- 121 -

БЫТ ПО-СИБИРСКИ

 

Итак, первая же зима доказала нам, что с Сибирью надо ладить по-хорошему, приспосабливаться к ней, приноравливаться. В конце концов, это был вопрос жизни и смерти для каждого новопоселенца. В жестоких природных условиях Нарыма важнейшим элементом человеческого существования было жилище. С его строительства и началась борьба ссыльных ассирийцев за выживание. Строительного материала было в избытке, ведь нас на сотни километров окружали леса — хоть город строй. Дом здесь сибиряки называли словом «изба», «хата», а чаще — «сруб». И говорили так: такой-то «срубил хату» или «надо срубить новую избу», потому что основным и универсальным инструментом был топор, которым «рубили», отсюда и название деревянного дома — «сруб».

Лес или строительный материал нам давали не бесплатно. Его надо было выписать в правлении колхоза по определенной цене за один кубический метр древесины, и эти деньги потом удерживали из заработка ссыльного. В справке-разрешении указывалось, на какой делянке (т.е. участке) можно рубить лес для строительства. Люди с топором и пилами входили в тайгу, выбирали стройные лиственницы, высоченные, с гладкими стволами, валили их на землю с помощью пил и тут же обрабатывали: обрубали сучья и ветви и «шкурили» ствол, т.е. снимали кору. Готовые бревна с помощью лошадей волоком отвозили к месту строительства. Ассирийцы быстро переняли у местных жителей искусство возведения срубов. Если в семье было несколько взрослых мужчин, то дом строился быстро, вырастал на глазах. Заготовка строевого леса занимала иногда больше времени, чем само строительство. Да, все своими руками делали ассирийцы в этом крае лесов и болот.

 

- 122 -

Только вот знаменитую русскую печь — самую главную деталь любого северного дома, которая занимала почти треть площади общей комнаты, сами сложить не умели, для этого звали местных. Но и среди местных жителей найти настоящего печника, мастера своего дела, было не так-то просто. А без печки дом еще не дом. Человеческое жилище считалось устроенным, когда первые струйки дыма, пройдя через дымоход печи наружу, появлялись над крышей дома.

У нашей семьи на второй год ссылки тоже была своя «изба». Она была устроена, подобно большинству домов в этих краях, довольно примитивно: с улицы человек попадал сначала в маленькое темное помещение, сени, а оттуда дверь вела в большую общую комнату, где жили все члены семьи — вместе ели и спали. Вот и все.

В сенях без окошка, где летом было прохладно, а зимой морозно, стояли ведра с питьевой водой. Сибирская вода хороша на вкус, она хороша также для стирки, женщины говорили, что вода — «мягкая». Ее брали в глубоких колодцах. Зимой внутренние деревянные стенки этих колодцев обрастали ледяным панцирем, слой льда становился толще и толще, и когда четырехугольный огромный зев шахты превращался в узенькое горлышко, сквозь которое уже не могло проскочить и ведро, тогда люди вооружались длинными баграми и сбивали, скалывали лед, освобождая доступ к воде. Мы могли более или менее точно определить температуру воздуха на улице по тому, насколько замерзала вода в ведрах, которые стояли в сенях. Если сверху образовывалась только ледяная корка, которую нетрудно было сломать и пробить кружкой, значит, на дворе не больше 25 градусов мороза. Если вода в ведре сверху донизу становилась сплошной глыбой льда (которая нередко разрывала само металлическое ведро там, где проходил соединительный шов) — на улице 40 градусов, а может, и холоднее. При такой низкой температуре как бы ни торопился входящий человек захлопнуть за собой дверь, из сеней в жилую комнату все равно успевали ворваться клубы белого морозного пара — и тогда на короткое время комната погружалась в белый дым. В эти моменты сибирская зима обдавала нас своим дыханием, мы зябли, поеживались от холода, кутались во все тряпки, какие находили.

