Глава III

 

Рядом со мной на нарах одно время лежала бывшая бытовичка, лагерная 58-я - Таня Киселева.

Совершенно неожиданно от этой Тани я получила любопытную информацию о смерти Надежды Сергеевны Аллилуевой - жены Сталина.

Танин, по лагерной терминологии, "мужик" - в прошлом один из личных охранников Сталина.

Очевидно, . в минуту наибольшей постельной откровенности, он и рассказал Татьяне, что произошло в ту памятную ночь. Тане этот рассказ, как она выразилась, "без надобности", но ей импонировала возможность рассказать мне что-то сенсационное, чего я не знала, и что меня, несомненно, должно было заинтересовать.

Показания бывшего охранника почти совпали с гораздо более поздними показаниями Светланы Аллилуевой в ее книге "24 письма к другу".

Через пару дней после смерти Аллилуевой охранника куда-то перевели, а еще через некоторое время он оказался на Колыме. Охранник был убежден, что Сталин убил жену, выстрелив в нее.

Я тоже склонна думать, что охранник прав - Сталин действительно убил жену.

 

А если и не убил, то сказал что-то настолько страшное, что женщина, всего за пару часов до этого не помышлявшая о самоубийстве, пустила себе пулю в голову.

Очевидно, как опытного деятеля на банно-прачечном фронте, меня послали работать в большую прачечную, в Ногаево. Работа там была двухсменная - 10 дней, потом 10 ночей. Стирка производилась механизированно - барабанами. Женщины работали на разных подсобных работах, главным образом - на глажке. Я работала на сушке. Сушилка представляла собой большое длинное помещение, вдоль левой стороны стояли широкие столы, на которые складывали белье. А вдоль правой стены находились сушильные шкафы - 12 шкафов.

Каждый такой шкаф - это плотно закрывающееся помещение, метр или полтора в ширину, и метра два в глубину, с поперечными палками, на которых сушилось белье. Сушильщик должен был периодически открывать эти шкафы, вынимать сухое белье и вешать мокрое. Пока дойдешь до последнего шкафа, надо опять начинать с первого. Не помню, какая температура была в шкафах, но отчетливо помню ощущение настоящего удушья - это были форменные душегубки.

Не знаю, как бы я выдержала эту работу, если бы не мой напарник - горбатенький, добрейшей души уголовник Ваня. Он несколько раз в день, минут на 10, закрывал меня в кладовке, куда складывали сухое чистое белье. На этом белье я и отлеживалась от своих "душегубок".

Ни одна из женщин-гладильщиц не соглашалась идти на эту работу. Я согласилась потому, что я просто мечтала о том, чтобы побыть одной. Трудно себе представить - как это ужасно - всегда быть среди людей. В бараке - днем возле тебя кто-то разговаривает, ночью - возле тебя кто-то сопит, по дороге на работу - рядом с тобой кто-то идет. На работе гладильщицы работали все в одной комнате

 

и по, 2-3 за одним столом. Сушилка давала мне хоть иллюзию одиночества. Горбатенький Ваня был не в счет - он был слишком полюсный для меня человек. К тому же он был очень молчалив. Иногда, когда белья было очень много, нам с Ваней давали помощника. Так, некоторое время работал с нами молодой парень. В 1936 году, когда начались события в Испании, ему было 18 лет и он добивался, чтобы его отправили туда, в интернациональную бригаду. В Испанию его не послали, а за настойчивость посадили. Так он с тех пор и мыкался по лагерям. Кстати, он был не единственным - таких незадачливых "испанцев" я встречала еще.

За два месяца до окончания срока я попросила Верку-нарядчицу послать меня на работу в деткомбинат. Мне хотелось, чтобы Лера хоть немного привыкла ко мне перед освобождением. Ведь нам обоим предстояло освобождение: мне - из лагеря, ей - из деткомбината. Я попросила Веру почти без надежды на успех. Но она послала меня туда, причем, совершенно бескорыстно: мне нечего было ей дать, а друзей, как тогда в ГКО, у меня не было.

Работа в комбинате была такая, что возможности посидеть с своим ребенком у меня почти не было, тем более, что работала я в другой группе. Но все-таки я видела ее по несколько раз в день.

Так, в деткомбинате и прошел мой последний лагерный период.

Наступило 10 апреля 1941 года. На вечерней поверке нарядчица, назвав мою фамилию, опустила руку со списком и очень выразительно сказала: "Завтра на развод не выходить."

А на другой день я расписалась в своем освобождении. Из маленькой лагерной зоны я выходила в большую колымскую. В этой большой "зоне" мне предстояло прожить несколько лет до окончания войны.