ДЕСЯТЬ ДНЕЙ В ИТАЛИИ

 

Много лет я мечтала побывать в Италии, посмотреть в оригинале творения Рафаэля, Леонардо да Винчи, Микеланджело. А последние годы мечтала досмотреть те места, где бродила Этель Лилиан Войнич, где ходил ее герой, где он сражался. Хотела побывать в тех местах, —где сражался и жил Сергей Степняк-Кравчинский, где он писал свою «Подпольную Россию»...

И вот, наконец, осенью 1981 года меня включили в туристическую группу Союза писателей на поездку в Италию.

Оформлялась группа в пятницу 18-го сентября. Старостой у нас был критик Евгений Юрьевич Сидоров, в многочисленных хлопотах старосты, ему помогала его жена, заведующая библиографическим кабинетом Центрального дома литераторов Вера Семеновна, наша милая Верочка. Я узнала, что в группе едет много моих хороших знакомых—Арсений Иванович Рутько с женой Наташей, Алла Гербер, Гена Мамлин, Борис Иванович Бур-сов, но были совсем незнакомые—с радостью я узнала, что в группе будет Федор Александрович Абрамов с женой. Книги Федора Абрамова я читала и перечитывала, но его самого совсем не знала...

В воскресенье, 20-го сентября, рано утром мы вылетали в Рим. В Риме была прекрасная погода. Ездили, гуляли по городу. Столько раз видели в кино и на фотографиях и Колизей, и фонтан Треви, а тут—в самом деле! Друг на друга и некогда было поглядеть, но все же, как-то познакомились.

Федор Александрович показался мне усталым, озабоченным, неразговорчивым. Оказалось, что в Италии он уже бывал... Но когда мы были в соборе святого Петра в цепях, где находится Моисей Микеланджело, меня поразила пристальность взгляда Федора Александровича. Он был целиком поглощен созерцанием статуи Моисея...

Следующий день начался с недоразумения—по плану у нас был осмотр виллы Боргезе, но оказалось, что в понедельник она закрыта... Мы прибыли в Ватикан. Толпы народа. Жара.

 

—Всё музеи да соборы... А я хочу видеть, как люди живут, как работают...—услышала я голос Федора Александровича. Говорил он тихо и не смотрел по сторонам.

Мы шли по многочисленным залам, коридорам. Бесконечные потоки туристов то пересекали наш путь, то двигались нам навстречу, то обгоняли нас. И у всех—было одно выражение лица: любопытство, стремление увидеть, не пропустить. Мужчины, женщины, подростки—все с одинаковым выражением на лице. Эта одинаковость утомляла.

Но как только мы вошли в Сикстинскую капеллу,—мы увидели сотни изображений людей. И все эти сибиллы, пророки, святые смотрели на нас по-разному,—и равнодушно, и презрительно, и с уважением, и гневно, и с любовью, и одержимые своими страстями.

Исподволь я наблюдала за Федором Александровичем,—когда могла оторваться от этих разных людей, окружавших меня по стенам, на потолке. Взгляд Федора Александровича утратил свою усталость,—он снова стал пристально вглядываться в тех, кто нас окружал, стараясь проникнуть во внутренний мир этих сибилл и пророков.

На следующий день мы уехали в Ассизи. Было по-прежнему жарко, но в соборе святого Франциска нас охватила благодатная прохлада.

Мы любовались знаменитыми фресками Джотто. Возле некоторых стояли леса,—молодые художники что-то реставрировали.

Внимательно разглядывая фрески, Федор Александрович сказал стоявшему рядом с ним Борису Ивановичу Бурсову:

—У нас в Ферапонтовом монастыре лучше. Утром мы уехали во Флоренцию. Дивная прямая Страда дель Соль. Солнце скрылось. Похолодало. Мы проехали по городу и поднялись на смотровую площадку, откуда была видна вся Флоренция с величественным Собором Санта Мария дель Фиоре. В этот собор приходил Овод, чтобы хоть издали услышать голос Монтанелли.

