ГЛАВА 17

ПОБЕГ

 

1

 

Голод все туже затягивал петлю на шее лишенцев, еще не успевших отдать Богу душу под плетьми ретивых погонщиков в "светлое царство социализма". Те же невероятные тяготы красной каторги испытывал наравне с другими и Мишка Ларионов. Если он еще чудом оставался живым, то этому был обязан чистой случайности и своему умелому практицизму.

Будучи от рождения смышленым и сообразительным парнишкой, он отлично понимал, что его ожидает в самом ближайшем будущем, если оста-

 

нется еще хоть одну зиму в проклятой Ломовке. Он стал искать любую спасительную лазейку, с помощью которой можно было удержаться временно на плаву, пока не подоспеет какая-то обнадеживающая помощь. Ничего нового, кроме испытанного другими, Мишка придумать не мог. Это был старый, далеко не идеальный способ самосохранения - побег. Для двенадцатилетнего юнца он являлся всего лишь безрассудной затеей.

Мишка мучительно задумался. Никогда до этого ему не приходилось решать такой ответственной задачи самостоятельно. У парнишки голова шла кругом от обуреваемых мыслей. И посоветоваться было не с кем и нельзя из-за опасения выдать свою большую тайну и быть разоблаченным раньше времени. Заманчивой казалась мысль совершить побег в сообществе таких же, как он, отчаявшихся мальчишек, но он затруднялся в выборе единомышленников, на которых можно было смело положиться. Внешне никто из одноклассников не вызывал у него особого недоверия стать спутником в рискованном предприятии. В тоже время он не мог за каждого поручиться, что тот или иной на деле не окажется трусом, когда надо будет проявлять железную выдержку и силу воли.

Как всякий серьезный и взыскательный человек, к осуществлению задуманного Мишка подходил с большой осторожностью: прощупывал почву, внимательно присматривался ко всем более менее смекалистым ребятишкам, намекая им о возможном путешествии "зайцами" на родину, сам исподволь приглядывался, как реагировали на его высказывания товарищи по несчастью. От таких невероятных замыслов у мальчишек даже дух захватывало, и они очумело таращили глаза, не смея слова сказать.

В интересах сохранения тайны Мишка говорил об уходе из Ломовки в полушутливо наигранном тоне, делая вид, что все его мальчишеские восторженные затеи не имеют ничего общего с реальной действительностью. Парнишка научился, когда требовала этого обстановка, надежно держать язык за зубами, не давая никакого повода для лишних разговоров. В то же время сам был предельно зорок и осмотрителен.

Из-за частых переездов с места на место и длительной неустроенности с местом постоянного проживания детишек школьного возраста лишенцев два года грамоте не учили. Да и зачем было учить тех, кого обрекли на неминуемую смерть?! Школу открыли лишь в сентябре 1933 года, когда к этому времени из былого числа детишек более половины лежало на Ломовском кладбище. Ребятишек насильно загоняли в классы, а они снова разбегались по своим лачугам, шарахаясь от принудительной накачки к тому, что не давало им ни малейшего утешения.

 

2

 

Не умея ни читать, ни писать, и даже не догадываясь о существовании книг о сыщиках и шпионах, Мишка по какому-то внутреннему чутью действовал подчас с такой же чуткой осмотрительностью, чему мог позавидовать даже Шерлок Холмс. Откуда бралась эта небывалая для простого деревенского парнишки смекалка, Мишка и сам себе объяснить не мог. Скорее всего, это был стихийный отзыв сердца на суровые превратности каторжной жизни, когда лучи живого света сами по себе пробивались через неприступную толщу застоялой тьмы.

Какое-то время спустя Мишка сделал свой осторожный выбор как на возможных участниках тайного заговора Федоре Гончаренко и Иване Капустине, с которым он был всегда в хороших отношениях и никогда не ссорился. Мишка надеялся, что такие никогда не подведут и в беде не оставят. Кроме того, оба они были добрыми и справедливыми людьми.

На подготовку к побегу ушло около месяца. Ребятишки запаслись мешками, котелками, спичками и зажигалками. Нашли в бараках после умерших белорусов мало-мальски пригодные для носки ботинки и одежду. Запаслись и кое-какими продуктами, которые измерялись уже не килограммами и фунтами, а граммами и ложками. Пытались ночью забраться в продуктовый ларек, да воришек так шуганули сторож с конюхом, что бедняжки не помнили, как ноги до дома унесли с перепугу.

В предпоследний день перед уходом из Ломовки друзья должны были получить паек на декаду. С этим скромным запасом продуктов, не считая мелочей, собранных незадолго до этого, беглецам предстояло пройти не менее ста пятидесяти километров пути по нехоженым дебрям и болотам. Это расстояние путники должны были преодолеть за неделю, дней за десять, при условии, если бы они шли в правильном направлении и не заплутались среди неведомых трясин и дремучей тайги.

В самый ответственный момент, когда все было, казалось, до последних мелочей выяснено и продумано, вдруг произошло непредвиденное. Вечером, когда Мишка пришел узнать о готовности друга к предстоящему уходу из Ломовки, он застал Федьку в подавленном состоянии духа. Гончаренко встретил Мишку в растерянности, явно недовольный его приходом. Насупившись, Федька молчал и в этом молчании Мишка уловил что-то подозрительно недоброе и настораживающее. Федька промолчал и тогда, когда Мишка вторично напомнил ему о себе. Стало и без слов понятно, что с другом случилось что-то неладное, и ему было крайне тягостно даже несколько необходимых слов произнести.

- Ты что заболел, видно? - спросил Мишка. - Или беда какая стряслась?

- Нет, не заболел, - скользнул виноватым взглядом по лицу Мишки

 

Федька. Мне паек в ларьке не дали. Сказали, чтобы с матерью пришел. А она еще рано утром зачем-то к тетке Дарье в Дедовку ушла. Я даже не знаю, когда она назад вернется. Вот ведь какое недоразумение вышло! На Мишку будто целый ушат холодной воды вылили. Он и без всяких объяснений понял: Федька сдрейфил, побоялся отважиться на сомнительную затею. Доводы Федьки повисли в воздухе тонкой паутиной. Не успел Мишка прийти в себя от первых Федькиных признаний, как тот обрушил на него новый предательский удар. Растягивая слова, он с трудом выдави из себя, будто отрыгивая насильно проглоченную пищу:

- Иван тоже не сможет завтра пойти с тобой. У него после ядовитых грибов сильно живот скрутило. Бабка Агрипина ему клизму ставила. После этого какой-то рвотный настой дала. Хочешь, идем проведаем его, а то можешь подумать, что я тебе зря наболтал.

