- 177 -

ДАВНО ХОЧУ СКАЗАТЬ...

БЫВАЕТ ЛИ СВОБОДА БЕЗ КУЛЬТУРЫ?

 

Печатается по «Литературной газете» (1991, 16 янв.)

 

Я как-то так «странно устроен», что «частной» жизни с бытовыми подробностями для меня просто не существует. Поэтому я никогда не смог бы написать хорошей прозы, даже мемуарной: ведь вся проза держится исключительно на этих подробностях. (При Сталине я сидел в лагере ни за что — «за антисоветскую агитацию», но что такое означала эта «агитация» по тем временам, за которую я получил смехотворный срок — пять лет, не знает никто. Лагерь не оставил в моей жизни никаких следов, я ничего не запомнил из тех страшных пяти лет, и, когда я попадаю в компанию бывших лагерников, я чувствую себя самозванцем. Я и там жил своей внутренней, духовной жизнью.

Да что лагерь? Будучи отлучен от литературной жизни, лишенный возможности публиковать свои стихи, для того чтобы заработать на кусок хлеба, я 25 лет проработал чем-то вроде экономиста-плановика (числился по штатному расписанию «мастером») в трамвайно-троллейбусном управлении. К своей работе относился добросовестно, и, надеюсь, сослуживцы поминают меня добром, но и эта работа никакого отношения к моей подлинной жизни не имела. Я отрабатывал свои положенные 8 часов — и забывал все: службу, служебные отношения, выговоры начальства — и возвращался к настоящей жизни: к книгам, стихам, к раздумьям о времени и мире. Не знаю, живут ли так все поэты, но я жил так и иначе жить не могу. То, о чем я написал, — это и есть моя жизнь, и разве сейчас кто-нибудь в стране живет другим, тем более человек, имеющий какое-то отношение к русской литературе?

Свобода, культура, ответственность. Эти понятия связаны между собою теснее и нерассоединимее, чем нам представляется. Свободный человек в свободном обществе не может не уважать культуру, облегчающую и одухотворяющую его труд, быт, досуг, повседневную жизнь, как не может не обладать чувством собственного достоинства и личной ответственности. В этом и состоит его отличие от раба, который не волен не только в своих деяниях, но и в самой жизни, у которого изначально вместе со всеми

 

- 178 -

человеческими правами отобрано и чувство ответственности, а культура для которого является одним из атрибутов ненавистной господской власти, то есть чем-то чуждым, ненадобным и враждебным. Свобода без чувства ответственности и без уважения к культуре есть абсурд и дикость, производные от «бессмысленного и беспощадного» рабского бунта, то же вывернутое рабство, нечто невообразимое и страшное.

Все это мы ощущаем «на своей шкуре», вдыхаем из атмосферы нашей общественной жизни. Когда наши «духовные пастыри» прочитали у великого русского писателя Василия Гроссмана всей его горькой жизнью выстраданную мысль о том, что «русская душа — тысячелетняя раба», что развитие Запада оплодотворялось ростом свободы, а развитие России оплодотворялось ростом рабства, как они обрушились на него за эти «исступленные нападки» на русский народ! Да оглянитесь вокруг, посмотрите в зеркало! При обилии всяческих гражданских, «внешних» прав и свобод, буквально обрушившихся на нас за последние три-четыре года (частью этих прав и свобод мы были непрошено-нежданно-негаданно одарены «свыше», часть их сами позже отвоевали на демонстрациях и митингах), мы так до сих пор и не обрели единственно нужной нам, «внутренней», подлинной свободы, неотделимой от культуры и ответственности. В нас ничуть не изжиты представления и чувства, свойственные рабам, рабская психология, рабские темнота и злоба. Мы по-прежнему безответственны, бескультурны и несвободны. Как это и пристало рабам, мы шарахаемся из крайности в крайность, и то, чему были безоговорочно привержены и что безусомнительно славили вчера, сегодня столь же безусомнительно и безоговорочно предаем осуждению и проклятию, сами при этом даже не подумав о покаянии и искуплении. Вчерашние поголовные атеисты, сегодня мы скопом бросаемся в православную церковь, опять-таки не с покаянием, а за утешением и помощью, не подозревая того, что путь веры трудный и тернистый и уж в любом случае индивидуальный, личностный, свободный и ответственный путь. Разуверившись в наших любимцах и лидерах, устав от их парламентской и митинговой болтовни, поняв-таки, что они такие же рабы, воюющие друг с другом за свою правоту, за свой верх, за свою власть, в предчувствии беды мы по-прежнему ждем выхода и спасения от кого угодно, но только не от самих себя. Рабы, никогда не знавшие радости свободного труда, свободного деяния, мы, может быть, и хотели бы, да не можем, не умеем приложить руки и душу к какому-то конкретному живому делу, которое хотя бы чуть-чуть изменило к лучшему положение в доме,

