность реки Селенги.

Я подошел к столу. Сердце билось, как после долгого пробега! Подойдя к столу, я чуть не по стойке смирно встал перед старшим лейтенантом специального отдела Монгольского лагеря.

Кругом стояла какая-то тишина и спокойствие! Работник спецотдела сверил по формуляру мои данные, после чего вручил мне справку об освобождении из Монгольского лагеря. Взяв справку, я аккуратно расписался о получении ее, а под свою роспись поставил дату: «12.08.1949 года». Такая привычка ставить дату под своей росписью утвердилась у меня еще с тех пор, когда я недолго работал в родном селе инспектором Райфинотдела.

Но не успел я принять вертикальное положение, я получил сильный удар по уху! Это меня ударил старший лейтенант за то, что я поставил дату о получении справки об освобождении.

Это была последняя пощечина в моей лагерной жизни... Так я встретил свободу!..

Он стал на меня кричать, топать ногами, совать мне в лицо ведомость с моей росписью и не раз повторял: «Кто тебе позволил ставить дату в ведомость?» А я отошел от стола и подумал: «Почему старший лейтенант спец.отдела лагеря ударил меня за то, что я в ведомости о получении справки об освобождении поставил

 

дату?» Потом пришел к выводу, что мой срок освобождения, вероятно, перепутали и освободили меня с опозданием?! Иначе, зачем было старшему лейтенанту так кричать и даже меня ударять! А, впрочем, бог ему судья! Я и этот удар, и унижения пережил!..

Итак, я на свободе! Но моя радость оказалась преждевременной!

Когда я внимательно прочитал справку, то ахнул! В справке было написано, что моим постоянным местожительством определен аул Балхашского района Карагандинской области, отстоящий от города Балхаша в семидесяти километрах к востоку, в пустынном, заброшенном месте (название запамятовал).

Я крутил справку так и эдак, как бы искал ошибочной записи. Но, к сожалению, ошибки не было - оперчекисты твердой рукой написали, чтобы я поехал в пустынный аул Балхашского района Казахстана.

В то чудесное тихое, теплое и солнечное утро двенадцатого августа 1949 года я в растерянных чувствах ходил между кутов по берегу реки Селенги, читая и перечитывая ту злополучную справку об освобождении с мест заключения...

Та справка была моим единственным документом, подтверждающим мою личность! И только по ней я мог получить паспорт, а уже потом устроиться на работу и вообще начать новую жизнь... Жизнь на свободе!..

Вместе со справкой я получил сухой паек на семь дней и железнодорожный билет до станции Бертыс, отстоящий в двух километрах от города Балхаша. Но я решаюсь в тот аул не ехать! Что, значит, не ехать в то место, которое указано на справке? Следует особо подчеркнуть, что лица, не прибывшие на место жительство после освобождения с мест заключения, согласно полученной им справки, строго карались: им грозил новый срок - до двадцати лет! (Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 ноября 1948 года). И я это хорошо знал! Но вопреки здравому смыслу, я решаюсь в тот аул не ехать. Поступок мой по тем временам явно был смелым!..