Любители фотографий едва успели щелкнуть аппаратами, как начался сильнейший ливень.

Во вторую половину дня мы посетили Галерею Уффици. Как-то Федор Александрович сказал мне, что «Овод»—одна из его любимейших книг, он зачитывался этим романом. И когда мы подходили к Галерее Уффици, я напомнила ему:

—Вот здесь Овод подобрал оборванного голодного мальчика...

Утром в четверг мы направились в Академию искусств, где находится подлинный Давид Микеланджело. Академия расположена на узкой улице. Автобусам ездить по таким улицам запрещено. Поэтому километр мы шли пешком. А ливень не прекращался. Федор Александрович не взял с собой зонтика, жена его пошла в другой музей, мы спасались под моим зонтиком. Все прохожие надели тонкие прозрачные плащи, которые продавали здесь во всех киосках.

Наконец, промокшие, с мокрыми ногами, добрались мы до Академии искусств.

Нас туда не впустили—в зале заседал забастовочный комитет гостиничных служащих. Обещали впустить после обеда, когда заседание кончится. Мы все сердились. Один Федор Александрович был в восторге:

—Наконец, увидели живую жизнь! Люди борются, отстаивают свои права!

 

А тут и дождь кончился. Мы снова побывали на смотровой площадке, полюбовались на город. Обратили внимание на транспаранты и плакаты, посвященные столетию книги Коллоди о Пиноккио.

После обеда мы снова прошагали всю длинную улицу до Академии искусств. Заседание забастовщиков окончилось, нас впустили. В зале стоял Давид. Скульптор сделал его в дар городу, и статуя долго стояла на площади, но оказалось, что дожди и ветры губят благородный мрамор. Решили его спасти, поместив под крышу, а на площади была установлена копия.

Федор Александрович недолго рассматривал Давида,—все его внимание было поглощено огромными глыбами мрамора, начатых и незаконченных работ Микеланджело. Где-то угадывался торс, где-то виднелось плечо, нога. Писатель своим воображением стремился угадать намерение скульптора закончить начатое, завершить задуманное. Он весь был поглощен созерцанием этих глыб и ничего не замечал вокруг.

Я видела и раньше, что Абрамов в группе, в толпе всегда выделялся, всегда был «на особицу», а здесь, перед глыбами мрамора, его «отдельность» была особо явственной...

Следующим городом, который мы посетили, была Болонья. Погода нам благоприятствовала. Я отделилась от группы,—мне хотелось увидеть и сфотографировать те здания, где бывала Войнич. В своем введении от автора она благодарит сотрудников библиотеки Маручеллиана во Флоренции, а также Государственного архива и Гражданского музея в Болонье за помощь по сбору материалов для романа «Овод».

Во Флоренции из-за дождя мне не удалось дойти до Маручеллианы, а в Боленье можно было, но опять не удалось—оба здания расположены на узких улицах, что-то ремонтировали, и сфотографировать никак не получилось.

Вечером я увидела, что Федор Александрович очень устал, давало себя знать тяжкое ранение во время войны.

Зато на следующий день, в Венеции, все отдыхали—поездка на речном трамвае по каналу Гранде, потом—на гондолах. Много ходить не пришлось—все было рядом: и дворец Дожей, и площадь святого Марка. Все сверкало на солнце...

Зато в воскресенье погода нам устроила тяжкое испытание: лил нескончаемый дождь, ветер с лагуны гнал морские волны на город, площадь святого Марка, мощеная мрамором была покрыта водой сантиметров на сорок, здесь это называется «аква альта»—«высокая вода». Чтобы попасть в собор святого Марка нужно было через площадь пройти по доскам, положенным на железные козлы. В соборе Федор Александрович сел на скамью у входа и отдыхал, уж тут было не до достопримечательностей.

Вечером в то же воскресенье, после дворца Дожей, мы уехали в Милан. Тут нас ожидали новые неожиданности: в Милане бастовали служащие всех гостиниц, требуя повышения зарплаты... В нашем отеле не было ни горничных, ни кассиров, один лишь портье

Это обстоятельство привело Федора Александровича в полный восторг.