 

- 179 -

в селе, в городе, в государстве, хотя бы на немного улучшило и осмыслило нашу жизнь.

Я уже не раз приводил и, пока дышу, не устану повторять благую и живительную мысль моего любимого Бердяева, его мудрое и точное противопоставление религиозного, благородного и плодотворного чувства вины, присущего свободному человеку, рабскому чувству обиды, безбожному, низменному и губительному. А мы все сегодня полны этим рабским чувством. Я не стану говорить о том, что в противоположность христианскому, зрячему, доброму чувству вины чувство обиды недоброе, слепое, нехристианское: какие же мы христиане? Далеко нам сегодня до христианства. Но ведь простой здравый смысл говорит, и ребенку ясно, что чувство обиды, развиваемое, подогреваемое, культивируемое, делает и самого подверженного этому чувству несчастным и приносит неостановимое, безудержное, бесконечное зло в мире: счет обидам, поиски виноватых, тоска по оплате и возмездию ведут к новым обидам и распрям — и так без конца.

Когда один из немногих истинно свободных людей в стране — Дмитрий Сергеевич Лихачев призвал нас всех к покаянию. Господи, как возмутилось в нас рабское чувство обиды: пусть палачи и насильники каются, казнокрады, начальники, аппаратчики, а нам-то в чем? Мы непричастны, мы — как все, мы сами обиженные, жертвы, винтики. Да вот в том, что винтики, и покаемся! Академик Лихачев, чудом избежавший расстрела на Соловках, не считает, что ему не в чем каяться, не снимает с себя вины за все зло, всю ложь, все грехи своего времени и своего государства. И академик Сахаров не снимал. И те семеро, что вышли на площадь, протестуя против ввода наших войск в Чехословакию, не снимали и не снимают. И кто в лагерях и психушках при Брежневе сидел, не считают себя героями, винятся, каются. В том, что жили в такое время, в такой стране и, значит, не могут быть непричастны ко всему, что творилось тогда, да и по сей день творится, не могут не разделять вины и ответственности за все, что делалось и делается, что было и есть. Да так всегда и велось на свете, чем душа праведней, тем она сама себя считает грешней и виноватей, тем больше ей есть в чем каяться, а мнили о себе, что не в чем, те, кто понаглей да поподлей, ну разве что еще дурачки, по слепоте да недомыслию. Не может же быть свободы без чувства ответственности!

Но и без культуры какая ж свобода? А мы ужасно некультурны. Посмотрите, послушайте, как мы спорим, как ведем себя на митингах наших, на диспутах, в журнальной грызне, на съездах наших, хотя бы и писательских. И все норовим историю нашу пере-

 

