В январе 1995 года, приехав в Москву, я пришёл в Приёмную Федеральной службы безопасности России на Кузнецком Мосту. Я бывал там раньше. Первый раз - в начале декабря 1937 года с мамой, после ареста отца, узнавать, где он находится, второй раз - в конце того же месяца, с приехавшей из Николаева маминой сестрой, тётей Анной, узнавать о маме, арестованной через 2 недели после ареста отца. Собственно, в саму приёмную, которая в то время называлась Приёмной НКВД, нашего брата - родственника арестованных - не пускали. Во дворе, спрятанная от глаз уличных прохожих, стояла длинная очередь женщин с бледными, испуганными и заплаканными лицами. Был конец тридцатых годов, и длинные очереди были в городах обычным явлением. Но эта очередь была особой: никто ни с кем не разговаривал, никто ни на кого не смотрел, все старались спрятать свои лица друг от друга. Горе и страх висели в морозном воздухе этого просторного московского двора.

Вернувшись из заключения и рассказывая о своём тюремном опыте, моя мама часто говорила: "Господи, хоть бы нашёлся кто-нибудь, кто мог бы всё это описать!"

Первая книга, посвященная "этому", которая попала в мои руки, была "Реквием" Анны Ахматовой. Там были строки, которыми могла бы позже сказать о себе моя мама:

...Муж в могиле, сын в тюрьме.

Помолитесь обо мне...

А в предисловии к поэме Ахматова описала такую же очередь, только не в Москве, а в ленинградских Крестах, и женщину из очереди, которая просила Ахматову написать "об этом".

Очередь во дворе Приёмной НКВД на Кузнецком

 

Мосту вела к маленькому окошку, где дежурный брал паспорт просителя, долго его изучал, потом, строго и подозрительно глядя на просителя, так, что тот начинал чувствовать, как от страха сердце его бьётся где-то у горла, так же долго сверял фотографию на паспорте с его лицом и, сверив, захлопывал окошко. Через несколько долгих минут ("Боже, что он там делает с моим паспортом?") окошко открывалось, дежурный возвращал паспорт и коротко вещал: "Центральная следственная тюрьма", или - "Московская областная следственная тюрьма", или - "Бутырская тюрьма", или - "Лефортово", или - "Матросская Тишина" (это всё были следственные тюрьмы НКВД). Иногда ответ был: "Осуждён. Десять лет без права переписки", и через много лет мы узнали, что эта страшная формула означала, что человек был приговорён к расстрелу и приговор приведён в исполнение - человека уже нет... Но чаще всего ответ был такой же, как получили мы с мамой и позже с тётей Анной: "В списках не значится. Следующий!"

Мы узнали тогда, что есть ещё один способ наведения справок: надо собрать продуктовую передачу и носить её поочерёдно во все тюрьмы. Если арестованный находился в той тюрьме, куда вы пришли, и передачи ему были разрешены, продукты принимались. И вы таким образом узнавали, где он сидит, и спустя месяц опять могли принести ему передачу. Способ этот был более верным. Беда была лишь в том, что очереди везде были длинные, и на каждую тюрьму уходил целый день. Я тогда изучил и запомнил географию всех пяти московских следственных тюрем НКВД - ни в одной из них наши передачи не приняли. Так мы и не выяснили, где мои родители находились. Я узнал потом, что и отец и мать были в Бутырках. Наш способ наведения справок не дал результата из-за того, что передачи им не были разрешены.

Оставаться долго в Москве мне было нельзя - меня забрали бы в детприёмник НКВД для осиротевших детей вра-

 

гов народа. И тётя Анна увезла меня из Москвы в Николаев. В третий раз я пришёл в приёмную на Кузнецком в мае 1993 года уже гражданином США. Мне принесли папки с материалами моего следственного дела, и я провёл там целый день, читая их. На следующий день мне должны были дать материалы отцовского дела. Когда утром следующего дня я пришёл в приёмную, ответственный за архив, на удивление вежливый чиновник по имени Виктор Иванович Кряжев, вручил мне папку, которая оказалась следственным делом какого-то несчастного немца-антифашиста, эмигрировавшего из Германии в СССР в начале тридцатых годов, работавшего в Институте микробиологии и, естественно, как и многие тысячи других политэмигрантов, закончившего свой жизненный путь на Лубянке. Оказалось, что они ошиблись в одной цифре в 8-значном архивном номере дела. Был четверг, дело они могли доставить из хранилища только в понедельник, а в субботу мы улетали из Москвы. Виктор Иванович Кряжев казался искренне огорчённым.

— Приезжайте к нам ещё раз, - сказал он.

— А вы мне дадите дело, если я ещё раз приеду? - спросил я.

— Смотрите, что здесь написано (он показал на обложку папки): "Хранить вечно". В любое время приезжайте и вы сможете ознакомиться с делом.