У Мишки вдруг даже в глазах зарябило. Федька словно в густом тумане передним поплыл. Он хотел что-то сказать Федьке осуждающее, но не захотел озлоблять того тяжелыми упреками, зная, что этим уже не спасешь расстроенного положения, а лишь усилишь к себе неприязнь.

- Выходит, я зря на вас с Иваном надеялся? - сдержанно сказал Мишка, остывая от возмущения. - Лучше бы было не затевать всей этой бессмысленной канители, а поступить, как сердце подсказывало.

Федька по-прежнему продолжал молчать, как воды в рот набрал. Мишке даже жалко стало друга и, чтобы умалить неловкость тягостного расставания, он сказал с бодрой примирительностью:

- Разве ты виноват, Федя, что так все неудачно вышло? - Немного подумал и сказал еще более вразумительно: - в жизни не такое случается да и то проходит. Может, чему быть, того никакой другой дорогой не обойти. Прощай, друг любезный. Не исключено, что, может, быть, больше и не увидимся никогда. Возьму да и умру завтра с расстройства. Разве с человеком такое не случается в детстве? И никто ему не поможет в таком разе, если он и очень захочет стороной обойти смерть.

- Этого, Миша, не надо делать, - возразил Федька. - Умирать-то...

Мишка и виду не показал, что сильно расстроился из-за разлада сговора с друзьями. Напротив, он говорил с таким беспечным безразличием, будто дело касалось самого пустякового вопроса. После распада тройственного союза об избавлении от сатанинской каторги Мишка ни только не оставил мысли о побеге, но и еще с большей одержимостью загорелся стремлением достичь задуманного, доказать другим, что он и в одиночку способен сделать то, что не под силу и целой ватаге взрослых.

Никто в бараке не догадывался о смелых Мишкиных намерениях, никто даже в голову не мог взять, чтобы забитый, слабосильный парнишка мог отважиться на поистине героический поступок. Это была вершина мужес-

 

тва истерзанного краснохимерной каторгой мальчонки и его последняя отчаянная попытка вырваться из когтей подступающей к горлу смерти.

Почти всю эту короткую июльскую ночь Мишка не спал. В голову лезли всякие беспокойные мысли, обгоняя одна другую, заставляя пугливо вздрагивать и настораживаться. В таких случаях, когда человек ставит на карту все до последнего вздоха жизни, не может быть спокойным. Он горит в эти минуты небывало напряженным пламенем и уже не в состоянии думать о чем-то другом. Он становится воплощением захватившей его мысли, и все сосредотачивает на осуществлении задуманного.

За последние полтора года Ломовка почти на две трети вымерла. Люди гибли на каждом шагу, и это стало неотвратимым явлением. В зимнее время мертвецы порой неделями валялись на улицах Ломовки, и никто их не подбирал. Сделать это было некогда и некому. Голодные люди едва передвигались среди снежных заносов и бессильны были что-либо сделать для недождавшихся обитателей царства светлого будущего.

Из-за повальной смерти в каждом бараке по одной-две комнаты оказались пустыми. Пустели и целые бараки. Оказавшиеся в одиночестве и беспомощности люди собирались вместе и сообща преодолевали трудности. А их, этих разных трудностей, день ото дня становилось все больше, а силенок у выдыхающихся обитателей бараков все меньше и меньше.

Жить в отдельной от родителей комнате Мишке казалось намного удобнее и спокойней. Прежде всего, не надо было постоянно встречаться с суровым взглядам матери, ожидая от нее строгих замечаний, а то и щедрых подзатыльников. За любую оплошность. Главное же состояло в том, что ты сам себе хозяин и волен поступать как тебе вздумается и ни перед кем не отчитываться за каждый свой шаг и поступок.

За три с лишним года каторжной жизни Екатерина Ларионова из молодой женщины превратилась в грубое, опустившееся существо. От нее мало что осталось как от многодетной женщины-матери, но и как обыкновенного человека вообще. Рабски обездоленная и искалеченная жизнь вытравила из нее все доброе и хорошее, наградив повадками дикого животного. Она стала небывало грубой даже к своим детям.

 

3

 

Едва на востоке забрезжила оранжевая полоска зари, Мишка озабоченно вскочил на ноги. Из родительской комнаты доносилась тихая возня, но голоса Сашеньки не было слышно. Это отец с матерью собирались на работу и должны были вот-вот позвать Нюрку следить за братцем. Родительницу стали раз в неделю отпускать из лагеря после работы на

 

побывку к детям. Она едва успевала сделать кое-какие наказы ребятишкам, какие они должны были выполнить в ее отсутствие. Мишка понял, вскочил ранее положенного и, чтобы не попадаться матери на глаза, снова улегся на свою неуклюжую досчатую койку, притворно закрыв глаза. Не прошло и четверти часа, как жалобно скрипнула дверь родительской комнаты. Это Екатерина повесила на гвоздь ключ от своей комнаты и зашагала из барака на улицу.

Отец еще раньше вышел на крыльцо, нещадно чадил своим крепчайшим самосадом. Едва стихли голоса родителей, Мишка тут же моментально сбросил с себя постельные лохмотья, выглянул в окно. Отец с матерью подходили к комендатуре, где уже толпилось несколько лесорубов.

Наступил и Мишкин черед собираться. Только не на работу, а может, и к самому черту в пасть, у парнишки было ничтожно мало шансов выбраться из гиблой Ломовки. Если бы у него оставался хоть один шанс из тысячи на успех, он и тогда не отказался бросить жребий.

Нюрка с Витькой еще не проснулись, а Мишка уже успел уложить свои пожитки в походный мешок. Одевать его сразу за плечи Мишка не стал, а положил предусмотрительно в ведро. Люди всегда ходили по ягоды с ведрами. Пусть жители поселка подумают, что он и сегодня отправился лес по той же привычной для всех надобности.

Наступило время покидать Ломовку, расставаться со всем темным и страшным, что было связано со здешним невероятно убийственным житьем. Мишка разбудил Нюрку с Витькой, стал с ними прощаться. Те никак не могли спросонья понять, чего от них добивался в такую рань брат.

- Я ухожу, - сбивчиво говорил Мишка, путая от охватившего волне слова. - Прощайте, мои дорогие! Я ухожу из Ломовки навсегда. Может, больше никогда не увидимся и не узнаем друг про друга ничегошеньки.

Нюрка с Витькой очумело таращили на брата глаза и не только не осмысливали обращенной к ним речи, но и всего происходящего сейчас рядом с ними. Поэтому они оба тут же сразу уснули.