Я рассказывала ему, что ровно сто лет тому назад—в сентябре 1881 года,—в Милане обосновался Сергей Кравчинский, вынужденный уйти в двойную эмиграцию, так как царская охранка выслеживала его в Швейцарии. Кравчинский поселился в Милане под чужой фамилией, очень

 

бедствовал, и здесь написал свою лучшую книгу—«Подпольную Россию», писал ее на итальянском языке.

В Милане Федора Александровича разыскала Серена Витали, девушка, которая училась у него в Ленинграде. Он познакомил нас. Оказалось, что Серена занимается сейчас изучением жизни и творчества Степняка-Кравчинского, о моей книге знает, но не могла ее достать. Сообщила мне, что совсем недавно, во Флоренции, вышла книга двух сотрудников Генуезского университета о Степняке-Кравчинском, в которой много ссылок на мою книгу и опубликовано несколько документов о нем из местных архивов.

Федор Александрович улыбался и подчеркивал силу всемогущего Случая, случая с большой буквы, как он говорил...

Мы побывали в Миланском соборе, в музее театра Ла Скала. Дождь нас не покидал. На «Тайную вечерю» мы не попали—там шли реставрационные работы, пообещали пустить на следующий день утром, а это уже был наш последний день в Италии...

Утром во вторник мы все же попали в трапезную монастыря Санта Мария делла Грация и увидели «Тайную вечерю». Федор Александрович внимательно рассматривал фотографии у входа в трапезную, которые запечатлели ее разорение авиабомбой. Тут было еще недоразумение: все посчитали, что это была немецкая бомба, но—нет!—немцы были союзниками, это была английская бомба...

Многострадальная фреска, изуродованная еще наполеоновскими войсками в начале XIX века, сильно пострадала и от английской бомбы.

Абрамов с темным лицом вглядывался в лица Христа и апостолов. И вся трапезная, и сама фреска производили удручающее впечатление.

Прощаясь в Москве, Федор Александрович напомнил мне о своей просьбе прислать ему мою книгу об авторе «Овода», обещал взамен прислать свою книгу из Ленинграда.

К сожалению, я почти не запомнила его суждений о виденном нами за эти десять дней. Но у меня осталось ощущение от встречи с человеком значительным и своеобразным, талантливым и сильным.

Многое в его книгах о Пряслиных стало мне понятнее и ближе.

Через несколько дней я выслала Федору Александровичу свою книгу «По следам «Овода» и вскоре получила его книгу «Пелагея. Алька» с надписью:

«Дорогой Евгении Александровне Таратута на память об Италии.

Ф. Абрамов. 20/Х 1981»

В книге я нашла его такое дорогое для меня письмо:

«Дорогая Евгения Александровна!

Получил Вашу книгу, открыл и—зачитался. И это не удивительно: ведь не Вы же одна зачитывались «Оводом»!

Спасибо, спасибо за книгу, за память.

Я тоже посылаю Вам свою книжицу, только моя книжица сугубо «земная и земляная».

Примите привет от жены.

Ваш Ф. Абрамов. 21/Х 1981 г.»

Больше я не встречалась с Федором Александровичем, видела его только на экране телевидения из Останкина и из Пинеги.

Встреча в Останкине запомнилась пронзительной человеческой исповедальностью. На всю жизнь запомнится горесть двенадцатилетнего мальчика, которого не приняли в школу...

 

Как прощальный привет писателя ощутила его слова в интервью для «Книжного обозрения» от 11 июня 1982 года: «Зачитывался «Оводом».

Как самую дорогую его книгу берегу сборник «Чем живем-кормимся», вышедший в 1986 году, куда включены его очерки, статьи, воспоминания, литературные портреты, заметки, размышления, беседы, интервью, выступления. Это очень нужная нам всем книга...

Мудрый человек, замечательный писатель говорит с нами.