Хлеб наш насущный
Жил на Первом коми старик Степан Холопов. В молодости он бывал в Литве: во время Первой мировой войны участвовал в обороне Каунаса. Он, хотя и был малограмотным, долгие годы работал мастером на лесозаготовках. Когда надо было закрывать наряды, часто приглашал помощников-грамотеев, а вместо подписи ставил крестик. Один из помощников зло посмеялся над стариком - в список работ вписал подтягивание веревкой солнца, чтобы было теплее, и разгон дыма по пасеке. Подписанный мастером наряд попал в контору, где весело смеялись, а он получил нагоняй.
Сын старого Холопова Алексей, немного старше нас, организатор детских шалостей, неизвестно каким путем «собрал» личную библиотеку. Какими правилами он руководствовался при ее комплектации, трудно сказать, но именно благодаря книгам (отлично изданным) из этой библиотеки я узнал о Робинзоне Крузо, о Гулливере, познакомился с героями Жюль Верна, узнал о путешествиях Магеллана, Америго Веспуччи, капитана Кука, о приключениях испанских конкистадоров. Книги были богато иллюстрированы. Однако романтический мир книжных героев сникал перед бедами реальной действительности. Вторая военная зима была тоже холодной, тонущей в сугробах. Запасы пищепродуктов иссякали, казенные пайки отощали, начало мучить вечно не проходящее и, главное, ненасытное чувство голода.
В мою обязанность как старшего входило отоваривание хлебных карточек. Мать, работающая «на чурках», т.е. приготовлении автомобильного топлива, не была отнесена к основной рабочей категории, поэтому получала хлебную пайку 400 граммов, а мы, дети и прочие иждивенцы, 250 граммов. Таким образом, я должен был доставлять домой 900 граммов хлеба насущного. За пазухой тщательно прячу карточки. Магазинчик маленький (будка вохровцев у бывших лагерных ворот) и не отапливаемый, покупателей много. Если хочешь получить хлеб на ужин, надо попасть в число первых, иначе в очереди простоишь до позднего вечера. Уже часа за два до открытия магазина занимаешь очередь на улице, у дверей. Около пяти вечера приходит продавщица (самый, на мой взгляд, счастливый, т.е. сытый человек в участке) и забирает мешки, в которых принесут хлеб из пекарни. Более солидный народ идет с ней в качестве
носильщиков. Нетерпение у дверей возрастает. Толпа растет. Мороз никого не пугает.
Скоро ли откроют магазин?
Скоро, скоро, уже пошли за хлебом.
Вот хлебушко принесен. Продавщица с носильщиками кое-как пробирается внутрь, под носом ожидающих захлопывает дверь - надо подготовиться к работе в насквозь промерзшем магазине. Носильщики, конечно, получают пайку вне очереди. Если подготовка затянулась, ожидающие беспощадно колотят в дверь, лучше это делать ногой. Наконец за дверьми слышится возня. Все готовятся к прыжку. Дверь вместе с продавщицей отбрасывается, будущие едоки стремглав врываются вовнутрь, трещат кости и одежда. В дверях давка невозможная, бывало, случались и пробки. Глядеть со стороны - потеха.
Ворвавшись, вовсю бежишь к прилавку, и горе зазевавшемуся или споткнувшемуся, ибо первенство в очереди за дверями в зачет не принимается. И горе тому, кто лезет поперед образовавшейся внутри очереди. Люди, организованные по вековечному советскому принципу «кто последний, я за вами» одними свирепыми взглядами испепеляют нарушителя кодекса. Чтобы никто в очередь не втиснулся, задние напирают на передних - очередь плотно спрессована, даже с пайком трудно выбраться.
Наконец, обхватив пайку руками, топаешь в барак. Хлеб по дороге есть нельзя, но невозможно удержаться! Замедляешь шаг и ешь добавку, так как цельным куском, хвала Богу, пайку отвесить обычно не удается. Хорошо если добавки две - большую съедаешь, меньшую приносишь с основной порцией, сияя добросовестностью. Плохо, когда добавка одна и большая или ее вовсе нет. Тогда надо ковырять под коркой, но спрятать следы преступления тяжело. Каждый вечер то в одном, то в другом конце барака возникает шум - матери бранят едоков добавок и любителей прочих фальсификаций.
В середине зимы своя картошка кончилась, настало время обменов. Народ идет в окрестные деревни, к местным жителям, менять с трудом выкроенную буханку хлеба или какую-нибудь привезенную еще из Литвы вещицу на картошку. У всех есть санки, и по зимникам бредут вереницы бедолаг. Все мое детство было привязано к санкам: с ними и в лес за дровами, и в Маджу за картошкой, и в заснеженные поля за репою - все тянешь и тянешь. А концы были немалыми - десятки километров. Перед мысленным взором встает такая картина: по безбрежной снежной равнине
замерзшей Вычегды бежит санная дорога, обозначенная вехами. По дороге еле движутся несколько черных точек. Это мы с пани Винчене идем в Маджу на обмен, на картошку. Каждый тащим санки, на которых лежит завернутая в мешок и крепко привязанная буханка хлеба или вещица. Однако не каждый поход бывал удачным. Чтобы удача нам сопутствовала, пани Винчене громко молится - читает Литанию во имя Пресвятой Девы Марии. Пани Мария Винчене имеет скрытый интерес: можно было бы читать Литанию всех святых, но она взывает к патронке. Над рекой звучит:
- Святая Мария, Богородице! - Мы неорганизованно отвечаем:
- Молись за нас!
