ВЫЖИВАНИЕ ИЛИ ВЫРОЖДЕНИЕ?

В сталинские времена в комяцкой тайге вдоль реки Вымь построили для арестантов огромную рабочую зону. С 1949 года вкалывал и я в этой зоне вручную на раскатке и погрузке бревен. Работали мы в две смены, практически часов по 13, жили же по-коммунистически, то есть получали совершенно бесплатно одежду, нары, пайку хлеба, баланду и немного каши. С голоду тогда уже никто не умирал, но труд был тяжкий, изматывающий и тело, и душу.

Лишь одно утешало, что из жилой зоны выходишь в просторную рабочую и там находишься без конвоя, вроде бы на свободе. Но это преимущество давалось не всем. Была еще штрафная бригада, которую сразу брали под конвой и уводили куда-то в лес на корчевку пней. Зэки в той бригаде были вечно измазанными какой-то рыжей грязью и со звериным взглядом. Нам плохо, а им, бедолагам, видно, еще хуже. Не дай Бог попасть в штрафную!

В первые годы заключения все мечтают бежать. Замученный непосильным трудом, задумал и я о побеге. Получив от родителей посылку, начал понемножку выносить под мышкой в рабочую зону сало, сахар и прятать их на чердаке лесозавода. Хотел я укрыться под бревна в железнодорожном вагоне - так продукты нужны, чтобы не умереть в этом тайнике с голоду.

Но вскоре я обнаружил, что мои запасы выкрали. В тот же день вызвал оперуполномоченный, вечно печальный капитан Гершензон, и сказал, что за подготовку к побегу меня переводят в штрафную бригаду. Сердце сжало от тоски и страха: вот и доигрался! Наутро поставили меня к штрафникам. Нас сразу же оцепил конвой, зачитал "молитву", что при малейшем выходе из строя оружие применит без предупреждения, и повел к лесу. В лицо хлестал колючий северный ветер, сзади подгоняли солдатские штыки.

По дороге встретилась комяцкая деревня с огромными черными избами. Там на нас залаяли собаки, но одна вдруг завиляла хвостом и подбежала к колонне, где произошла какая-то непонятная суматоха. Задний конвоир даже вскинул ружье, но все быстро улеглось, и оружие не потребовалось. Словом, час от часу не легче.

На лесной опушке жуликоватый бригадир по фамилии Гершман раздал припрятанные ломы и топоры. Мне он приказал работать на пару с Сенькой-Бесом и беспрекословно ему подчиняться. Не дожидаясь окриков Беса, я взялся за корчевку пня, а тот не спеша разжег костер и вольготно уселся греться.

Потом, устав от безделья, Сенька философски спросил меня, зачем я корчую. Я ответил, чтоб сделать норму. "Зачем? -повторил Бес. - На костер у нас дров и так хватает". Тут я, естественно, растерялся. Тогда Сенька посадил меня рядом и долго вдалбливал в мою глупую арестантскую голову, что работать нужно только на себя, то есть на костер, а на государство трудиться вредно, можно надорваться. Посмотрел я вокруг: все пристроились спокойненько у своих костров, и только бригадный повар бойко готовил в котле что-то, судя по непривычному аромату, упоительно мясное. Сенька уже знал, за что меня перевели в штрафную бригаду, и разъяснил, что в вагоне под бревнами убежать нельзя. Весь состав обнюхивают специально натренированные собаки, от них не скроешься.

Часа через три к оцеплению подошел бесконвойный зэк-десятник и с безопасного расстояния стал кричать, чтоб мы

работали. На десятника один арестант рявкнул, другой сладким голосом обещал прирезать, и тот трусливо удалился. Вскоре позвали обедать, и все получили по миске каши с большим куском мяса. Оказывается, зэки сманили в колонну деревенскую собаку, и она стала украшением нашей трапезы. К вечеру отдохнувшие и сытые зэки вымазались немножко рыжей грязью и приняли подобающий обстоятельствам каторжный облик. Звериный же взгляд на этот раз нам придало, вероятно, собачье мясо. Вообще, поработав со штрафниками, я научился делать "звериную морду", которая часто потом выручала меня в критических ситуациях.

В штрафной бригаде я пробыл месяц. Это был истинный курорт после двух лет заключения. Воров в законе у нас не было, но народ подобрался крутой, как тогда говорили, "мужики, ломом подпоясанные". Очень помогал нам бригадир Гершман, которого из национальной солидарности умело поддерживал оперуполномоченный Гершензон. Так что десятник не зря боялся и находил способ как-то заполнять нам наряды о выполненных якобы работах. Что до конвоя, то его просто подкупали. У этих штрафников я научился жизни и уж никогда больше не работал в заключении физически в полную силу. Человек, прошедший школу Гершмана и Сеньки-Беса, становился потерянным для советской лагерной системы, он переставал быть покорным рабом и превращался в изворотливого саботажника.

* * *

Превращение труженика в саботажника, работника в совка знакомо многим. Анализируя систему шире, приходишь к выводу, что это вырождение охватило тогда значительную часть русского народа. После Великой Октябрьской революции, по мере утверждения социализма, мы растеряли тысячелетиями воспитанную любовь к труду. Вначале люди работали в силу воспитания, традиции, подгоняемые также страхом. Потом остался только страх перед властью. Но позже научились ее обманывать. Уже при Хрущеве говорили, что правительство делает вид, что платит нам за труд, а мы делаем вид, что за это на него работаем.