О СУДЬБАХ ПИСАТЕЛЕЙ И ГУМАНИЗМЕ
Вы, вероятно, помните, что одним из жестоко наказанных при царской власти был известный писатель-революционер Александр Николаевич Радищев, автор книги "Путешествие из Петербурга в Москву", по словам Ленина, являвшийся "гордостью русского народа, дававший отпор насилию царизма".
Не станем заниматься биографией и творчеством Радищева, снискавшего столь высокую оценку вождя революции. Скажем только, что книга его вышла в свет в количестве 650 экземпляров, напечатанных в его собственной типографии в 1790 году.
Так случилось, что одним из первых читателей и критиков этой книги стала... сама Екатерина Вторая. Секретарь Екатерины Храповицкий пишет вскоре после выхода книги в свет: "Открывается подозрение на Радищева. Сказывать изволила, что он бунтовщик - хуже Пугачева".
Екатерина утверждала, что Радищев призывает в своей книге к "свержению царского режима и истреблению помещиков".
Поверим просвещенной монархине и не станем удивляться, что Радищев был заключен в Петропавловскую крепость за "распространение заразы революции", а книга его была изъята и сожжена (правда, часть тиража уцелела — Радищев
успел разослать немало экземпляров друзьям и сторонникам по "свободомыслию").
М. Н. Гернет пишет, что "Екатерина решила расправиться с Радищевым", потому, что, мол, боялась Французской революции и ее "заразы". Итак, книга была сожжена, а Радищев доставлен в Петропавловскую крепость, откуда его возили на допросы. ... Ему пришлось перенести все тяготы тюремного заключения в одиночной камере, куда никого не разрешали допускать, а также волнения, связанные с допросами и судебным процессом".
Суд над Радищевым продолжался не более двух месяцев— и все это время ему разрешали встречаться с семьей, В обвинительном заключении говорилось: "Книга... наполнена самыми вредными умствованиями, разрушающими покой, стремящаяся к тому, чтобы произвести в народе негодование против начальников и начальства, наконец, оскорбительными выражениями против сана и власти царской".
По словам того же Гернета "царица пылала гневом". Выл вынесен и трижды утвержден в разных инстанциях смертный приговор писателю-бунтовщику.
А через 4 недели Екатерина самолично заменила смертную казнь лишением дворянства, чинов и ордена и ссылкой в Сибирь, в Илимский острог "на десятилетнее безысходное пребывание",
И подумать только, но время суда над таким врагом царской власти нашлись защитники, которые пытались доказать, что не было "злого умысла", что Радищев издал книгу "лишь желая получить известность как писатель". Да и сам Радищев, не скрывая, рассказал, кому послал книги с авторским посвящением, куда дал их продавать - и никто из названных, заметьте, не пострадал!
Не углубляясь в революционные достоинства книги Радищева, мы сегодня можем только недоумевать, как могло случиться, что "бунтарь хуже Пугачева" получил лишь 10 лет каторги: что судили его "без соучастников'', — а ведь он сам говорил, что посылал недоработанную рукопись друзьям, и эти экземпляры были найдены, например, с по-
метками и замечаниями Царевского. Этих "соучастников" — в советском понимании слова — не только не судили, но даже не упоминали на процессе; никто не тронул, разумеется, и семью Радищева.
Не надо большой фантазии, чтобы представить себе, что было бы с Радищевым в наши дни. Сам он шел бы, конечно, по статье 58-10, его друзья и приятели - по той же статье, но другим пунктам, за соучастие и недонесение. Радищев получил бы 25 лет — сомневаться не приходится, а другие — кто 10, кто 15 лет строгого режима, или как их сокращенно называют "спец". Семья тоже пострадала бы не меньше, уж не говоря о конфискации имущества.
А как сложилась судьба Радищева при Екатерине Второй?
Радищев отправился в ссылку. Правда, поначалу даже в кандалах, но их скоро сняли, и ехал он не в общей толпе, а в специальном возке, для него одного. И берегли его и его здоровье пуще глаза.