 

- 123 -

Во время таких холодов из домашних животных, которые у нас уже были, только корова могла выжить и не сдохнуть в неутепленном сарае. Тому, кто не был сам в сибирской ссылке, трудно поверить или хотя бы представить себе то, что с нами в одной комнате переживали зиму вся наша домашняя птица и скотина. Семья состояла из одиннадцати человек: семеро детей, отец с матерью, бабушка и дочка моей старшей сестры, т.е. моя племянница. Мы все жили в одной комнате, спали на «лежанках» («лежанками» в Сибири называли деревянные, грубо сколоченные из досок тахты), а под этими «лежанками», огороженные, зимовали куры и два или три поросенка. А однажды, когда наша корова с ласковым именем Люба поздней ночью отелилась и ударили ранние крепкие морозы, ее новорожденного теленочка пришлось взять в жилую комнату и около месяца подержать в тепле, а потом, когда он окреп и уже мог выдержать холод сарая, его отпустили к матери. Конечно, от такого соседства со скотиной комната была полна вонью, но что было делать? Мы спасали животных, а они спасали нас от голода, давая нам яйца, молоко, мясо. Такое сосуществование скотины и человека под одной крышей зимой было одним из условий выживания в Сибири.

Весь первый год ссылки ассирийцы получали продукты питания в счет аванса, отпускаемого колхозом. Своего не имели ничего. К концу первого года ссылки и после тяжелого труда, когда колхоз произвел расчет и выдал за каждый заработанный «трудодень» (условная мера труда) по 1,5 килограмма пшеницы и 50 копеек, многие ассирийцы, особенно многодетные семьи с одним кормильцем, остались безнадежными должниками колхозу. Колхоз был очень бедным и мало давал за заработанный трудодень. Иногда получали также горох; его размалывали на мельнице и добавляли в муку, чтобы выходило больше хлеба. Хлеб пекли сами. Была в нашей деревне мельница, там все мололи пшеничное и гороховое зерно, рожь и овес. Хлебные булки выпекали в русской печи, от которой шел прекрасный запах хлеба. Для нас не было лучшего лакомства, чем горбушка свежевыпеченного хлеба: мы ее натирали долькой чеснока и посыпали солью, а поджаренный капустный лист хрустел на зубах, и, честное слово, это было очень вкусно!

 

- 124 -

Но в первые годы ссылки хлеба не хватало. От голода нас спасала картошка. Ее было предостаточно. Уже на втором году ссылки каждая ассирийская семья сажала картофель на площади от 20 до 30 соток и даже больше, так что потом у нас было настоящее картофельное изобилие. Мы даже продавали картошку в последние годы ссылки водителям, шоферам грузовых автомобилей, которые проезжали мимо нашего села в сторону Томска. Картофель покупали ведрами, а не килограммами, и по удивительно дешевой цене. Сейчас на базаре 1 килограмм картошки стоит больше, чем 10 кг в Сибири в то время.

Нередко случалось так, что в доме у нас не оставалось ни крошки хлеба. Тогда отец, долго не решаясь, медля, откладывая, все же, понукаемый сердитыми выговорами мамы и видом голодных детей, брал наконец мешок и в очередной раз, с тяжелым сердцем отправлялся в колхоз просить муку в долг (а расплачиваться — как? чем?). Иногда давали полмешка муки. Но однажды колхоз сам, как говорится, «сел на мель», т.е. никаких запасов не осталось. Колхозный бухгалтер, ссыльный еврей Иосиф Каплан, от которого зависела выдача муки в долг, был очень дружелюбно настроен к ассирийцам. И вот Каплан развел руками и сказал моему отцу: «Нет ни одного килограмма! Все съели. Помочь не могу». Отец молча повернулся, готовый уйти. «Постой, Лазарь! — крикнул ему вслед Каплан. — Если хочешь, бери веник и иди в амбары, если там из углов сможешь намести оставшуюся муку — бери себе, в бумаги записывать не буду. Иди, я разрешаю». И отец пошел «подметать» себе на хлеб. Ему повезло. Из щелей и углов амбаров он с помощью веника наскреб несколько килограммов муки. Возвращался он домой и ощущал приятную тяжесть мешка. Есть хлеб! Пришел и рассказал нам, довольный и улыбающийся, как замечательно повезло ему с мукой и какой хороший, добрый парень этот Иосиф Каплан.