Мишка крадучись вышел из барака и с видом очень занятого человека торопливо направился к опушке леса, где начиналась дорога к заброшенной среди болот избушке. До нее дважды добирались ломовские ребятишки в попытках найти таинственный клад какого-то богача-скряги.

Перед вступлением в лес мальчишка не удержался еще раз оглянуться на Ломовку, чтобы навсегда сохранить в памяти ее удручающий вид. Кроме того, там остались родители, два брата с сестренкой. На встречу с ними не оставалось почти не малейшей реальной надежды.

Только после того, как Ломовка осталась километрах в шести—семи позади, Мишка почувствовал себя вне опасности и решил спокойно передохнуть, еще раз серьезно поразмыслить, что делать дальше.

 

Солнце уже высоко поднялось над верхушками сосен и елей, разгоняя туман ожившего леса. Защебетали тут и там птицы, засуетилась белочка, кося сверху на одинокого путника, пустившегося на поиски туманного счастья, не отпущенного злодеями власти юному каторжанину.

С этого драматического момента Мишка превратился в полновластного хозяина и одновременно жалкого пленника тайги. Он мог безраздельно владеть своим невиданным богатством, в то же время по трагической случайности мог стать его жалкой жертвой. Отныне ему предстояло быть до предела бдительным и собранным, готовым на каждом шагу столкнуться с подстерегавшей его опасностью, вовремя отразить занесенный над головой истребительный удар. У него, кроме перочинного ножа, другого оружия самозащиты не было. Была, правда, выструганная перочинным ножом осиновая палка, вооружившись которой, парнишка двинулся на штурм неизведанных высот. О возможных бедах в пути он просто старался не думать.

Тайга жила своим, издревле установленным чередом. Горько было тому, кто не знал или пренебрегал этими суровыми неписаными законами тайги. Мишка Ларионов был еще мал, чтобы основательно разбираться ни только в сложных законах природы, но и в менее мудрых вопросах жизни.

Парнишка бесчисленное множество раз бывал в тайге, исколесил вдоль и поперек ее тропинки и просеки вокруг Ломовки и только теперь с ужасом осознал, как плохо изучил ее скрытые тайны и внутренние особенности. Из-за этого он при первом же беззаботном углублению в тайгу едва не стал жертвой легкомысленного поведения, но быстро спохватился и нашел нужный выход из угрожающего положения.

Мишка и раньше благоговел перед девственной красотой тайги, мог часами наслаждаться ее богатырской силой. Она навевала глубокие раздумья, вселяла всякий раз при общении с нею светлую надежду на избавление от мук жестокой тирании. Он и в эти тягостные для него минуты оставался в состоянии очарованности могучей волшебницы природы.

Пока парнишка не отвлекался на рассматривание таежных чудес, все шло исправно и не возникало ни малейшей тревоги на возможную, оплошность в нелегком пути. Но стоило ему чуточку расслабиться, потерять контроль над собой, как он оказался в стороне от тропинки с телефонными вешками в окружении мохнатых елей, надвинувшихся на него с правой стороны. Ему стало немножко не по себе от такого неприятного открытия. Он даже не вздрогнул и не заплакал от первого промаха в лесу, а лишь дважды сердито сплюнул, как взрослый, и зашагал дальше, уверенный, что потерянный путь будет найден, и он, вопреки любым превратностям судьбы, достигнет желанной цели, если не погибнет в единоборстве со злыми силами тьмы, подстерегающими его на каждом шагу.

За густыми кронами деревьев неожиданно скрылось солнце. Пропали и

 

стаи барашковых облаков, которые просматривались среди поляны редколесья. Над головой опешившего мальчика быстро сгустилась мгла прохладных сумерек. Мишка на какой-то миг застыл на месте, не зная, что ему делать и в какую сторону податься. Звать кого-то на помощь было также бессмысленно, как бить самого себя палкой по заднице. Тайга никогда не была благосклонной к нарушителям ее законов и благородного покоя.

С Мишки градом пот лил, а он все носился как помешанный по болоту, перепрыгивая с кочки на кочку, пока болото с ельником не расступились перед ним и он не очутился среди соснового бора, щедро залитого яркими лучами солнца. Ему стало легче, хоть он и не обнаружил под ногами потерянного пути. Свет солнца и прелесть бора приободрили его.

После короткой передышки юный беглец начал пересекать сосновый бор с севера на юг. Он предполагал, что где-то именно там, за много километров впереди, было то первое зырянское село, которое должно открыть перед ним путь к спасению от всех адских ужасов ссылки.

Им овладело одно неодолимое желание, невзирая ни на какие преграды идти только вперед, идти до тех пор, пока в теле не иссякнет после живая капля силы. И он снова с настойчивостью одержимого шел навстречу туманному счастью, не в силах отступиться от задуманного.

Тропинка с телефонными вешками нашлась также неожиданно, как и потерялась. Она словно из-под земли проступила в тот самый момент, когда он и не ожидал этого. "Значит, не суждено мне сгинуть на этой забытой людьми и Богом земле", - подумал парнишка и зашагал еще быстрее, окрыленный Фортуной удачи и нового прилива вдохновения.

Вот черно-белый дятел с ярко-малиновым пятном на подвижной головке. Озабоченно постукивая по стволу высоко взметнувшейся в бездонное небо сосны, он хитро косил настороженным взглядом на странного путника, как бы осуждая его за легкомыслие и наивную самоуверенность: спешишь, дружок, злому духу на утешение. Вернись назад и дожидайся своего уготованного судьбой жребия без лишней тревоги? А может, коварная птица испытывала Мишкину силу воли и хотела снова ввести парнишку в непоправимое заблуждение. Мишка показал дятлу кукиш и двинулся решительно дальше к заветному берегу своей мечты.

К полудню юный беглец миновал еще три болота, четыре бурелома, пересек две таежных речушки шириной метра в полтора и глубиной повыше колен. Вода в речушках была черно-коричневой и отдавала неприятным гнилостным запахом. Пить такую воду Мишка не стал, по опыту зная, чем это могло кончиться. Он терпел до чистого родничка, до которого оставалось километров пять. Там он задумал и передохнуть.

Старые Мишкины ботинки после хождения по болотам и буреломам окончательно развалились. Подошвы отстали, верх у обоих ботинок расху-

 

дился. Как парнишка не ухищрялся перевязать их прихваченными в Ломовке обрывками шпагата, они вовсю, как говорили люди, просили каши.