В ссылке, как свидетельствуют даже послереволюционные биографы Радищева, он изучал сибирские промыслы, экономику края, быт крестьян. В письмах давал советы по административному управлению Сибирью, делился соображениями об организации экспедиции по Северному краю.
Как же это? Такой преступник - и вольготная жизнь? Уверяю вас, если рассказать всю эту историю рядовому советскому лагернику, отбывавшему свои 15 только за то, что имел несчастье оказаться в плену — он не поверил бы.
Но мы еще не все рассказали о Радищеве. В 1796 году, всего через пять лет после его прибытия в Илимский острог, Павел Первый разрешил Радищеву покинуть Сибирь и поселиться в своем родовом имении, которое все это время преспокойно простояло, дожидаясь хозяина, и давая ему приличный доход. А в марте 1801 года Радищев получил от Александра Первого полное прощение и свободу. Более того, он был даже назначен в "комиссию составления законов и реформ"...
Вот вам и царский режим, вот вам и "страшная судьба смелого борца за свободу" — это слова одного из виднейших
советских литературоведов Д. Благого. Любому бы узнику ГУЛАГа судьбу Радищева, а еще впридачу его имение...
Кстати, не могу не отдать должное дару провидения Радищева.
"Но кто между нами оковы носит, кто ощущает тяготу неволи, — писал Радищев. — Земледелец! Кормилец нашей тщеты, носитель нашего глаза, тот, кто создает нам здоровье, кто житье наше продолжает, не имея права распорядиться тем, что обрабатывает, что производит?" Хоть много с того времени воды утекло, а слова эти актуальны и по сей день...
Итак, Радищев спокойно вернулся в Петербург. А вспомните, как сложилась судьба советского писателя А. И. Солженицына? И почему она так сложилась?
"Взяли" его на фронте, где он командовал артбатареей - и командовал, видно, неплохо, судя по наличию у него боевого ордена. Обвинили по статье 58-10 и 58-11. За что? За переписку с другом, в которой он посмел "неуважительно" отозваться о Сталине!
Наивным был в те дни человеком Александр Исаевич, если хранил в своем солдатском мешке блокноты военного дневника. Позже он пишет об этом: "Эти дневники были моя претензия стать писателем. Я не верил в силы нашей удивительной памяти и все годы старался записывать все, что видел и все, что слышал от людей. Но лишения и рассказы, такие естественные на передовой — здесь в тылу выглядели мятежными, дышали сырой тюрьмой для моих фронтовых товарищей". (Солженицын и письма друзей хранил — пришлось, видно, и им поплатиться...)
И вот за эту-то ничтожную вину Солженицын получил 7 лет "спецлагерей" — другими словами, строгий режим с последующей высылкой. Ну как не вспомнить о Радищеве! И в тюрьме-то Радищев пребывал всего два месяца, и из дому довольствие получал — самое лучшее, и спал на кровати, в чистоте и тепле. Солженицыну же довелось вынести все, что полагалось на долю нормального советского "зэка", которому "не светит" прощение царя и возвращение в свое имение.
Но может, Радищев и Солженицын — исключения, трагические ошибки советского и царского режимов? Заглянем дальше в историю.
Вот, например, очень характерна для царских времен судьба другого русского писателя Михаила Илларионовича Михайлова — поэта и публициста, современника Герцена и Огарева, близкого к кружку "Современник", особенно к Добролюбову. Михайлов считался одним из видных деятелей революционного подполья того времени. Вместе с Шелгуновым он отпечатал за границей и привез в Россию прокламации "К молодому поколению" и "Русским солдатам", призывавшие к подготовке народного восстания против самодержавия. Был судим и приговорен к 6 годам каторжных работ и ссылке. Психического и физического воздействия царской охранке применять не пришлось — Михайлов во всем признался. Шелгунов вообще по суду не проходил, "группового дела" Михайлову "не шили" — тогда это не водилось, и никто на каторгу за ним не пошел.