Хотя старожилы и говорили, что мы приехали «на все готовенькое», «как на курорт», Сибирь и в наше время оставалась достаточно диким, неразвитым краем. От нас до ближайшей железной дороги было не меньше 500 километров. Асфальтированных дорог, конечно, не было и в помине. Де-

 

- 125 -

ревянные тротуары на главной улице районного центра Бакчар воспринимались здесь как чудо цивилизации.

Когда нас привезли в сибирскую ссылку, никакого электрического света еще не было в этих краях. Мы три года жили при свете керосиновых ламп. На четвертом году ссылки на местной речке построили плотину и установили генератор, так что маленькая гидростанция стала снабжать электроэнергией нашу деревню. Эта электроэнергия ценилась как золото, ее строго экономили. Электрический свет давали в наши дома только с наступлением темноты, и лампочки горели до одиннадцати часов. За несколько минут до этого времени лампочки три раза мигали — это с электростанции дежурный монтер подавал сигнал, что сейчас выключат общий рубильник и подача электричества будет прекращена. После этого жизнь в деревне замирала до рассвета следующего дня.

Одновременно с электричеством в нашей деревне провели радиотрансляционную сеть. Помню, что однажды в нашей комнате повесили какую-то черную тарелку, из нее вдруг раздался треск, какие-то звуки, напоминающие кашель, и потом она заговорила человеческим голосом. Конечно, мы все были в неописуемом восторге. Так радио вошло в нашу жизнь.

Была в нашей деревне Поротниково и своя «культурная» жизнь. Примерно раз в месяц по селу мгновенно проносилась волнующая весть: кино привезли! После работы, отметившись в комендатуре, отмывшись от грязи и поев, народ шел в клуб, покупал билеты по 50 копеек штука (в переводе на «новые» деньги, после денежной реформы Хрущева, это 5 копеек, однако сейчас билет в кино стоит 50 и даже 70 рублей) и рассаживался на скамьях в ожидании чудесного зрелища. В ту пору, когда электричества еще не было, кино «крутили» с помощью компактного генератора электрического тока; его перевозили из колхоза в колхоз на один только вечер, и поэтому он назывался словом «кинопередвижка». «Кинопередвижка» устанавливалась на улице у стены клуба, и во время работы мотор генератора грохотал, как дизельный трактор, однако это не мешало зрителям получать удовольствие от чуда, называемого «кино». Фильмы были все больше на военно-патриотическую тему или по пьесам русского писателя Островского. С той далекой поры помню названия

 

- 126 -

фильмов «Два бойца», «Она защищает Родину», «На каждого мудреца довольно простоты». А фильм «Волки и овцы» по пьесе Островского запомнился благодаря недоразумению. По названию фильма ассирийцы подумали, что будут показывать зверей, охотников, животных — тема близкая и понятная бывшим горцам-скотоводам. Но ни волк, ни овца ни разу не показались на экране, весь фильм состоял из малопонятных для публики разговоров каких-то важных господ с бакенбардами с какими-то старомодно одетыми дамами. Все зрители были крайне разочарованы. Но однажды привезли фильм, который произвел на всех колоссальное, неизгладимое впечатление, — «Приключения Тарзана». Вот это был фильм! Все остальное, что мы видели раньше, померкло перед ним. Впоследствии реакция зрителей-ассирийцев была весьма своеобразной: под сильнейшим впечатлением от увиденного в этом фильме один ассириец назвал своего новорожденного сына Тарзаном, другой назвал свою только что родившуюся дочь Ритой (так в фильме звали возлюбленную Тарзана), а один даже умудрился назвать свою дочку Читой — по имени обаятельной шимпанзе, которая «играла» в знаменитом фильме. Сейчас эти дети, получившие свои странные имена благодаря кинострастям малограмотных родителей, выросли и стали умными образованными людьми и сами имеют детей.