Кроме того, при преодолении бурелома, Мишка дважды напорол об острия сучьев правую ногу, и она час от часу ныла все сильнее от начавшихся нарывов. Пришлось поневоле расстаться со старыми ботинками и надеть новые, невесть как уцелевшие от обмена на продукты питания. Это, собственно, было последнее, что осталось на память о Троицком.

Высоко в небе горит лучезарное солнце. В воздухе таинственно тихо и настороженно, над всем повисла невыносимая жара. Дневное светило отчаянно палило грешную землю, словно хотело испепелить все живое вокруг как неугодное небесной силе. Но оно сопротивлялось, всячески не поддаваясь проискам злонамеренных устремлений свыше.

 

4

 

Вот и долгожданный родничок. С каким нетерпением Мишка ожидал встречи с ним! Последние шаги к нему парнишка не шел, а словно летел на крыльях. Тайга здесь расступилась, образовав ровную светлую поляну с примкнувшим к ней небольшим пологим взгорьем. На поляне среди разнотравья стрекотали кузнечики, порхали бледно-желтые мотыльки, а где-то поблизости, в чаще леса, слышался время от времени тревожный зов какой-то затерявшейся птицы, что было созвучно Мишкиному настроению в поисках украденного права на сколь-нибудь сносную человеческую жизнь.

Юный беглец присел на камень у родничка, положив рядом с собой мешок с жалкими харчами. Утолив жажду кружкой воды, Мишка взял в руки драгоценную горбушку "хлеба", прикидывая, сколько можно отделить от нее на "обед". Ел потом не спеша, чтобы растянуть удовольствие насыщения, хоть он и не помнил, когда этого последний раз достигал. Между тем крошечный кусочек "хлеба" таял во рту с удивительной быстротой, ничуть не утоляя позывов голода. Через две-три минуты от ничтожного дневного пайка остались лишь досадные воспоминания.

Между тем есть хотелось как из ружья. И ничем, казалось, нельзя было умалить этот шальной позыв. Вскинув мешок за плечи, Мишка отправился с котелком собирать ягоды. Ему пришлось далеко уходить от родника в поисках черники и голубики. Этих ягод было вполне достаточно в конце поляны, где начиналась очередная болотная топь. Хватило и десяти-пятнадцати минут, чтобы наполнить ими котелок доверху.

Едва ли есть надобность рассказывать о том, с каким нетерпением истреблял парнишка набранные ягоды с дополнительно отрезанным кусочком "хлеба" в счет пайковой нормы на завтрашний день. Если бы Мишку

 

спросили, что он сейчас ел и каков был вкус пищи, он едва ли сумел безошибочно ответить на такой вопрос, ибо не успел разобраться вкусовых свойствах машинально проглоченной еды.

Мишка не получил ни малейшего успокоения от истребленной пищи. У него лишь неприятно расперло живот и начало слегка поташнивать. Кроме того, им завладела неодолимая сонливость, а по всему телу разлилась слабость. Стоило ему поддаться натиску апатии, и все пошло кувырком. Он был один, и уже одно это обязывало его многому, чтобы выстоять до конца в трудном состязании. Часа через два после передышки юный бунтарь вышел на ровный отрезок тропинки среди кустарника. Отсюда уже видна была почерневшая от времени бревенчатая избушка. Кто и когда ее построил, кто в ней в свое время жил, чем занимался и был ли свободным гражданином или подневольным изгнанником в суровой стороне, никто этого в Ломовке не знал. Мишка дважды забредал сюда с ватагой мальчишек, когда ему не было и полных десяти лет. Тогда он так умаялся от хождения по тайге, что даже не заглянул во внутрь дома, оставшись сидеть с разинутым ртом в двадцати шагах от него. Многие из ребятишек уже померли. Они стали жертвами "великого перелома".

На этот раз Мишка основательно обследовал давно забытое людьми обиталище. Дом оказался не таким скромным по своим размерам, каким представлялся издали в самом начале. Сделан он был из кряжистых сосновых бревен и такими же бревнами разделен на две половины. Короче, заброшенный дом напоминал деревенский пятистенник в несколько окон. Вблизи выяснилось, что в доме были две отдельные двери, по одной с каждой половины обиталища. В свою очередь, и обе половины дома соединялись между собой общей дверью. К моменту Мишкиного прихода самих дверей и оконных рам уже не было. Остались лишь дверные проемы с еще довольно прочными косяками. Видимо, после оставления дома его жильцами досужие люди приложили к нему свои загребущие руки и увезли по первопутку пригодившиеся им детали строения. Сам дом остался памятником неумирающей скорби, навевая случайным путникам уныние.

Настоящим открытием для Мишки явилось обнаружение в одной из комнат телефонного аппарата с большой трубкой на рычаге. Подобные телефоны парнишка видел в Троицком сельсовете, у коменданта в Лузе, у больших начальников, которые безжалостно издевались над мужиками, не считая их достойными людьми. Говорить по телефону самому Мишке никогда не доводилось. Теперь такая реальная возможность представилась и он решил этим воспользоваться незамедлительно.

Для начала Мишка взялся за трубку, чтобы проверить исправность аппарата. Он видел, как поступали при подобных обстоятельствах другие, проделал подобное и сам. Едва он приложил трубку к уху, как в тот же миг

 

в ней раздался сильный треск. Это были отзвуки грозовых разрядов. "Значит, телефон исправен, - подумал Мишка, - как он уцелел здесь, в такой дикой, заброшенной глухомани? Надо же такому случиться!"

С минуту телефон молчал, только тихо шипело в трубке. Потом в ней неожиданно раздался хлесткий взрыв, будто над Мишкиной головой небо раскололось пополам и тут же через оконный проем он увидал змеевидную вспышку молнии огромной силы. На западе от дома вставала над лесом черно-синяя лохматая туча, угрожая разразиться проливным дождем.

- Вон чем все это рокотание вызывается! - только теперь установил парнишка природу звуков в телефонном аппарате. - Эта гроза может и сюда докатиться. Пожалуй, так по башке трахнет, что и мозгов не соберешь. - Он повесил трубку на место и стал с суеверным страхом наблюдать за беснующимися огненными всполохами. Мишка не был человеком робкого десятка, но сейчас немножко сдрейфил и истово перекрестился.

Туча ширилась и угрожающе наползала на Мишкино убогое пристанище. Надо было позаботиться об укрытии, где можно было переждать ливень и не вымочить ветхую одежонку. Такое укромное место нашлось в одной из половин дома, где сохранился в углу комнаты уцелевшим потолок. Туда парнишка и перебрался со своими немудрящими пожитками.