Зато арест Михайлова вызвал резкий протест всех петербургских писателей, даже и не считавшихся прогрессивными. Они протестовали против "политического произвола" самодержавия.
В одном из протестов говорилось: "Мы, нижеподписавшиеся сотрудники и редакторы петербургских журналов, с глубоким прискорбием узнали, что вчера один из наиболее уважаемых литераторов подвергся аресту после вторичного обыска, проведенного у него на квартире полицией. Известие тем более поразило нас, что еще недавно обнародован был закон об отделении судебной власти от полиции, закон, по которому каждый из русских подданных огражден от произвольного вторжения полиции в его жизнь и жилище". Протест этот подписали 30 представителей русской литературы.
Письмо это было опубликовано, и никто из "подписан-тов", как их теперь называют, совершенно не пострадал за выражение солидарности с Михайловым. А каково пришлось бы им в наше время? Все мы знаем, к сожалению...
Но вернемся к столь "жестоко" осужденному Михай-
лову — ведь сначала он тоже был приговорен к смертной казни. В Петропавловской крепости он провел 2 месяца. До смягчения приговора пришлось ему быть в условиях неважных: в одиночке, простыня на кровати несвежая, из подушки торчали перья. Окна — два, но забранных решеткой...
Сам Михайлов описывал, как к нему в камеру вносили ужин: "В дверь вошла целая процессия, вроде той, что выходит из Царских врат, вынося разные ложечки и плошечки... Один принес глиняную пустую кружку и налил ее чаем из покрытого копотью чайника; другой, с корзиной в руках, вынул из нее и положил на стол белую булку, два куска сахару и два ломтя черного хлеба; третий принес оловянную миску с куском жареной говядины и соленым огурцом; четвертый — солонку".
Товарищи мои, побывавшие в советских лагерях, нужно ли это комментировать?
Плохо отзывался Михайлов об обеде: кроме щей и каши, оказывается, давали ему еще говядину с соусом из брюквы, или говядину с картофелем, суп, макароны, иногда — пирог с кашей. Но качество говядины ему не нравилось, и масло бывало несвежим...
Удивительно расточительным было царское правительство. Интересно, ел ли кто-нибудь из политических заключенных во времена самодержавия суп из чуни? Знали ли они вкус акульего мяса? А еще интереснее, заметил ли хоть один из советских заключенных, что мясо - не слишком свежее? Спросите лучше, видел ли он вообще когда-нибудь в лагерях кусочек масла!
А как "содержался" такой бунтарь, как Михайлов, приговоренный поначалу к смертной казни? Сошлемся на его собственное описание:
"Одиночная камера на главной гауптвахте была меньше размером и с обычным потолком вместо свода, который давил в Невской куртине. Большое светлое окно за крепкими решетками было закрашено снаружи. Через большую форточку можно было наблюдать Невские ворота, а также проходивших и проезжавших через них. Та же форточка
позволяла наблюдать за студентами у крыльца Невской куртины и их посетителями при выходе из тюрьмы".
Михайлов не только не жаловался на своих тюремщиков— наоборот: в своих "Записках" об одном из них он отозвался очень тепло, назвав его добрым и милым. Комендант тюрьмы поил Михайлова у себя на квартире чаем с ромом. Генерал-губернатор князь Суворов А. А., навещавший узника перед ссылкой на каторгу, разрешил и друзьям Михайлова посетить его.
Можете ли вы представить себе советского "зэка", пьющего чай с комендантом тюрьмы?
Но вернемся снова к Михайлову. Право, это интересно, и я читал всю эту печальную повесть царских времен, как сказку. "В Тобольском остроге Михайлова посещало много гостей, ему приносили обильное угощение и цветы. Он жил в одной камере с осужденным поляком, у которого был свой самовар (вы замечаете, что самовар становится обязательной принадлежностью всех политических узников царского режима — прим. автора). Они хорошо питались и могли заказывать обеды по своему вкусу. Для отбывания каторжных работ Михайлов попал на Казаковские золотые прииски, где его родной брат занимал административный пост (как это вообще могло быть, что брат не сел за преступления Михайлова! — прим. автора). В доме брата Михайлов не поселился. Он не исполнял работы каторжника. В Казаковском поселке он устроил школу для детей и занимался с ребятами".
