Глава 39. Нарком Зотов

В поисках «материала» на Воронеля, следователи допрашивали и других руководителей. Люди ходили на работу издерганные, перепуганные. Мы вдруг поняли, что любая техническая оплошность может быть расценена как акт сознательного вредительства. Ах, так? И огромная стройка заработала строго «по правилам», без малейшего риска.

— Саул Михаилович, разрешите начать установку дверных и оконных блоков на верхних этажах корпуса «В»,— обращался ко мне бригадир плотников.

— Нет, Васильевич, не могу,— отвечал я.— Там еще монтажные работы не окончены.

А про себя думал: «Монтажники уронят случайно груз на конструкцию с установленным оконным блоком, тот лопнет, и меня обвинят в умышленной порче социалистической собственности. Зачем, дескать, допустил плотников раньше положенного времени?» В итоге плотники, а вместе с ними и многие другие бригады вынуждены были забивать козла. Стройка начала глохнуть. Даже звучала она не так, как прежде: вместо грохота созидательного труда теперь грохотали по столам костяшки домино. Сперва отложили досрочный пуск крупнейшего в Европе сахарного завода, затем миновал плановый срок, но окончанием стройки даже не пахло.

Тогда-то, в 1939 году, и приехал к нам из Москвы молодой нарком Василий Петрович Зотов, только что назначенный взамен ушедшего в небытие «врага народа» Гилинского. День—два он знакомился с делами, а затем собрал всех начальников подразделений в Красном уголке. Нарком не спеша оглядел наши хмурые лица и вдруг спокойным голосом произнес то, чего никто из нас не

ожидал услышать:

— Товарищи, с репрессиями покончено. Товарищ Сталин лично поручил новому руководству НКВД выявить тех, кто обрек невинных людей на мучения и смерть. Вот почему я призываю вас работать так, как вы это умеете, увлеченно и творчески. Вы прекрасно знаете, что ни на одном производстве не обойтись без риска. Прошу вас: перестаньте бояться его последствий. В конце концов, не ошибается только тот, кто вообще ничего не делает...

По Красному уголку прокатился удивленный ропот. Мы расходились по домам, словно расправив крылья. Я вдруг подумал, что у Изи с Ривой появился шанс на освобождение. Постепенно, однако, эйфория сменялась благоразумием. «Зотову хорошо подбивать нас на риск,— размышлял я.— Если что случится, в преступной халатности или в чем похуже обвинят не его, а непосредственного руководителя, меня, например...»

По-видимому, подобные мысли кружили и в головах моих коллег. На следующий день ровным счетом ничего не изменилось: строительство осталось полупарализованным. И тогда Зотов стал вызывать нас по одному на беседы с глазу на глаз.

— Руководители НКВД в течение полутора лет лгали партии,— доверительно сказал он мне.— К счастью для всего советского народа, товарищ Сталин гениально прозорлив. Он раскрыл эту ложь и приостановил беззаконие. Между прочим, пострадали не только невинные граждане, среди которых немало честных коммунистов. Нанесен огромный ущерб экономике страны. Ваша стройка — типичный пример такого рода. Надеюсь, и в деле бывшего ваше го руководителя Воронеля откроются новые обстоятельства, что приведет к его оправданию...

Даже на предубежденно настроенных людей нарком Зотов производил хорошее впечатление. Трудно было

поверить, что этот сравнительно молодой человек еще недавно был рабочим-пекарем. Передо мной сидел государственный деятель с широким кругозором, обаятельный, порядочный и интеллигентный. Возглавляемую им пищевую промышленность он знал превосходно. Я и мысли не допускал, что он искренне верит в мудрость и незапятнанность «вождя народов».

Так, кстати, оно и оказалось. С Зотовым я работал впоследствии много лет — даже тогда, когда в 1950-м он был отстранен от руководства министерством по решению только что созданного «Суда чести». Опального министра, к счастью, не отправили в концлагерь, а назначили директором московской кондитерской фабрики «Красный Октябрь», бывшей «Эйнем».

В тот период, помимо очень теплых личных отношений, нас связывали и служебные дела. Строительно-монтажное управление, главным инженером которого я стал в 1949 году с легкой руки все того же Зотова, являлось генеральным подрядчиком по реконструкции «Красного Октября». Работы мы проводили без останова производства, а вдобавок выстроили для фабричных работников жилой дом на Калужской улице — той самой, которой суждено было стать Ленинским проспектом. При Хрущеве опала Василия Петровича завершилась, и он вновь возглавил министерство.

...После посещения наркомом нашей стройки словно воздух стал чище. Перестали шастать повсюду следователи НКВД, и руководители перестали топтаться от бессонницы по полночи на промороженном крыльце спального барака, тревожно вглядываясь вдаль, откуда в любой миг могла прикатить воронежская маруся. Дела шли все успешнее.