- 180 -

писывать, какие-то страницы ее зачеркивать, как будто их и в помине не было. Да она, история русская, вся в наших костях да крови, никуда от нее не денешься: ни от царей, ни от бунтарей, ни от Ивана Грозного, ни от Стеньки Разина, ни от Столыпина — реформатора и вешателя. Сегодня мы его превозносим как великого государственного деятеля, а я до смерти не забуду, как везли меня при Сталине в лагерь, с сотней таких же безвинно осужденных, в нечеловеческом вагоне, который, по старой памяти, назывался столыпинским. Вот сейчас мы с обоих краев в один голос от Октябрьской революции отрекаемся. Дескать, революция эта в историю нашу как бы по ошибке попала: историческое недоразумение и преступление, да и не народная революция, а переворот, сотворенный кучкой злоумышленников, преимущественно нерусского происхождения. Да чушь все это! Не могла кучка злоумышленников всю Россию всколыхнуть до самых глухих и отдаленных окраин, до самого Тихого океана. Значит, накапливались обиды, чтобы прорваться разом в великую и страшную четырехлетнюю братоубийственную войну. Тому и свидетель есть непогрешимый и неподкупный, которому невозможно не верить, — великая русская литература. Или уже не слышим Некрасова? Не слышим Щедрина? Не слышим великого Толстого, кого весь мир слышал? А как же Достоевский, которого сейчас на каждом шагу поминают? Да вспомните, перечитайте в «Карамазовых» разговор в трактире Ивана с Алешей, историю про то, как крепостного ребенка помещик собаками затравил. Перечитайте Александра Блока, самого чуткого, самого искреннего, самого прозорливого русского поэта XX века, стихи его из третьего тома о «Страшном мире» и все его статьи того времени. Или и Блоку не верите? Перечитайте Бунина, ненавидящего революцию, — «Деревню». Ведь очевидно же, что не могло не свершиться революции в этой стране, в нашей многогрешной России, и что должна она была разразиться именно такой — великой, страшной, кровавой, многократным «бессмысленным и беспощадным» повторением пугачевщины. Конечно, «не приведи Бог», — не с Пушкиным же спорить, — конечно же, великое преступление и великий грех. Но и великая же кара, великое возмездие тем, против кого она была направлена и кто в ней повинен, по крайней мере, ничуть не меньше тех, кто ее осуществлял. И ведь лозунги ее, обещания ее, до сих пор неисполненные, человечны и прекрасны: «мир народам, власть Советам, земля крестьянам, заводы и фабрики рабочим». Мы только сегодня беремся их в жизнь воплощать — значит, живы замыслы революции, может быть, сможет она искупить свои грехи? Может: быть, она не конче-

 

- 181 -

на на страшном и стыдном, может быть, впереди преображение и искупление? Многие великие революции прошли через террор и диктатуру, но ведь замыслы их воплотились со временем во что-то разумное, человечное, доброе, — и празднуют французы 14 июля, День взятия Бастилии как свой великий национальный праздник. Конечно, французы нам не указ, но ведь и мы 7 ноября не зло и не грех революции празднуем, а ее великие, все еще не осуществленные замыслы, то, что живо в ней и сегодня. А и слева, и справа крайне покушаются на этот праздничный день в нашем календаре: одни хотят забыть, что была революция, и вернуться к старому, к Государю Императору (непременно с большой буквы) и единой неделимой, другие хотят строить что-то с самого начала «на голом месте». Это все от несвободы, от безответственности, от бескультурья нашего. Нельзя, невозможно вернуться к старому или вернуть старое, как нельзя, невозможно что-то построить из несуществующего, из пустоты, из ничего. Ни то, ни другое никогда никому не удавалось.

Историю нельзя переделывать, от истории нельзя отказываться. Да и незачем. За нашей революцией стоят благословляющие и вдохновляющие тени прекраснейших и благороднейших русских людей — от Радищева и декабристов до лейтенанта Шмидта. Она была, ее не перечеркнешь. Мы приняли ее наследство, страшное, темное, безобразное, но нам не избавиться от него. Это не только недостойно, безответственно, безнравственно, но, в конце концов, и безграмотно, противоестественно, просто невозможно. Наш долг, наша задача, наше дело — пока еще не поздно, покаяться во всех страшных, непростимых грехах Революции, государства, своих собственных (а их у каждого немало), исправлять ошибки революции, искупать ее преступления, преобразовывать ее согласно с велениями времени, чтобы вместе с ней обновленными и просветленными вернуться в божественное лоно мирового человечества.