ДВА ПРОЦЕССА
В главе "Судебная и административная борьба царизма к революционным движением" ("История царской тюрьмы", т.3) М. Н. Гернет анализирует и изучает крупнейшие политические процессы 70-х годов девятнадцатого века — до 1900 года.
К М. Гернет пишет: "В 70—80-е годы в судах прошло значительное число политических процессов... Ознакомление с судебно-политическим и процессами представляет для нас двойной интерес: во-первых, мы знакомимся с этапами революционной борьбы и с участниками этой борьбы, во-вторых, ознакомление с этими процессами показывает нам, какова была классовая юстиция царизма, лицемерно прикрытая лозунгами типа "правда и милость да царствуют в судах".
Пожалуй, и для нас интересно ознакомление с политическими процессами царских времен — и по тем же причинам, которые изложил Гернет, и еще потому, что любопытно сравнить их с политическими процессами", выпавшими на долю нашего поколения, в годы советской власти, начиная с ее становления и до наших дней. Молодежь об иных процессах даже и не слышали, да и те, кто постарше, не всегда о них знают. Можно подивиться тому, как выглядят "правда и милость" — в сущности, принцип каждого честного судопроизводства — в советском суде.
Действительно, в 70-е годы прошлого века процессов бы-
ло много: это был разгар борьбы русских революционеров-демократов против царской власти, изначальные ростки организованного революционного движения, начатого разночинцами. Тут был и процесс по поводу "Демонстрации на площади Казанского собора", и "Процесс Долгушинцев" (все обвиняемые были представителями интеллигенции, семеро — дворянского происхождения. Был это один из первых процессов пропагандистов-народников), и процесс "Северного союза рабочих", и "Южно-российского союза рабочих", процесс Веры Засулич, процесс "20 народовольцев" (1882г.) и ряд других.
Позволю себе еще раз процитировать Гернета: "Процесс 20 народовольцев 1882 года должен быть отмечен в истории царской тюрьмы как такой, который дал наибольшее число заключенных в Алексеевский равелин... Процесс 20 народовольцев рассматривался Особым присутствием Сената... сведения о нем сохранялись в полной тайне".
"Обширный обвинительный акт объединил по этому делу подсудимых, поставив им в вину несколько разнообразных политических преступлений, в том числе ряд террористических актов... Среди этих террористических актов были, между прочим, 8 покушений на жизнь Александра Второго и убийство графа Мезенцова (позволю себе ворваться в текст Гернета: не помню что-то, чтобы были покушения на жизнь тирана Сталина, а если и были - мы о них не знали и виновных убирали без всяких процессов. - прим. автора). Среди обвинений было похищение через десятисаженный подкоп из Харьковского губернского казначейства более полутора миллионов рублей "на нужды революции" и покушение на экспроприацию из Кишиневского губерского казначейства"...
"Обвинительный акт отмечал издание членами революционной организации обширной литературы в виде журналов "Народная воля" и "Листок Народной воли", а также прочее. Подсудимым было предъявлено обвинение в участии в "тайном сообществе", именующем себя "русской социал-революционной партией" для ниспровержения государствен-
ного и общественного строя в империи путем посягательства на жизнь государя и должностных лиц".
Мы опустим подробности о ходе процесса, хотя они занимают у Гернета немало страниц и он все время подчеркивает, что "председатель не считался с требованиями закона и не давал подсудимым высказываться".
Перейдем прямо к итогу. Итак, после процесса над людьми, покушавшимися не только на жизнь царя и его приближенных, но вообще на весь режим и посмевших при этом режиме открыто выпускать подрывную литературу, 10 человек из 20 обвиняемых были приговорены к смертной казни, но казнен был только один человек — Суханов, причем, повешение было заменено ему расстрелом, а 9 человек получили длительные сроки каторжных работ. Остальным тоже выпала на долю каторга, по некоторым она вскоре была сменена ссылкой на поселение...
Эту часть главы о процессах царских времен Гернет заключает словами: "Судебный процесс 20 вошел в историю царского правосудия как один из многих процессов, в которых царское "правосудие" производило свою расправу с участниками революционного движения... в условиях полного отсутствия гласности".
Несколько слов о Вере Засулич, покушавшейся на жизнь петербургского градоначальника Трепова.
До этого Веру Засулич неоднократно задерживали царские чиновники по обвинению в "пропаганде". На этот раз произошло другое. Студент Боголюбов, осужденный в начале 70-х годов на каторжные работы за активную пропаганду революционных идей и призыв к беспорядкам, ожидал этапа в Петропавловской крепости. Однажды крепость посетил градоначальник Трепов. Боголюбова он встретил в крепостном дворе, на прогулке, и тот чем-то вызвал недовольство генерал-адъютанта. Ударом кулака Трепов сбил фуражку арестованного на траву и тут же приказал поднять ее, пригрозив за ослушание карцером.
