ПЕРВЫЙ ШАГ К БОГУ

До тюрьмы был я отъявленным безбожником, не видя в религии ни смысла, ни красоты, ни пользы. Так, самообман безграмотных старушек. Потом за антисоветскую деятельность меня посадили на Лубянку. Еще на воле я серьезно готовился к аресту, но удар госбезопасности оказался гораздо сильнее, чем думалось, особенно в могильной тишине одиночек. Там пришлось напрягать все душевные силы, чтоб не лишиться разума. Однако в те трудные дни, часы и минуты и в голову не приходило искать опору в вере. Этот надежный путь к спасению был мне совершенно неведом, как миллионам других атеистов совковой выучки.

Примерно на сороковой день после ареста я оказался в камере, куда посадили еще двух заключенных. Это были совершенно разные мужчины средних лет, ну, настоящие антиподы.

Один - Рабинович - худой высокий раввин из Крыма. Его арестовали за участие в еврейском антифашистском движении, которое после войны стало откровенно сионистским и пыталось превратить Крым в Еврейскую автономную республику. Тогда руководителей организации расстреляли. Жизнь Рабиновича тоже держалась на волоске, хотя и существовал закон об отмене смертной казни. Голову и лицо раввина, как и всем, стригли под машинку. Физиономия его поэтому была беззащитно голой, ничего не говорила о духовном сане, но многое - о душевном состоянии. Так вот, держался Рабинович спокойно и с достоинством, философски смотря в будущее. Иногда он тихонечко (не дай Бог, надзиратель услышит) напевал радостные религиозные хасидские мелодии, после чего становился даже веселым. Те песни воодушевляли и меня. С Рабиновичем было интересно поговорить, например, является ли интеллигенция общественным классом или какой-то менее значимой прослойкой. Раввин классовое деление общества отвергал как примитивное, предпочитая говорить о многочисленных сословиях, особо подчеркивая степень их духовности.

Другой сокамерник - Нестеренко - могучий шофер с широкими плечами, но безобразно пузатый. Он всю войну работал в Москве водителем в посольстве Великобритании. Это спасало от фронта и позволяло досыта кормить его мещанское семейство. Нестеренко стал исполнительным и преданным слугой англичан, и те его ценили. Однако сразу после Победы отношения с западными союзниками испортились, началась холодная война, которую Нестеренко как-то не сумел серьезно оценить. Чекисты стали давать ему всякие шпионские задания по посольству, а он осмелился их не выполнить, чтоб не прогневать англичан. Тогда его безо всяких предупреждений быстренько посадили на Лубянку. Знай Нестеренко, чем обернется непослушание, он бы охотно продал всех и вся, но у госбезопасности порядок прост: попал на Лубянку - обратного хода нет.

Бедняга потерял сразу все: семью, свободу, имущество. Он был в полнейшем отчаянии, постоянно скулил о своей несчастной судьбе, хотя больше 10 лет сроку ему не грозило. Мне не приходилось еще встречать человека более жалкого и нудного, несмотря на все богатырское телосложение.

Следствие у всех нас шло полным ходом. Один, как правило, уходил на допрос, и в камере оставалось двое. Так что Рабинович и Нестеренко часто перешептывались наедине и, как я заметил, подружились. Что-то стало их объединять, какие-то таинственные беседы. В считанные дни Нестеренко стал меняться. Он успокоился, перестал хныкать, его взгляд больше не блуждал в бессмысленной тоске, а однажды я увидел, что он самозабвенно твердит молитву и крестится. К этому времени скудная тюремная пища согнала его брюхо, и он приобрел атлетический вид.

Вскоре все выяснилось. Оказывается, Рабинович в мое отсутствие вел с Нестеренко религиозные беседы. Он не обращал украинца в иудейство, отнюдь нет. Он говорил о Боге вообще, о той Библии, которая едина и у евреев, и у православных. Раввин убедил Нестеренко в существовании Высшей Силы и призвал несчастного обратиться к ней за помощью. Нестеренко

поверил и воспрянул духом, избежав убийственной подавленности. Произошло это на глазах, и я не мог остаться слепым: человек воскрес, спасла его вера.

Потом за долгие годы заключения я сотни раз наблюдал, что верующие легче переносят заточение, а главное, не поддаются нравственному разложению, тем омерзительным порокам лагерной жизни, которые даже не хочется называть. Все это снова и снова убеждало меня в спасительной силе веры, но первый шаг к Богу был сделан в камере на Лубянке после блистательного излечения москвича Нестеренко крымским раввином Рабиновичем. Правда, шаг мой был потребительским, я видел тогда лишь пользу веры, а не ее суть.

Вскоре Рабиновича увели, и нам не удалось узнать, куда. Может быть, на смерть...

Теперь, спустя сорок с лишним лет, я стал часто вспоминать рассуждения Рабиновича о том, что такое интеллигент. Разумеется, он не случайно говорил об этом молодому безбожнику. По Рабиновичу выходило, что интеллигент - это не просто человек умственного труда, но непременно личность верующая. Иными словами, духовность является неотъемлемым качеством интеллигентности.

Приглядываясь как приезжий к очень своеобразному населению города Жуковского, я все больше убеждаюсь, что в его составе довольно велика и весьма влиятельна прослойка атеистической интеллигенции, то есть, в переводе на русский язык, безбожных умников. Это выявилось во время обсуждения вопроса о строительстве православного храма в память о погибших летчиках на улице Маяковского. Проект вызвал бурю возмущения среди жуковчан, в числе которых были инженеры, журналисты, чиновники, военные, парламентарии, предприниматели. Для наукограда, каким является Жуковский с его технократической выучкой и бедными историческими традициями, такие настроения, вероятно, естественны. Вот и вспомнился раввин Рабинович: прав ли он, что духовность - непременное условие интеллигентности?