К неописуемой Мишкиной радости, туча грозившая с минуты на минуту обрушить на него потоки бешеного ливня, неожиданно начала отклоняться от своего первоначального направления в сторону Усть-Черной. Мишка облегченно вздохнул и благодарно перекрестился.

Последний раз молния с яростью ударила в высокую сосну, особняком стоявшую на открытом пространстве между болотом и домом. Дерево моментально вспыхнуло ярким пламенем, выбросив со своей, будто керосином облитой кроны, огненные брызги. Едва они достигли приствольного круга почвы, как в ту же минуту от сосны по ветру побежали бойкие струи пламени. Это загорелся сухой, как порох, ягель.

Лесной пожар быстро уходил вперед, вызывая переполох среди птиц и других обитателей тайги. На парнишку потянуло со стороны горящего леса удушающим смрадом. Ему стало ясно: оставаться здесь дальше было небезопасно. Он решил незамедлительно покинуть убогое убежище.

От дома, случайного пристанища парнишки, в разных направлениях уходили в неведомую даль три тропинки. Кто их проторил, кем были эти люди, оставалось загадкой. Не вызывало сомнения одно: эти люди, как и сам Мишка, были чужими в своем Отечестве, гонимыми и презираемыми народной властью". И не только гонимыми и презираемыми, но и жестоко угнетаемыми и беспощадно истребляемыми, как великие злодеи и убийцы.

Одна из тропинок, более двух других проторенная, начиналась сразу

 

же от заброшенного дома и уводила путника на юг. Она внушала Мишке больше доверия, и он без колебаний остановил свой выбор на ней, полагая, что торная дорога к гиблому омуту не ведет.

Пожар с каждой минутой разгорался все сильнее, устремляясь в направлении болота, откуда доносились всполошенные голоса птиц. Не успел парнишка пройти по выбранной тропинке и сотни две шагов, как в голове начали биться противоречивые мысли: "Не заведет ли меня эта тропинка к черту на кулички, откуда потом и ног не унесешь? - терзался обуявшими его сомнениями. — Нет, не пойду я по этой бесовской тропе. Может, она к какому-то арестантскому лагерю ведет? Там меня в два счета охранники сграбастают. Потом под конвоем отправят обратно в проклятую Ломовку. Я не хочу этого".

И Мишка, не долго колеблясь, тут же повернул на другую тропинку, уводящую его влево от бушующего поблизости с неуемной силой пожара.

 

5

 

Лес здесь редкий, больше могучие сосны. Попадались и ели, но они не шли ни в какое сравнение по могуществу и величию с первыми. Лес этот тянулся по отлогому увалу параллельно с низиной, из которой несло сыростью и нездоровыми гнилостными испарениями.

Мишка старался держаться подальше от этих гиблых мест, способных упрятать в своей бездонной хляби и самых рослых великанов. Может быть, это было далеко не последним поводом к тому, что парнишка подался именно по этой, а не по другой тропинке, которая представлялась менее рискованной и безнадежной. Тайга не любит слабых и беспечных.

Лесной пожар свирепствовал с поистине невероятной силой и быстротой. Стоило парнишке чуть-чуть замешкаться, как пламя начинало опережать его. Этому в большой степени способствовал сухой ягель, стремительно перемещая огонь от одного дерева к другому. Теперь между беглецом и недавно оставленным им домом яростно бушевала огненная стихия. Если бы Мишка захотел снова вернуться к покинутому дому, ему надо было сделать большой круг, чтобы достичь этого.

Через полчаса парнишка намного опередил воинственное шествие по земле всеиспепеляющего огненного смерча и уже не видел его разрушительной работы. Лишь какое-то время спустя огонь напомнил о себе грохотом падающих на гулкую землю поверженных пламенем сухих стволов деревьев, или конд, как называют их лесорубы.

Со стороны бушующего пожара, спасаясь от разъяренной стихии, бежали с насиженных мест лесные зверюшки, криками предостерегая своих соб-

 

ратьев о надвигающейся опасности. Им вторили перепуганные птицы, бессильные перед приближающейся бедой, которая угрожала их неопытным детенышам неминуемой погибелью. Над тайгой все гудело смертельным ужасом, и ничто не в силах было положить ему конец.

Потом для Мишки все стихло, отгороженное расстоянием. Казалось, уже ничто не напоминало о промчавшейся грозе и лесном пожаре. Солнце клонилось к западу, а Мишка ничего толком не определил с ночлегом. Мало того, в сухом сосновом лесу он не встретил ни речки, ни родничка, где можно было утолить жажду и приготовить на ночь хоть какую-нибудь захудалую похлебку. Хорошо, что у него осталось в котелке к предстоящему ночлегу немного родниковой воды, которую берег он как зеницу ока. Держался мальчишка еще довольно бодро, хоть и не имел достаточных оснований для оптимизма. Он шел, как слепой нищий, ощупью и не видел, куда его приведет случайно выбранная дорога.

Все дальше и дальше уходил парнишка от Ломовки, от общества полуживых людей и их мучителей, отдаваясь во власть слепой неизвестности. Вспоминая о Ломовке, обо всем в ней пережитом, он мысленно давал себе клятву скорее умереть на полпути к счастью, нежели встать на колени перед презренными душегубами-палачами. После часового безостановочного пути тропинка вывела Мишку на какой-то широкий песчаный тракт. По-видимому, когда-то здесь кипела напряженная жизнь, невольники аккуратно исполняли свои трудовые обязанности, подгоняемые жестокими изуверами из легиона отпетых громил. Думать, что в этом медвежьем углу могла в прошлом процветать творческая инициатива свободных предпринимателей, людей светлой судьбы было бы просто неразумно, как увидеть чистой свинью рядом с лужей.

Перед озадаченным путником встала сложнейшая проблема: куда теперь податься - на восток или на запад по тракту? Никаких опознавательных знаков вокруг не было. Да и кому они были нужны, эти самые знаки, в этой непроходимой глухомани? Куда не подайся по тракту, везде так или иначе упрешься в неприступную болотную хлябь. Направо пойдешь - серо-желтый песок, налево - тоже самое. И откуда он только взялся?

Идти по песку было также трудно, как и по грязи. Мишке пришлось снять уже порядком побитые и ободранные новые ботинки. Он зашагал по зыбкой песчаной полосе тракта босиком. Стадо легче идти, но прохладнее ногам. Время клонилось к закату, а парнишка еще не выбрал ночлега.