Случай этот, который нам, прошедшим советскую школу заключения или хотя бы читавшим о тюрьмах и лагерях,
кажется ничтожным, вызвал в те ,,проклятые времена взрыв общественного негодования. Выразителем этого негодования и явилась Вера Засулич. Она стреляла в генерал-адъютанта у него же дома, во время официального приема, и ранила его.
Кажется, куда уж дальше! Разумеется, Веру Засулич судили по всей строгости, но... судом присяжных она была оправдана!
Еще один пример: во время процесса 16 террористов, где судили народовольцев, покушавшихся на жизнь Александра Второго и устроивших два взрыва на железной дороге — под Москвой и под Александровском, да еще в столовой Зимнего дворца, и организовавших убийство харьковского генерал-губернатора, пятеро были приговорены к смерти. Но троих сразу же помиловали и отправили на каторжные работы на Кару, один (Ширяев) был заключен в Алексеевский равелин.
Итог? В результате процесса, где 16 человек покушались на жизнь царя и систему — всего 2 смертных казни. А ведь участники движения покушались на жизнь царя не раз, не скрывая своих революционных убеждений и шли на борьбу "с поднятым забралом".
И вновь любопытно провести параллель. И снова я обращаюсь за помощью к Александру Исаевичу Солженицыну — истинной энциклопедии в этих вопросах. В первой книге "Архипелаг ГУЛАГ", в главе "Закон мужает", я нашел все, что мне было нужно.
Я уверен, что огромное большинство читателей "изучало" "Архипелаг ГУЛАГ", но ведь каждый читает по-разному: кому-то западет в душу одно, а у другого пройдет стороной, не вызовет ассоциаций. Я позволю себе остановить ваше внимание на этой главе и для этого вкратце напомню ее.
В главе, ей предшествующей, названной "Закон — ребенок" Солженицын пишет: "Мы все забываем... Я не знаю, свойство ли это всего человечества, но нашего народа — да... Это свойство обидное. Оно отдает нас добычею лжецам".
Далее автор напоминает, что судебные процессы начались
после победы революции, в 1918 году. А спроси среднего обывателя из поколения ровесников революции, которые еще и сегодня не глубокие старики, какие он вспомнит процессы? Ну, конечно, Зиновьева и Бухарина, ну Промпартию, еще — быть может "Шахтинское дело". И последние процессы — над инакомыслящими?
Это так, по себе знаю. И у меня только в лагерях память на такие дела прорезалась, так что Солженицын абсолютно прав. Он перечисляет ряд процессов самых первых лет революции, которые вообще остались неизвестны людям — кто уж там говорил о гласности! Цитирует Солженицын и слова печально известного, вошедшего в историю СССР кровавого "главного обвинителя " (слово "прокурор" было запрещено до 1922г.) Крыленко: "Издать стенограммы было неудобно по ряду технических причин". Вот так.
А в процессах 1937-38 гг. был уничтожен и сам Крыленко.
И еще маленький пример: в процессе "Тактического центра" 1920 года, где судили группу интеллигенции только за то, что она — интеллигенция, — немало русских, крупнейших московских профессоров, приговорили к расстрелу — ни за что! На этом процессе промелькнуло имя: Александра Толстая. Оказалось — дочь Толстого, да, именно Льва Николаевича Толстого... И спросил ее Крыленко, что она делала, когда встречались эти профессора и беседовали (в том и была их вина). Ответила: "Ставила самовар". Приговор — три года лагерей...
"Так всходило солнце нашей свободы" — пишет Солженицын.
Вернусь к главе "Закон мужает", в которой Солженицын приводит описание и анализ нескольких процессов 20—40-х годов нашего века. Я выбрал лишь один — только для того, чтобы сравнить степень вины и тяжесть приговоров.
В этой главе и "Процесс Главтопа" и "Дело о самоубийстве инженера Ольденбургера" и "Московские церковный процесс", и... где уж их все сосчитать. Отметим только, что ни в одном из них не было прямого покушения на жизнь кого-либо из "власти имущих", не было намерения
свергнуть власть. Всюду, грубо обобщая, были "вредительства", "намерение помешать", "затормозить", "предать интересы", "замедлить поступь", идеологические расхождения. Но зато во всех процессах была массовость подсудимых и единообразие приговоров: расстрел, расстрел, расстрел...
Итак, "Процесс эсеров" (8 июня — 7 августа 1922 года).
Заметим, что к процессу очень торопливо готовились: в то время еще не утвержден был уголовный кодекс СССР, он лишь подан был В. Ленину в Горки для просмотра. 6 статей этого кодекса предусматривали расстрел, но Ленину этого показалось мало, и он добавил еще 6 статей, в частности, "за пропаганду и агитацию и призыв к пассивному противодействию правительству".
