ПЕРВЫЙ ОККУПАНТ

 

И вдруг к полудню 8 октября 1941 года со стороны села по объездной дороге резко затрещал мотоцикл. Проехав мимо княжеского дома, рванул направо и с такой же внезапностью остановился напротив полуразрушенной сельской церквушки — нашей школы-семилетки.

«Немец!» — все, кто мог, прильнули к стеклам окон, затаив дыхание рассматривали первого оккупанта. Почему-то сразу бросилась в глаза форма солдата: фашистский противно-зеленый цвет шинели и поблескивающий автомат, висящий на шее.

Немец слез с мотоцикла, стал оглядываться. На шлеме блеснули стекла очков. Вокруг никого. Все замерло сразу. Тишина. Мотая головой по сторонам, он явно хотел увидеть, встретить и, возможно, расспросить о чем-то. С замиранием сердца мы следили из окон за его поведением и ждали дальнейших его действий.

— Ком! Ком! — (Мы, естественно, не слышали бормотания немца, но догадывались, что он заговорил.) — Немец-мотоциклист поманил пальцем мальчонку лет 5—6, выскочившего откуда-то из-за погребов. Тот остановился на миг — не испугался! — и по-детски наивно стал в упор рассматривать чужака. В отцовской кепке, в сестричкиных ботинках не по ноге он перешел грязную дорогу и остановился невдалеке от немца. Немец, держась за руль машины, с интересом наблюдал за смельчаком.

Потом видим: еще боязливо приглядываясь, к оккупанту подошли ребятки повзрослев, лет 9—12. Когда я подошел (не вытерпел!) к собравшимся, там были уже и взрослые парни — мои ровесники, женщины, среди которых оказалась всеми уважаемая бабушка Матвеевна по фамилии Таранина, с палочкой-костыликом. Немец выжидательно разглядывал собравшихся полукругом около него людей. Мы все так же настороженно, чуть дыша, присматривались к чужеземцу-оккупанту, следили за каждым его движением. Поверх шинели противно-зеленого цвета поперек груди висел автомат, поблескивая деталями, краги, ботинки увесистые, прорезиненный плащ — все чужое вызывало чувство отвращения, гадливости. Какое-то время все молчали.

— Ты зачем к нам пришел?! — первый вопрос немцу, стараясь погромче сказать, задала Матвеевна, как будто обращалась к полуглухому, дабы тот понял смысл вопроса. Все насторожились.

 

— Я! Я! — забормотал фриц (так в то время мы называли всех немцев).

— Стрелять нас будешь? — в виде допроса продолжала наша смелая бабушка. Немец повернулся к ней, по-видимому, стараясь понять смысл слов, сказанных русской старой женщиной, но сто ял как истукан да моргал белесыми ресницами, молчал.

— Не понимаешь? — с издевкой продолжала бабуленька.

— Не понь-и-май-ешь? — переспросил немец.

— Ничего не понял?

Но когда Матвеевна показала палкой на автомат, а пальцем на всех нас, окружающих ее, да произнесла громко: «Пук! Пук!», немец встрепенулся — видно, только теперь догадался, о чем его спросили.

— Nein! Nein! Nein! — залопотал он,— Wir kommen nach Moskau! — И, как бы добавляя, оправдывался: Nach Moskau большевик! Nicht пук, пук!

«Мы все учились понемногу», но понять кое-что с пятого на десятое мы смогли. Немец порылся в кармане френча, достал пару конфет и протянул их рядом стоящим мальчикам. Те подозрительно посмотрели на чужака, но от конфет не отказались. Он бойко заговорил на своем немецком, вставляя иногда исковерканные им русские слова да все чаще повторял, переспрашивая:

— Verstehen?

Кое-что получалась:

— Отшень... nicht gut... Русски дорох schlecht! — И посмотрел на раскисшие в самом деле колеи, залитые вчерашним дождем.

Еще несколько женщин и мальчуганов подошли к столпившимся около немца людям. (Любопытство брало верх). Никто из наших пожилых мужчин и дедов не решился прийти посмотреть живого немца-оккупанта: сидели дома — поумнее были.

— Варум... криг? Германия — Россия — СССР? — долго мучаясь, составил предложение и задал вопрос мой друг Ваня Алешин. Понял ли немец заданный вопрос, неизвестно, только стал объяснять свою «неметчину» больше на руках, пальцах, мимикой — старательно объяснять. Какие-то слова уже пытались вставить в речь фрица наши «знатоки» немецкой словесности: «Фриден! Муттер!»

Немец в знак согласия, довольный, мотал головой, утвердительно якая:

— Я! Я! Verstehen! У менья... драй киндер. — И на пальцах: Eins, zwei, drei... kleine... Дойчланд! Лейпциг!.. Фатер... Гроссмутгер... — Ос-

 

тановился. Потом с грустью в голосе добавил: Брудер капут! Ельня капут! — Замолчал. Молчали и мы, переваривая услышанное. Мальчишки дожевывали конфеты. А мы продолжали рассматривать первого оккупанта: зеленый френч с белыми пуговицами и мотоцикл не нашей конструкции. Все не наше! Все противное!

— Варум криг? — кто-то вторично крикнул из толпы. Немец, услышав вопрос и, по-видимому, поняв его, раз-другой оглянулся и мотнул головой в сторону высокого засохшего дерева — то ли тополя, то ли ракиты, что стояло напротив за дорогой, и быстро заговорил. Никто ничего не понял из его бормотания. Разговорившись, стал наглядно показывать руками: обрисовал веревку.

— Ферштейн? Поньял? — И петлю вокруг своей шеи. Стало понятнее, но не совсем, мы замерли. Снова показал на сухое дерево.— Шталин — Хитлер. — Опять движение рукой вокруг шеи — понятное движение. Сжав кулак («Айн момент!»), немец мгновенно опустил его, как бы дернул за висящую веревку. При этом он ловко цокнул языком. Дело сделано!

— Шталин капут! Хитлер капут! Криг-война капут! Наин криг! Наин!

Мёртвая тишина повисла в воздухе. Гробовое молчание! Все съежились от услышанного. Холодок пробежал по спинам присутствовавших (по себе сужу). Гитлера? Да! Давно пора мерзавца повесить! Никто в том не сомневался. Но при упоминании имени нашего вождя у всех, вероятно, кольнуло в сердце. Такое сказать о Сталине! Кто бы посмел! Подумать боялись. А немец продолжал философствовать — бормотать на своём немецком, показывая порой на всех нас то пальцем, то дулом автомата. Мы обалдело смотрели на разговорившегося немца, думая каждый о своем. «Москау! Фриден! Большевик! Фройндшафт!» — вот слова, запомнившиеся из его разговора. Потом он, прижав ладони к груди, широко развел их, хотел, вероятнее всего, обнять рядом стоявшую бабушку Матвеевну. Но в это время за селом послышалась трескотня мотоциклов. Все встрепенулись, стали прислушиваться. Не было сомнения: в село входили немецкие части. Шум, рычание машин усилились.

«Наш» фриц быстро оседлал мотоцикл, опустил очки на глаза и громко, совсем по-другому, крикнул на нас:

— Бистро! Weg! Weg! Marsch! — Уходите, мол, расходитесь! — Бистро! Бистро!

Нас всех как ветром сдуло.

2000 г.