Непонятно, зачем М. Н. Гернет описывает содержание в царских тюрьмах революционера Михайлова, ведь это только наводит на ненужные сравнения!
И еще напрашивается одно предположение: зная уже к концу жизни, какие слои населения попали под репрессии советской власти, не хотел ли Гернет, чего доброго, сказать, мол, вот это - люди (к примеру Михайлова), они были настоящие революционеры, не боялись идти на царя, на весь строй. Их даже противники уважали. А вы все? Просто шушера. Вас гонят, как скот на бойню, а вы идете, за редки-
ми исключениями, покорные, безответные — значит, лучшего вы и не заслужили. Может быть. Но это — лишь мое предположение.
И еще думается: сохранись еще и сегодня на Руси проклятый царский режим", народу-то, пожалуй, было бы в ней на несколько десятков миллионов больше, и не гнили бы кости несчастных зэков в бескрайних просторах Севера и Сибири. Зато сколько бы туда за эти десятилетия еще самоваров навезли!
Приведу еще два примера из тех времен. Д. М. Писарев — писатель-революционер — был арестован и пробыл в Невской куртине с 1862 по 1866 год. Он был осужден за статью для нелегальной печати. Напиши он эту статью в советское время, то получил бы 25 лет спецлагерей. Вот что он писал:
"В действиях нашего правительства, подавляющего всякие проявления жизни, замечается новая черта — трусливая подлость иезуитов. Не переставая ссылать... оно употребляет скрытые, подлые, но вполне достойные его меры там, где нельзя ничего сделать грубым насилием".
Даже не верится, что слова эти написаны в 1862 году, настолько они актуальны.
"Каторжная" жизнь Писарева проходила в творчестве, он написал в своей камере 25 статей и, разумеется, никакого каторжного труда не знал.
Литератор Владимир Обручев, сотрудник журнала "Современник", был заключен в Петропавловскую крепость в 1861 году по делу о распространении противоправительственного подпольного издания "Великоросс". Приговор гласил: 3 года каторжных работ. В своих воспоминаниях "Из пережитого", между прочим, написанных в 1907 году -через 46 лет после этого (подумать, как это он здоровье сохранил! — прим. автора), Обручев рассказывает:
"Одиночная камера была окрашена в серый цвет с красной каемкой по карнизу. Стекла оконной рамы, кроме верхних, были тоже закрашены. Обстановку камеры составляли: кровать, стол, табурет и зеленый куб, т. е. судно. Помещение отапливалось изразцовой печью с топкой из ко-
ридора, освещалась камера свечой или ночником. В двери было окошко, завешанное снаружи зеленой занавеской. Каждое утро начиналось приходом в восьмом часу фельдфебеля, ефрейтора и двух рядовых, один из солдат очищал куб, другой мыл шваброй пол, а ефрейтор подавал воду для умывания. Затем чай в оловянном стакане, с булкой. Обед приносили на деревянном подносе, без ножей и вилок, с деревянной ложкой. Вечером снова подавали чай. На прогулку выпускали на треугольный дворик равелина, выдавали зимой для этого валенки, тулуп, фуражку. Комендант крепости приходил для разговоров в камеру".
На режим Обручев не жаловался. Ему даже давали, по его словам, русские и иностранные книги.
Вот так сравнишь — и невольно задумаешься.
Конечно, ни одна власть по головке не гладит тех, кто выступает против нее, кто пытается подорвать ее основы. Она принимает меры против своих врагов - она не хочет быть свергнутой! Но при этом карает действительно врагов, а не просто изобретает их!
Разве были у царской власти враги, опаснее Радищева, демократов-шестидесятников, наконец, народовольцев и сменивших их революционеров XX века? И судили их, и ссылали — и все же соблюдались при этом законы страны, элементарные права человека, о которых, правда, тогда говорить-то было не принято.