Вскоре Мишка заметил на левой стороне тракта потемневший указатель с намалеванными дегтем на доске словами в раскоряку: "Дорога на плотбище Боковая". Этот дорожный знак ни только не внес дополнительного прояснения в сознание беглеца, но и еще больше усугубил его ориентир в создавшейся обстановке. У парнишки даже голова пошла кругом.

 

Непонятно было, о каком плотбище оповещала табличка: о ныне существующем или давно заброшенном и всеми забытом. Судя по тому, что вокруг не было обнаружено ни малейших признаков присутствия человека, Мишка сделал вывод: дорожный знак отсылал путника к давно ушедшему.

С низины, тянувшейся с правой стороны тракта, повеяло сыростью и прохладой. Это лишний раз напомнило парнишке о приближении заката солнца и холодной ночи. На Мишке едва держащийся на заплатах пиджачишко с чужого плеча и не менее ветхие штанишки, а на голове - старый-престарый картуз небывалого размера, который то и дело сползал ему чуть не до самых плеч. В мешке у Мишки лежит кусок затасканного рядна, служащего ему не первый год одеялом, а подчас и универсальной постельной принадлежностью, как у солдата шинель. В этом и состояли все ничтожные пожитки юного беглеца. Теперь он очень сожалел о своем просчете.

Ночевать в лесу под открытым небом с дырявой дерюжкой не сулило парнишке ничего утешительного. Взвинченные до предела нервы начали предательски сдавать. На минуту Мишка болезненно съежился и начал безвольно приседать на корточки, будто бы все его измученное тело пронизали острые колики. В голове все смешалось в беспорядочный клубок, и сам он потерянно сник в скорбном оцепенении.

Как-то само собой получилось, что Мишка произвольно замедлил шаги, а некоторое время спустя совсем остановился как вкопанный на месте. Парнишке не хотелось даже самому себе признаться, что он побоялся наугад идти вперед и решил повернуть назад, чтобы провести ночлег в доме с телефоном, а утром податься обратно в Ломовку.

Мишка не считал такой внезапный поворот дела провалом плана побега. Напротив, временная отсрочка исполнения задуманного позволит ему исправить ошибки прошлого и лучше подготовиться к побегу из неволи. Мишка верил, что все так и будет, если он поступит разумно.

Нет никакого геройства в том, чтобы отважиться на уход из поселка только затем, чтобы сложить голову неподалеку от Ломовки в болотной трясине, где тебя растерзают лесные звери как беззащитного зайчишку. Умереть бесцельно в страшных муках можно и в бараке, не слезая с койки. Только кому нужна такая глупая смерть и кто ей порадуется? Опять все те же зверюшки-побирушки, для которых и вонючая падаль замечательное лакомство, если свеженькое им недоступно.

Зачем в таком случае надо обладать высочайшим даром природы - разумом, чтобы совершать в жизни поступки, недостойные великого звания Человека, творца и созидателя самого чудеснейшего на земле?!

 

6

 

Возвращение в Ломовку угрожало Мишке большими неприятностями. Прежде всего ему были обеспечены две порки: одна дома, другая - в комендатуре. Начнут подтрунивать, дразнить беглецом. "Ну и пусть себе потешаются на здоровье. Мне от этого худа не прибавится, а насмешники сытыми себя не почувствуют, - заранее готовился парнишка к отпору злопыхателям. — А своего рано или поздно я все равно добьюсь, убегу из Ломовки. Никакая сила не удержит меня здесь. Теперь мне понятно, что и как надо делать, чтобы не попасться впросак. Может, спутников найду. Тогда нас сам черт с пути не собьет, и никакими соблазнами голову не заморочит. Как еще люди позавидуют нам!"

Через полчаса Мишка вернулся к стыку тропинки с трактом. За день он отмахал около тридцати километров. Сказать, что этот путь был пустым и ненужным, значит, сказать не всю правду или принизить значение случившегося. На самом деле от хождения и блуждания по тайге мальчишка получил большой познавательный урок, узнал много такого, о чем даже в голову не брал до этого. Сидением в бараке опыта не приобретешь.

Нужда подгоняла парнишку. Совсем немного прошло времени, и он уже шел по тропинке, откуда пожар переместился к болоту. Тут и там догорали сухие деревья. С грохотом пушечных выстрелов падали на опаленную землю горевшие на корню конды, разбрызгивая вокруг себя снопы огненных искр. В воздухе пахло гарью и приторно паленым. Мишка осторожно обходил горящие на земле деревья, с тревогой взглядывал на пылающие на корню конды, опасаясь их неожиданного падения.

Парнишка благополучно миновал зону пожара и очутился на поляне перед домом с телефоном. Мишка облегченно вздохнул, будто встретился со старым другом. Ветер отогнал тучу в сторону и по другому пути направил яростно бушевавший на поляне пожар.

Огромное багровое солнце устало садилось за стену притихшего леса. Мишка по-хозяйски деловито обошел дом, высматривая подходящее место для ночлега. Он несколько раз обогнул полуистлевшее обиталище, надеясь найти что-нибудь для постели. Но поиски были безуспешны. И вдруг парнишка натолкнулся на рваную рогожу. На всякий случай прихватил и ее, принес в дом. Теперь усталому путнику уже было не до выбора.

Ничего лучшего Мишке обнаружить не удалось. Он был доволен и тем, что ему на худой конец досталось. Парнишка даже трижды перекрестился, благодарный Всевышнему за проявленную по отношению к себе благодать.

Солнце село. Пока совсем не стемнело, парнишка решил на ночь немного перекусить. Варить похлебку было уже поздно. К тому же он измучился до изнеможения, что уже едва держался на ногах. Отложив дело с похлебкой

 

до утра, Мишка направился со своим мешкам к речушке. Она ничем отличалась от других таежных речушек, со слегка прогорклой желтовато-коричневой водой. Сперва парнишка набрал пол котелка костяники и уселся на сваленную ветлу в двух шагах от речушки. Ел, почти засыпая, уже ничего не различая даже вблизи. Он не помнил, как добрался до рогожи в углу дома и тут же уснул как убитый под дырявым рядном. А кругом было тихо и угрюмо пустынно, как в склепе. Проснулся наш беглец поздно, когда солнце уже высоко поднялось над горизонтом и уже успело разогнать висевший над болотом седой туман.

Только в эту минуту Мишка почувствовал, что сильно озяб и быстро вскочил на ноги. Мешок с его пожитками был на месте. По-видимому, ни один зверек не отважился вытащить его из-под Мишкиной головы. В мешке была его надежда на жизнь, на лучшую долю, на счастье, которого парнишку лишили негодные люди, злодеи с каменными сердцами и холодною кровью как у противных лягушек.