Ленин писал: "По-моему, надо расширить применение расстрела... найти формулировку, ставящую эти деяния в связь с международной буржуазией..." И далее: "Суд не должен устранить террор; обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши, без прикрас".
Думается, это письмо "величайшего гуманиста всех времен и народов" в комментариях не нуждается. И не будем тут делать скидок на его болезнь: писал это Ленин до болезни, до первого удара, который постиг его через 10 дней после этого письма - право, словно кара Господня!
За неделю до процесса над эсерами был утвержден Уголовный кодекс и на основании его строились обвинения и выносились приговоры.
Председательствовал на процессе "соратник" Ленина Георгий Пятаков — держался грубо, мешал подсудимым высказываться. Думал ли он тогда, что жизнь оставила ему всего 15 лет, что в 1937 году он сам сядет на скамью подсудимых — с такими же обвинениями, и его постигнет та же участь, что и подсудимых в этом процессе?...
В чем состояло обвинение? В том, что сидящие на скамье подсудимых "развязали гражданскую войну" и прочее в том же духе. По совокупности — "все признаки государственной измены".
Тут, по мнению Солженицына, в основе лежала "целесообразность" предъявления самого строгого обвинения: в отличие от меньшевиков, эсеры в эти годы еще были опасны для большевиков, за ними могли пойти крестьянские массы — они за ними шли и в революцию — и потому целесообразно было их убрать, добить. А уж техника — всего за пять лет советской власти — была куда как хорошо разработана. Назвали подсудимых "шпионами", — ведь позже тоже разного вида шпионами стали все, уничтоженные без суда и следствия, как видно универсальную нашли "формулировочку".
Вся цепь обвинений была хорошо подобрана прокурором (к этому времени снова ввели этот "титул", и первым его обладателем в таких процессах стал Н. Крыленко). Обвинили подсудимых и в терроре, хотя никаким террором эсеры уже давно не занимались и это было ясно даже из речи самого Крыленко. Даже в обвинительном заключении постеснялись написать про террор: только значилось, что "у некоторых обвиняемых зрели замыслы на эту тему".
Главное и, пожалуй, наиболее яркое обвинение было в том, что "партия не донесла на себя". Это было обвинение вполне удобное — его показаниями свидетелей подкреплять не приходилось, а то показания такие "жидкие" были, что даже суд чувствовал себя неловко и, хотя все было решено заранее, все еще искал для свидетельских показаний каких-то "подпорок".
И вообще, в сердцах выпаливает Крыленко: "Ожесточенные вечные противники!" Вот кто такие подсудимые — а тогда и без суда ясно, что с ними делать.
Итак, в августе 1922 года, когда "под лазурным небом, синими водами плыли за границу наши первые дипломаты и журналисты", Крыленко произнес решающие слова: "Для нас намерение — или действие — никакого решающего значения не имеет... Приговор должен быть один: расстрелять всех до одного".
Но поскольку дело все-таки получило слишком широкий резонанс и уж очень явно было шито белыми нитками,
Крыленко великодушно оговаривается, что сказанное прокурором не является указанием для суда" — как будто в мировой юрисдикции и правопорядке такие вещи вообще оговариваются!
Трибунал выносит приговор: 14 расстрелов, остальным - тюрьмы и лагеря самого строгого режима, без права переписки, с конфискацией имущества и т. д. Все члены семей осужденных (по литерной статье ЧС — члены семьи), разумеется, тоже были репрессированы и отправились — кто в Белозерск, кто на Соловки, а кто и на Крайний Север (он тогда еще не был достаточно освоен для этой цели, так что их можно считать почти "советскими лагерными первопроходцами").
Ну как не снять шапку перед одним из подсудимых — Либеровым, который в своем последнем слове, не сомневаясь в исходе процесса, заявил: "Признаю себя виновным в том, что в 1918 году я недостаточно работал для свержения власти большевиков..."
Подсудимый Берг сказал в своем последнем слове: "Считаю себя виновным в том, что не смог со всей силой бороться с так называемой рабоче-крестьянской властью, но надеюсь, что мое время еще не ушло".
К сожалению, ушло... Он, разумеется, был расстрелян. Другие обреченные говорили, что оставшиеся в живых, уцелевшие, сохраняют за собой право продолжать — они подразумевали тех, кто еще был на воле. Немногие из них уцелели. И все же мы знаем, что теперь, после большого перерыва, продолжатели все же нашлись.
Пусть мотивы у них другие, общедемократические или национальные, но и они, уходя в тюрьмы или на каторгу, оставляют за собой право продолжать - и людей, которые, вопреки всему, продолжают.
Если даже и не знаем мы их имен, все равно мы сердцем— с ними. Мы тревожимся за них, желаем им сил. Это ведь вам не с царским режимом бороться. Разве серьезный это был противник — куда там!