Жизнь не может состоять из одного только уныния, горя и тоски, даже если она проходит в Нарыме — сердце сибирской ссылки. Вспоминая наши годы в Сибири, я хочу сказать, что, несмотря на все жестокости жизни, невзгоды, противоестественные ограничения, мои соплеменники оставались людьми, сохраняли благородство души, добросердечность. Мы были уже несколько лет в ссылке, безвинно осужденные, оклеветанные, подневольные, нас сгибали в «бараний рог» комендантский режим, сибирский климат и каторжный колхозный труд; казалось, всякие связи с прошлым разрушены, все надежды убиты, осталась лишь память, да и та все слабее и безразличнее... Но нет, люди жили и во что-то верили, несмотря ни на что, и даже были у нас свои маленькие радости. Когда, будучи уже взрослым человеком, я увидел картину русского художника Ярошенко «Всюду жизнь», я как завороженный

 

- 127 -

смотрел на нее: меня поразило не содержание картины, но философский смысл ее названия. Если человек не страдал в жизни, то это название ему ничего не говорит. Во мне же эта картина Ярошенко мгновенно разбудила воспоминания о сибирской ссылке. Да, была там жизнь, была...

Ассирийцы не изменили своим национальным и религиозным традициям в годы ссылки. В этом смысле можно сказать, что Иисус Христос не оставил их и в Сибири. Каждое Рождество и каждая Пасха, Воскресение Христа, праздновались ассирийцами с большим воодушевлением. В день праздника Рождества, как это принято среди нашего народа, группа наиболее уважаемых людей во главе со стариками обходила ассирийские дома, не пропуская ни один. Входя, говорили хозяевам так: «С праздником вас! С Рождеством Христовым!» После этих традиционных слов гости присаживались за празднично приготовленный стол, но лишь на несколько минут, чтобы, согласно обычаю, немного поесть, выпить и перейти к следующему дому. Потом, посетив таким образом все ассирийские дома (на это уходил весь день), собирались на праздничный ужин у кого-нибудь в наиболее просторной избе. Во время ужина наши родители пели псалмы, посвященные истории рождения Иисуса Христа. Псалмы начинались сценой явления архангела Гавриила Деве Марии и были очень длинными, но слушать их было приятно, как всякую интересную сказку.

В Сибири я знал одну молитву и твердил ее наизусть всякий раз на ночь перед тем, как уснуть. Меня научили этой молитве отец и мать. Я плохо понимал ее содержание, маленький был еще, но мне сказали, что она нужна обязательно, как защита от всего дурного, что может случиться в жизни, и я поверил в это.

Много лет спустя я учился в московском техникуме, потом служил в армии и с годами почти забыл слова этой молитвы. Я много ездил по нашей стране и однажды, приехав в отпуск к родителям в Грузию, спросил у своего отца, какой же именно молитве он меня научил в Сибири. Мне так хотелось вспомнить ее, снова услышать слова этой молитвы и понять смысл, в них содержащийся.

 

- 128 -

Мой отец раскрыл Евангелие от Матфея — а он никогда не расставался со Священным Писанием на ассирийском языке, и в главе 6 показал следующий текст: (…)

Я смотрел на эти древние буквы. К этому времени я уже научился самостоятельно читать и писать по-ассирийски. С первых слов я понял, что это не что иное, как известная молитва «Отче наш». Значит, в Сибири все годы я читал на ночь эту великую молитву, обращенную к Богу Отцу. Мои родители, малограмотные люди, не могли ни тогда, ни сейчас объяснить ее смысл. Но все равно я им благодарен, благодарен за то, что хотя бы таким образом они старались меня оберегать. Я не очень религиозный человек, но почему-то мне было приятно сознавать, что в те далекие годы, я, маленький мальчик, неизвестно за что сосланный в Сибирь, произносил каждый день эту молитву. Сейчас я видел в этом правоту известных евангельских слов: «Дух живет, где хочет».

