КАК ТАМ... НА ПЕРЕДОВОЙ?..

 

До сих пор в левой руке ношу осколочек немецкой мины со спичечную головку. Эту пустячную «награду» я получил далеко за Северным Донцом в августе 943 года, в наступлении на Рубежное, что на Украине, провоевав всего с неделю. В тот же миг получил настоящее серьезное ранение левой голени, что заставило меня покинуть передний край боя и отправиться в полевой госпиталь.

А вот почти за всю Сталинградскую эпопею, с августа до второй половины декабря 1942 года, когда шли самые ожесточенные кровопролитные сражения, когда наша 15-я отдельная курсантская стрелковая бригада держала тяжелейшую оборону севернее тракторного завода и поселка Спартановка, когда мне, связному саперной роты, приходилось бегать по полям, оврагам, окопам в пойме реки М. Мечетка и по берегам Волги, связываясь с батальонами, ротами и группами наших войск, попадая подчас под адские артиллерийские обстрелы, под несусветнейшую бомбежку немецкой авиации или под пулеметные свинцовые струи, меня Бог миловал. Не зацепило. Удивительно!

Но когда у тракторного завода оборона относительно стабилизировалась (немцы повыдохлись в боях), сидя в окопчике, я усмотрел, что пилотка моя изрядно пострадала: под самой звездочкой отверстие от пули, сверху свисали рваные лоскутики; в полах шинели в нескольких местах зияли дыры от осколков. «Испортили обмундирование, негодяи!» — помню, мелькнула мысль тогда.

Невольно думается сегодня: «А не судьба ли это?». Но судить и догадываться о том не берусь и не хочу.

Продолжу свои воспоминания о друзьях-товарищах — фронтовиках.

1944 год. Апрель. Днепродзержинск. Из госпиталя через освободившиеся от фашистской оккупации украинские области нас — взвод человек 30 полувыздоровевших — через Кривой Рог отправили на фронт. С забинтованными головами, руками, ногами месим украинский чернозем.

В дороге, естественно, постепенно завязывались знакомства между солдатами. «Кто? Откуда? Где воевал?» — «О! Сибиряк?! Земляк!» — слышались порой возгласы. Люди разных социальных слоев: крестьянские парни, бывшие студенты, рабочий класс (в основном молодежь) — быстро находили общий язык. Находились среди нас солдаты и сержанты, воевавшие чуть ли не с первых

 

месяцев войны. На получасовых привалах делались перевязки еще не заживших ран, велись нехитрые разговоры о том о сем, обо всем, но больше всего о войне. И это понятно.

— Скоро ли война проклятущая кончится? — при встречах спрашивали нас пожилые женщины-украинки у своих полуразбитых, разрушенных мазанок.— Наших милых Оксаночку и Ганночку проклятые фашисты угнали в Германию.

Мы как умели давали ответы, сочувствуя переживавшим матерям и близким погибших, раненых, угнанных в фашистское рабство. Обнадеживали, как могли.

Заканчивалась третья неделя нашего многокилометрового перехода. Изрядно уставали. Слушай, расскажи мне, как там... на передовой. В окопах,— обратился ко мне однажды на привале долговязый младший сержант с перевязанной кистью правой руки. Я крайне удивился. На передовую шел я третий раз: в первый — из дома, два — из госпиталей. И таких вопросов не приходилось слышать. Странно! Раненый младший сержант был годков на пять старше меня, воевал, по-видимому, больше моего — и спрашивает такое?

— Да по-всякому... — нехитро ответил я.— Где как... Страшновато, везде стреляют, убивают иногда. Окопная грязь, снег, дождь, взрывы снарядов, мин, свист пуль, бомбежки...— стал я перечислять «прелести» переднего края, повседневность окопной жизни.

— А ты... что? Разве ни разу не побывал на передовой? — спросил его просто так, полушутя — полусерьезно, рассматривая соседа. Тот перевязывал раненую руку, держа зубами конец грязного бинта.

— Да нет...— как-то уклончиво, с натугой ответил он.— К фронту я иду... в седьмой раз.

— ??? — у меня открылся рот, я уперся взглядом на друга-соседа, разжевывая мозгами сказанное им.

— Да! Не веришь?.. С декабря 41-го воюю,— и младший сержант стал старательно, словно извиняясь, показывать мне и другим солдатам места ранений: на ноге, плече, голове.— Под Москвой по ноге выше колена резануло... Под Курском чуть уха не лишился,— он показал всем огрызок уха.— Да все ранения легкие, касательные.

Остановился, оглядывая нас.

— Я так думаю: везение — великое дело!..— он недосказал начатую мысль.

 

— Подъем! — послышалась команда лейтенанта, командира взвода. И мы снова в пути.

Под впечатлением услышанного рассказа, еле ноги передвигая, добрели до Одессы, недавно освобожденной от фашистской оккупации. Кругом разбитые дома, улицы в воронках, мусор, камни. Кое-где копошился гражданский люд, приводя город в божеский вид. Длинной темной полосой по горизонту тянулось Черное море. Сутки отдыха, и снова в дорогу: на Беляевку, к фронту. Почувствовали его дыхание. Наши самолеты-штурмовики с гулким ревом низко над землей пролетали на запад, в сторону противника. Нас всех это радовало.

А вот и Днестр, река быстрая и коварная. Кончалась украинская земля. Начиналась Молдавия.

— Взвод, быстро на паром!

Мы рьяно рванули на дощатый настил, сколоченный и связанный на восьми пустых железных бочках. Мы хорошо знали, что означала быстрота в подобных ситуациях.

— Здесь главное не попасть под обстрел на реке. В километре передовая, а фашисты-сволочи пристреляли места переправ, — объяснял нам старшина, руководитель перевоза.

Поплыли, перебирая, кто мог, руками канат, связывающий два берега реки. Не успели выйти на правый берег Днестра — засвистели, посыпались снаряды. Взрывы справа, слева, по переправе. Взвод врассыпную — по воронкам, по канавам. Задрожала, застонала земля. Но все, к счастью, обошлось благополучно, если не считать двух раненых. Один из них — мой спутник, долговязый младший сержант. Его осколком снаряда зацепило... ниже спины.

Кто-то вслед уходящему раненому крикнул: «Опять не повезло парню, не увидел... передовой...».

Хорошо, если он будет позже рассказывать о своих военных похождениях, об участиях в боях так, как написано в этом рассказе-воспоминании.

2001 г.