- Мать сострадательная!
- Молись за нас!
Нам, пацанам, неохота молиться, иной раз не отвечаем на обращения Литании. Тогда получаем замечание, и опять: «Молись за нас!» Идешь, идешь под уклон, санки набегают и стукают в пятки - молись за нас!, кто-то из нас поскользнулся и упал - молись за нас! У этого перевернулись санки - молись за нас! Молимся, молимся, чтобы только поход удался, чтобы добыли картошку, чтобы мама накормила супом!
Помню, один из первых моих походов окончился неудачно. Мама дала для обмена махровое полотенце, за что я получил полтора ведра картошки. Гордо пришествовал домой, но картошка оказалась облита керосином - хозяйка меня попросту надула, всучив некачественный товар. Мама послала меня вернуть несчастное полотенце, да куда там. Меняли колхозники небогато - картошку на хлеб.
Как и во все времена, благоденствовали всякие продавщицы, кладовщицы, заведующие. Увидев какую-нибудь «буржуазную» вещицу, они не могли устоять против соблазна заполучить ее. Всякими способами выкраивали, воровали, недовешивали пищепродукты, хотя по тем временам контроль был жесткий. В голодуху укравшего что-нибудь у частного лица порицали, но в то же время «присвоение» казенного имущества не встречало особого порицания окружающих. Главное, не попасться. Однако многие попадались. В военное время жестко карали за каждый подобранный колосок. За горсть овса, несколько картофелин, найденных в кармане, человек попадал в лагерь, откуда практически возврата не было. Из нашего участка так сгинуло шесть человек земляков.
Голодали и местные жители - колхозники. Сам видел колхозницу в Корткеросе, мелющую на ручных жерновах древесную кору -добавку к шаньгам. Похоже, что коми люди хлеб не пекли, их заменяли шаньги. Праздничная шаньга - ржаная лепешка с верхним слоем из толченой картошки, которую при возможности смазывали маслом.
В те времена у колхозов хватало сил, чтобы весной засеять все поля, но не было возможности убрать весь урожай. Под снегом оставались целые гектары картофеля, репы, турнепса. Единственными помощниками в уборке урожая были учащиеся школ и... мы, спецпоселенцы. Если осенью вырвать репку или выкопать куст картофеля было опасно, и это делали в темное время, то с выпадением снега уборка легализовалась. В начале зимы сторожа нас еще гоняли: поймав какую-нибудь зазевавшуюся тетку, колошматили ее, отбирали торбу с «добычей». Но ближе к декабрю, когда и для райкома партии становилось ясно, что уборку не закончить, людям разрешалось ковыряться в снегах.
Вставали рано, часа в четыре, и в потемках, впрягшись в санки, шли несколько километров к полям. Поиски репы или турнепса напоминали добычу жемчуга. Нужно было лопатой разгрести снег на большой площади, найти добычу и топором вырубить из промерзшей земли лакомый кусочек. Хорошо, если натыкался на неубранный участок. Съестное искали не только в полях. Посещали колхозные овощехранилища и раскапывали свалки в поисках полусгнивших корнеплодов. Здесь также приходилось перелопачивать горы снега. Конечно, добыча было небольшой, а желающих ею «полакомиться» хватало в избытке.
Весною, когда люди после суровой зимы еле шевелились, открывался новый источник добывания пищи. Шли на поля, с которых осенью был убран картофель, и тяпками рыхлили землю. За зиму картошка замерзала, и весной, оттаяв, становилась мягкой - почти один крахмал. Если наткнешься на недобросовестно убранный участок, за день в вонючей жиже можно было натяпать целое ведро добра. Взвалив мешок с добычей на плечи, взяв наперевес тяпку, счастливчик отправлялся домой. Из мешка сочилась жижа, одежда промокала насквозь, распространяя не очень приятные запахи, но мы были довольны. Дома размякший картофель очищали от кожуры, промывали и прямо на плите, без противня и сковородки, пекли вкусные и очень сытные лепешки. Никто и
не предполагал, что из таких отбросов можно приготовить такое вкусное блюдо. Люди шутили, что если будет суждено вернуться в Литву, то специально заморозят картофель для таких лепешек. И я твердо тогда так думал. Но этот эксперимент, похоже, так никто и не осуществил. Такая перекопка картофельных полей очень помогала людям выжить. Жаль, что северные колхозные поля были небольшими, а копальщиков было много.