Да, всюду жизнь с ее естественными проявлениями. В истории ассирийской ссылки есть даже яркая спортивная страница. Поселение ассирийцев в Нарымском крае положило начало развитию и быстрой популяризации футбола. Футбольные матчи были любимым спортивным зрелищем для сибиряков. Наша ассирийская молодежь составила свою футбольную команду, которая в скором времени стала самой сильной в районе. Смуглые ассирийские футболисты играли с невиданным в этих краях темпераментом, уже одна их внешность производила на болельщиков и зрителей сильное впечатление. В глазах сибиряков наши футболисты были та-

 

- 129 -

кими же виртуозами кожаного мяча, какими сейчас являются бразильцы. Да взять хотя бы необычные для России имена ассирийских футболистов, как они звучали! — Азду, Бузо, Даниэл, Гурген, Андрос, Матте и др. На очередной матч наших футболистов везли из режимного, с комендантским порядком колхоза в районный центр на телегах, а мы, босоногие болельщики, бежали следом за ними, поднимая клубы пыли на проселочной дороге. У меня сохранилась уникальная фотография — ассирийская футбольная команда в Сибири в ее полном составе. Снимок сделан в 1955 году, в тот день, когда наши национальные «звезды» выиграли со счетом 3:1 у сборной футбольной команды Бакчарского района. Это был настоящий триумф.

Уже на втором году нашей ссылки между нами и местным населением установились добрые отношения. Теперь никто из местных нас не опасался и не подозревал в плохом, и хотя нас по-прежнему считали «турками», но перестали обзывать «черномазыми». Совместная работа на полях и на колхозных фермах сблизила людей. Сибиряков удивлял и вместе с тем восхищал наш дружный, сплоченный народ. Они бывали у нас на свадьбах, на которых собиралось две сотни, а то и больше гостей, им нравилось, как все замолкали, когда поднимался старший, чтобы произнести тост. Им нравился порядок и взаимоуважение на свадьбах, нравилось и то, что, сколько бы гости ни пили, никогда не было ни пьяных, ни пьяных драк.

К тому же сибирякам явно импонировали жизнерадостность ассирийцев, их природная общительность, горячий темперамент и любовь к труду. Вскоре никакого искусственного разделения между людьми разных национальностей не осталось, все границы были уничтожены обоюдной симпатией. Сибирские девушки охотно дружили с нашими ассирийскими парнями. По воскресным вечерам молодежь собиралась в большом бревенчатом помещении, именуемом «клуб», там танцевали, пели песни и частушки под гармошку, знаменитую русскую гармонь.

В то время очень популярной была одна шуточная песенка, которую ассирийские остряки сочинили в ответ на бюрократию нашей администрации, всесильной в этих краях. Пе-

 

- 130 -

сенка эта, может быть, и не очень складная, ибо сочиняли ее «коллективно» и на русском языке, но все же идея выражена ясно, и есть в ней острота, «перчик». А главное, она отражает какую-то частицу нашей сибирской жизни, поэтому стоит привести здесь слова этой песенки.

 

КАК ЗА ДАНИЛУ Я ЗАМУЖ ВЫХОДИЛА

Мой Данила служил в одном тресте,

В сторожах — на ответственном месте!

 

Мы с Данилой друг друга любили,

О супружестве Бога молили.

 

Наконец Бог услышал моленья, —

Мне Данила сделал предложенье.

 

В загс пошла с женихом я под руку,

Повстречала нас там волокита:

 

«Если вправду хотите вы жениться.

Многих справок вам надо добиться:

 

Где жила, где была, где училась,

С какой целью на свет ты родилась?»