Вскинув заветный мешок на плечо, Мишка подошел к телефону и без всякого опасения снял трубку с рычага. Потом повесил обратно, покрутил ручку и снова приложил трубку к уху. После неоднократных попыток вызвать к жизни телефон Мишка добился своего: телефон заговорил. Парнишка отчетливо услышал голос ломовского коменданта. Он спросил:

- Кто у телефона? Я еще раз спрашиваю: кто у телефона? Мишку будто бы кипятком ошпарили. Ему на миг показалось, что комендант дернул его за ухо и сильно треснул кулаком по затылку. От злобного рыка коменданта у парнишки даже на расстоянии поджилки затряслись, и он едва трубку из рук не выронил. Немного оправившись от испуга, Мишка насильно выдавил из себя дрогнувшим голосом:

- Это я, Мишка Ларионов, в заброшенном доме с телефоном нахожусь. Ночевал здесь. От удара грозы в дерево вчера тут пожар начался.

- Вот ты куда, скот безрогий забрался? Ну погоди же, мерзавец, я тебе покажу, где раки зимуют! После этого не захочешь в бега пускаться!

Голос в трубке моментально замолчал, словно говорившему паклей рот заткнули, а может, коменданту показалось унизительным с кулацким сосунком по телефону разговаривать как со свиньей из одного корыта месиво есть. Комендант - большой начальник, ему неприлично с каждой шантрапой быть на равных. Тогда он потеряет свой престиж перед народом. Потерять престиж, значит лишиться хорошей должности и сытой жизни.

Мишка мог только порадоваться тому, что комендант не стал его по телефону распекать, угрожая чуть ли не в порошок стереть. Ему был до омерзения противен ломовский комендант, жестокий истязатель взрослых и детей. Мишка и без телефонного разговора знает, что ему уготовано за совершенный проступок. Много его били всякие злодеи и человеконена-

 

вистники, а он не умер и живым остался. Значит, не суждено ему мертвым быть, а ведено долго жить и поведать новым людям, как невинных крестьян в могилы загоняли и заставляли палачей до небес славить.

Мишку мучили и угнетали не столько физические боли, сколько сознание того, что его наказывали необоснованно, а попросту напрасно. По его твердому убеждению, наказывать невинных, значит творить подлое дело. Удивляло его и то, откуда берутся такие люди, которые могут с легкостью издеваться над другими, не испытывая при этом угрызения совести? Ему невольно вспомнился прадед Ларион, который сказал однажды:

- Все подлецы и мерзавцы - выродки бешеных обезьян. От них в жизни все зло идет. Не хочешь в беду попасть, держись от них подальше.

На минуту забывшись о предстоящих злоключениях, парнишка принялся собирать грибы и ягоды. Их здесь оказалась тьма-тьмущая, хоть лопатой греби. Через полчаса Мишка развел на берегу речушки костер, поставил варить грибы. Под конец к сварившимся грибам добавил ягоды и еще раз эту смесь перекипятил. Приготовленное варево снял с костра и поставил остывать. Солнце стояло в зените, снова стало жарко.

Не задумываясь о том, что он переступает пределы дозволенного, Мишка решил от декадного пайка отрезать на запоздалый завтрак еще одну, третью по счету за сутки дневную норму хлеба. Таким образом, последние три дня декады ему придется жить без хлеба и питаться одними ягодами, грибами да случайно найденными суррогатами.

Еда без хлеба вызывала тошноту и часто сильную рвоту. И тем не менее, парнишка пренебрег этим, съел сегодня несколько больше дозволенного, в который раз надеясь на "счастливый" случай в последние дни перед получением пайка. Но счастье навсегда отвернулось от тех, кого лиходеи-товарищи с собачьей легкостью окрестили врагом народа.

Сегодня, невзирая на сгустившиеся над его головой тучи, Мишка чувствовал себя сравнительно терпимо. После довольно сытного по ломовским меркам завтрака у парнишки полегчало на душе, и он повеселел.

 

7

 

Бодрого, приподнятого настроения у героя нашего повествования Мишки Ларионова хватило ненадолго. В преддверии надвигающейся расплаты за совершенный проступок им снова завладело уныние. Приведя себя в порядок, Мишка уже без всякого вдохновения потащился в свою опостылевшую Ломовку. Вчерашней былой восторженности и следа не осталось. Возвышенное чувство, охватившее его с таким упоением до побега, растаяло как нежное облачко в бездонной глубине неба под порывами во-

 

здушных масс, надвигающихся со стороны болотной топи. Ему было до предела ясно, как встретят его дома отец с матерью, старые друзья и товарищи по каторге. Он и в мыслях не держал, что кто-то посочувствует ему и искренно сжалится, как над невинно обиженным и наказанным. Парнишка так много всего худого и мерзкого видел вокруг, еще больше обо всех вопиющих несправедливостях передумал, что иссушенный этими невероятно гнетущими впечатлениями мозг ничего нового не мог вместить в свои до предела атрофированные извилины.

Посторонний наблюдатель усмотрел бы в этом бесцельно бредущем в тайге худом, измученном оборвыше скорее страшное видение, чем реальное существо, стремящееся к чему-то разумно осмысленному. Мишка хотел было остановиться, присесть на сваленное ветром дерево, чтобы немного передохнуть. Но он тут же отогнал нелепую мысль, зашагал еще торопливее, словно его ожидало впереди нечто очень желанное и дорогое. Нет, он просто не хотел оттягивать время из-за своей нерасторопности и оказаться еще одну ночь под открытым небом в плену нелепой случайности. Хочешь - не хочешь, а в проклятую Ломовку идти надо непременно и начинать сначала, не дожидаясь, пока хищные прислужники красного дьявола не загнали в гроб и не слопали живьем.

Приступ голодного нетерпения в конце концов заставил парнишку остановиться, чтобы перевести дыхание. Во рту сделалось горько и сухо. Чем ближе подходил Мишка к Ломовке, тем муторнее становилось у него ни душе. "Господи, за что же ты нас так строго наказываешь? - по взрослому взмолился, простирая сострадательно скрещенные руки к небу. - В чем мы несчастные, провинились перед тобой, Боже всесильный?"

Наконец, измученный беглец решился еще раз перекусить перед расплатой за свое своеволие в попытке уйти от неизбежной погибели. Сперва ой сварил в котелке три ложки крупы, потом добавил в варево брусники с черникой. От завяленного кусочка "хлеба" откусывал крошечные дольки, лишь бы хоть чуточку при этом запах былого хлеба был.