А вскоре ко мне приехала наконец из Подмосковья семья. Бараки строителей располагались неподалеку от воронежской окраины, где был кинотеатр. Ася стала играть

там на рояле во время показа немых фильмов, а наша маленькая дочка во все глаза рассматривала «живые картинки» на экране.

Летом 1939 года на стройку прилетел самолет из состава агитэскадрильи имени Максима Горького. Эскадрилья базировалась в Воронеже и по линии ОСОАВИАХИМА — Общества содействия обороне, авиации и химическому строительству — занималась пропагандой достижений авиации. «Маткой» эскадрильи был трех- или четырехмоторный самолет того же типа, на каком Чкалов с Байдуковым и Беляковым летали через Северный полюс в Америку. Вокруг «матки» группировалось несколько самолетиков У-2, которые в годы войны прозовут кукурузниками.

Вот такой У-2 и приземлился на площадке прямо перед заводской конторой. Мы, передовики стройки, восторженно ударили в ладоши. Мало кто из нас прежде видел самолет так близко, в десятках метрах от себя. Прежде нам изредка доводилось наблюдать этих рукотворных птиц в полете, и всякий раз мы провожали их глазами до самого горизонта.

Летчик легко спрыгнул на землю и направился к нам. Я жадно рассматривал его лицо. Это был мой ровесник, ему наверняка еще не исполнилось тридцати.

— Между прочим, самолет двухместный,— сказал летчик, озорно улыбаясь.— За моей спиной имеется место для пассажира. Желающих приглашаю в небо...

Передовики, среди которых были и монтажники-высотники, с опаской переглядывались, переминались. Одно дело опираться ногами на железобетон, держаться руками за стальные скобы конструкций, и совсем другое — начисто лишиться опоры и повиснуть в воздухе на громадной высоте. И вдруг неведомая сила вытолкнула меня из наших рядов, и ноги понесли меня к самолету, казалось, против моей воли. «Шура, что ты делаешь?!» — мелькнуло в голове, когда я забирался на сиденье.

Но отступать было поздно. Мы пристегнулись ремнями. Места пилота и пассажира были совершенно открытыми, если не считать целлулоидных щитков для защиты от ветра. Сквозь свой щиток я смотрел в спину летчика — вот кто теперь стал хозяином моей жизни и смерти!

После небольшого разбега самолетик взлетел. От непередаваемого ощущения свободного парения я вскрикнул. Но кроме ужасного рева двигателя, ничего не было слышно. Мною овладела радость, я завертел головой, стараясь запомнить, как выглядит быстро удаляющаяся земля. Тут пилот повернул ко мне голову и что-то сказал. Я лишь потрогал свои уши: не слышу! Тогда парень улыбнулся, что-то показал мне рукой в воздухе и резко увеличил скорость.

Самолет почти вертикально пошел в небо, и меня вдавила в спинку тяжесть. Вдруг перегрузка ослабла, и я обнаружил самого себя висящим вниз головой. Это длилось лишь мгновение. Самолет с воем помчался вниз, и мои внутренности, казалось, полетели уже впереди него: перегрузка сменилась почти невесомостью. Когда мы приземлились, я не сразу поверил, что жуткий аттракцион закончен и я при этом уцелел. Сидел неподвижно, не в силах шевельнуть рукой или ногой. Кое-как отстегнув ремни, с помощью летчика я выкарабкался из кабины, пошатываясь от головокружения, зашагал по земле...

С того дня минуло почти четыре десятилетия. Множество раз приходилось мне совершать перелеты. Но ни разу больше не испытывал я фантастических ощущений того, самого краткого своего воздушного путешествия.

Наконец выстроенный нами завод запустили. С раскинувшихся вокруг Воронежа полей потянулись грузовики со свеклой. Получение первого сахара отпраздновали без особой помпы — все-таки строительство завершилось с опозданием. Грамотами и иными наградами отметили лишь

немногих, и я оказался в их числе, что было, конечно, приятно. Через несколько дней меня вызвали в Москву для нового назначения — на пока неведомую мне стройку. Вновь пришлось расставаться с Асей и Лилечкой.

— Взгляни-ка, Шура,— сказал начальник строительства, когда я зашел к нему попрощаться.

И он протянул свежий номер воронежской областной газеты «Коммуна». С газетной полосы на меня смотрело... мое собственное лицо. Тут припомнил я суетливого фотографа и вспышки магния на церемонии по случаю пуска. Странное чувство, смесь удовлетворения и тревоги, возникло в душе, когда я читал статью о собственных трудовых достижениях. Эту статью могут прочитать и в «органах», наткнутся на мое имя, вспомнят стремительный отъезд из Алма-Аты...

Однако я напомнил себе, что руководители от мала до велика больше не ждут по ночам ареста, а Николай Ежов исчез даже с поста наркома водного транспорта. Но для миллионов тех, кто попал в ежовые рукавицы, Большой террор продолжался. Людей морили насмерть голодом, холодом, издевательствами, непосильной работой.