 

Но и этого было еще мало,

Мне сказали, чтоб я метрики достала.

 

Я быстро побежала к счетоводу,

А счетовод отсылает к деловоду.

 

У деловода был скверный характер:

Он кричит: «Пусть подпишет бухгалтер!»

 

А бухгалтером была баба злая.

Мне сказала: «Я сегодня — выходная!»

 

Аж мурашки побежали по телу,

Я срочно помчалась к управделу.

 

- 131 -

Он примял меня очень приятно.

Отослал к счетоводу обратно.

 

А пока счетовод канителил,

У Данилушки кудри поредели.

 

Наконец отыскали мой номер.

Но жених уж от старости... помер.

Надо сказать, что материал для подобных частушек давала сама жизнь. Данил — имя реального ссыльного ассирийца. В ссылке возникло несколько смешанных браков между ассирийцами и русскими. Однако женитьба в Нарымском крае с его комендантским режимом была делом далеко не простым. Очень сложно было зарегистрировать факт появления новой семьи.

А разве можно забыть те летние сибирские вечера, когда последние лучи солнца гасли на горизонте и ссыльные возвращались с полевых работ! Ехали на телегах, запряженных лошадьми, — целый караван гужевого транспорта; лежали или сидели на сене и, как обычно в полный голос, от души пели женщины: русские, казачки, ассирийки, все вместе — сибирячки поневоле. Удивительно, как только им хватало энергии, желания, энтузиазма, чтобы после тяжелого рабочего дня еще и песни распевать всю дорогу. Наверное, душа этого хотела. Пели о ямщике, который замерзал в степи, о бродяге, который с сумой на плече брел и проклинал свою судьбу, о «златых горах», которые обещал девушке коварный соблазнитель, о смерти невесты в самый день ее свадьбы, смерти, которую предсказала цыганка, и другие, за душу хватающие песни.

Русские и ассирийские голоса сливались в этих жалостливых песнях, таких задушевных, что у самих поющих женщин выступали порой слезы на глазах. Да, я помню это, мне было уже двенадцать лет, и меня мать и сестры брали с собой на полевые работы. Я помогал им собирать в копны скошенное и просохшее сено или раскладывать леи рядами для просушки под солнцем. Поздно вечером возвращались в деревню. Взрослые спешили сначала в комендатуру — отметиться в

 

- 132 -

списках, показать, что они здесь, никуда не убежали. Потом уже шли домой.

Наша одежда, так же как и пища, была такой, что проще некуда. Летом мы, дети, ходили босыми, нас называли «босоногой командой». Зимой все носили валенки. У некоторых моих сверстников и ассирийских мужчин старшего поколения была самодельная обувь из сыромятной кожи, которая на нашем языке называется «чарухи». Они по форме похожи на лыковые лапти русских, да это и есть лапти, по сути. Их удобно было носить в горах Турции. Туфли или ботинки фабричного изготовления у нас, конечно, отсутствовали. Это обстоятельство иногда доставляло нам, детям, немалые огорчения. Однажды, помню, старший брат пришел из школы со слезами и заявил родителям: «Не пойду я больше в этих лаптях в школу, там дети смеются надо мной, дразнят!» Отца эти слезы огорчили, он взял разрешение в комендатуре, поехал в районный центр Бакчар и там купил для нас настоящие ботинки, над которыми уже никто не мог посмеяться. Но некоторые ассирийцы даже в 1956 году все еще носили на ногах «чарухи».

Когда я вспоминаю, какой убогой, невзрачной была жизнь ассирийских детей, как, впрочем, жизнь всех детей вообще в условиях ссылки, беспредельная тоска овладевает мной, хотя прошло уже много лет с того злосчастного времени. Если полуобгорелая полусырая картофелинка, вынимаемая из печи, была для нас лакомством, а приезд грохочущей мотором «кинопередвижки» — праздником искусства, то можно ли представить себе более бедную, примитивную, безотрадную жизнь, чем наша в те годы?