После еды оставалось предпринять самое ответственное - преодолеть труднопроходимые болота на подступах к Ломовке и не дрогнуть перед экзекуторами, не расслабиться перед их изуверством и дикостью.

Вышло все так, как заранее и предвидел парнишка. Едва он заявился на безлюдной Ломовской улице, как его тут же сграбастал милиционер и без промедления поволок в комендатуру. Комендант не стал ни о чем расспрашивать Мишку, а прямо с ходу начал стегать его плетью.

- Вот тебе, шкура собачья, - скрипя зубами, приговаривал Ломовский палач, - вот тебе гаденыш пакостный! Я тебе покажу Кузькину мать! Ты не захочешь после этого в бега ударяться! Не таких, как ты сопляков, в бараний рог скручивал, а из тебя в два счета пшик сделаю!

 

Парнишка не успел опомниться, что ему делать, как новые пинки Ломовского властителя-самодура помогли ему вылететь из комендатуры и шмякнуться на пузо возле крыльца. Мишка не сказал разъяренному мракобесу ни единого слова, зная, что тот ничего не поймет и ни в чем ему не посочувствует. У кого шакалье сердце, тот не станет овечкой.

Не менее опасной представлялась Мишке и встреча с родительницей, которая воспользуется подвернувшимся случаем, чтобы отомстить ему за штрафной лагерь, хотя вины за ним в этом никакой не было: он всего лишь исполнил то, что приказал отец. И тем не менее, идти домой сейчас он не решился, счел необходимым какое-то время переждать в лесу.

Прихватив с собой чудом уцелевший мешок со своими пожитками, Мишка подался в тайгу, которая с некоторых пор стала для него защитницей в минуты тяжких бедствий. Проходя мимо знакомого родничка, зачерпнул котелок воды, пересек с длинной палкой болото и устроился с краю леса в яме под корнем вывороченного дерева. Отсюда хорошо было видно, что делалось в Ломовке, если залезть на высокую мохнатую ель, стоявшую в четырех-пяти метрах от ямы. Он хорошо это знал по прежним набегам сюда, когда ему надо было наедине побыть час-другой со своими мыслями.

Мишка набрал грибов, по стариковски кряхтя и охая, сварил суп с ячневой крупой и маслятами. Потом с трудом взобрался на ель, чтобы посмотреть, что делается в ненавистной Ломовке. Но там было по-прежнему пустынно тихо, как во время чумы или в преддверии надвигающейся страшной бури. Парнишка просидел на дереве около часа, но за это время так никто и не вышел ни из ихнего, ни из соседнего барака, будто все люди в Ломовке сквозь землю провалились. Даже никого из ребятишек не было видно. "Неужели там что-то случилось без меня? - подумал Мишка. - Только едва ли что может случиться в таком гиблом болоте, кроме смерти?"

А время приближалось к вечеру, начало смеркаться, стало прохладно и зябко. Оставаться в лесу на ночь парнишке не хотелось. Да и ради какой корысти? Ведь ответ держать перед родителями рано или поздно придется, Чем душу томить, лучше сделать это сегодня же без колебаний.

8

 

И Мишка решился. Не дожидаясь, пока окончательно стемнеет, он обратно перешел болото, то и дело рискуя навсегда застрять в трясине. На несколько минут задержался напротив своего барака, высматривая, не выйдет ли кто из знакомых. Но сколько же таращил парнишка глаза, ни мимо дома, ни в дом никто не проходил. И свет в комнате Витьки с Нюркой ни разу не загорался. Видимо, отца с матерью дома не было, а братишка с

 

сестренкой в потемках без лучин сидели или лежали.

Мишка делает последний напряженный шаг к входной двери, беря рукой за скобу, чтобы открыть ее. Но он не успел вовсю распахнуть наружу, как в ту же минуту получил хлесткий удар палкой по шее и упал моментально на крыльцо. Он не смог даже от неожиданности случившего разглядеть нападавшего. Его словно ярким светом ослепило вдруг.

Потом удары посыпались один за другим с поразительной настойчивостью как барабанная дробь на быстром марше. Налетчик схватил истязаемого за ноги, и швырнул его как котенка на кухню. Тут и подавно была кромешная темень. Истязателя это еще больше вдохновило на экзекуцию. Он бил с хладнокровным усердием и изуверским наслаждением, точно пытался растянуть удовольствие от совершаемой расправы, не жалея своих рук.

Когда Мишка после первого испуга немного пришел в себя, он сразу понял, кто его так старательно истязал. С таким боксерским мастерством порола своих чад только мать. От голода она не только ужасно одичала, но и озверела как затравленный волк. Сперва она порола своего и без того жестоко избитого комендантом первенца молча, потом начала сопровождать каждый удар довольно внушительными угрозами:

- Вот тебе, орясина непутевая! Вот тебе пакостник вонючий! Я те мерзавцу покажу, как на мать коменданту жаловаться! Попробуй еще хот раз такое сделать, я тебе покажу почем фунт лиха! Вот увидишь, скот!

Вволю натешившись, мать перестала дубасить онемевшего от классической взбучки Мишку и ушла в сваю комнату. Она, кстати, никогда после порки детей не переживала, словно делала простое и очень полезное занятие, без чего нельзя было научить уму-разуму ребятишек и вывести их в люди. Сама Екатерина была физически закаленной, легко переносила любые боли и страдания. Не в пример другим, к ней редко когда приставали болезни и распространенные среди женщин недомогания. Она порой ночевала зимой в стогу сена, и не схватывала даже насморка.

Более двух недель после комендантской и материнской порки Мишке нельзя было как следует ни сесть, ни лечь, не разогнуть спину. Все его тело ныло и саднило, будто с парнишки живого шкуру содрали. После двойной порки Мишка еще больше загорелся мыслью о новом побеге. Он стал с осторожностью подыскивать надежных партнеров на отчаянную вылазку, заранее подготавливая все необходимое для этого.

Однако очередного побега из жестокой неволи Мишке Ларионову совершать не пришлось, ибо отпала в этом необходимость. Его выручила из беды счастливая случайность. И улыбнулась она лишь ничтожной горсточке отчаявшихся людей. В том числе и семье Ларионовых. Люди радовались, хоть и не знали еще, что их ожидало впереди. Один только факт выезда из Ломовки наполнял сердца обездоленных надеждой на лучшее. Забитым сталинскими палачами узникам даже не верилось, что на свете есть нечто более худшее, чем Ломовка - гнилое кладбище "кулаков".