 

Понадобился наш второй приезд в Москву в январе 1995 года, чтобы следственное дело моего отца попало наконец в мои руки. Обстановка в приёмной в этот раз была такой же, что и полтора года тому назад. Сержант в знакомой форме госбезопасности с синими погонами всё так же сидел за обшитым деревянными панелями столом. С ним оживлённо болтали трое или четверо молодых людей в курточках. Пожилой человек, вошедший с улицы передо мной, спросил дежурного, как ему узнать, решился ли вопрос о его пенсии. Дежурный объяснил, куда ему нужно обращаться. Я

 

подивился: неужели все их палачи и заплечных дел мастера до сих пор государственную пенсию получают? "Наверное, получают, - подумал я, - их ведь не судили, они должны быть законными пенсионерами".

— Вам что? - прервал мои размышления дежурный. Я объяснил, зачем пришёл.

— Вам в читальный зал нужно. Следующий подъезд по Кузнецкому. Как выйдете, налево. В нашем же здании, второй этаж, - сказал дежурный.

Это был настоящий читальный зал, какие бывали в московских библиотеках, с маленькими письменными столами, стульями и настольной лампой с зелёным абажуром на каждом столе. Окна выходили на Кузнецкий Мост. На противоположной окнам стене был большой стенд с фотографиями и книгами. Часть зала была отделена стеклянной перегородкой.

Я пришёл первым. Людей в зале ещё не было. За стеклянной перегородкой за столом сидел человек в штатском костюме. Я подошёл к нему и назвал себя.

— Мне сказали, что я могу ознакомиться с делом моего отца, Левенштейна Матвея Акимовича.

Человек в штатском сказал, что сейчас принесёт дело, и вышел. В ожидании я стал рассматривать стенд. Фотографии показывали установку надгробных плит в местах массовых захоронений людей, расстрелянных в годы, как было сказано, "массовых репрессий": плачущие пожилые женщины в платках, скорбящие мужчины без шапок, на одной из фотографий - православный священник в облачении, гранитные надгробные плиты с указанием лет захоронений, но без имён. Фотографии были сделаны на московских кладбищах и в подмосковных лесах. Мы потом видели маленькую чёрную гранитную плиту на Донском кладбище, позади крематория. Надпись гласила, что здесь общее захоронение людей, расстрелянных в 1943 - 1945 годах.

Я взял со стенда книгу, которая называлась "Расстрельные списки". Каждая страница книги состояла из 4-5

 

абзацев, посвящённых расстрелянным людям. Имя, маленькая фотография, даты рождения и казни, короткие биографические сведения. Учителя, бухгалтеры, рабочие, инженеры...

Вошёл сотрудник в штатском и протянул мне папку. Это было папино следственное дело.

— Мне сказали, что я могу получить фотографию мое
го отца из дела, - сказал я.

— Да, это возможно.

— Я хотел бы получить фотографию.

— Знакомьтесь с делом, я принесу вам фотографии и личные документы, хранящиеся в деле.

Сотрудник ушёл. Я сидел в пустом читальном зале, смотрел на лежащую передо мной на столе папку и чувствовал себя на похоронах. Папка была, как урна с прахом. Я давно знал, что мой отец умер. Сейчас я его хоронил.

Я открыл папку. На первой странице было постановление, которое привожу целиком с сохранением стиля и грамматики:

 

"Утверждаю"

Нач. Следчасти НКВД СССР

Комиссар Госбезопасности 3 ранга

Кобулов¹

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

(об избрании меры пресечения и заведении следственного дела)

г. Москва, 1939 года

февраля 7 дня.

Я, следователь Следственной части НКВД СССР мл. лейтенант Государственной Безопасности Сериков, рассмотрев следственные материалы и приняв во внимание, что гр. Левенштейн Матвей Акимович 1889 г. рожде-

 

ния, уроженец села Ново-Полтавка Николаевского района Николаевской области УССР, зам. нач-ка отдела инертных материалов показаниями арестованного Боровикова Сергея Георгиевича изобличается, как один из активных участников контрреволюционной диверсионно-террористической вредительской организации, существовавшей на Метрострое, проводившей вредительскую работу, а также намечавшей провести ряд диверсионных и вредительских актов.

Рассмотрев следственные материалы и приняв во внимание, что гр-н Левенштейн Матвей Акимович достаточно изобличается как активный участник диверсионно-террористической организации,

Руководствуясь статьёй 128 УПК РСФСР,

ПОСТАНОВИЛ:

Гр-на Левенштейн Матвея Акимовича привлечь в качестве обвиняемого по ст. ст. 58-8, 58-9 и 58-11 УК РСФСР².

Мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда избрать содержание под стражей.

Следователь следчасти НКВД СССР, мл. лейтенант Госбезопасности (Сериков)

"Согласен": Пом. Нач. Следчасти НКВД СССР ст. лейтенант Госбезопасности (Наседкин)

 

Я заметил, что постановление это они составили 7 февраля 1939 года, то есть спустя 14 месяцев после того, как они отца посадили (9 декабря 1937 года).

После постановления в деле был подшит ордер на арест от 9 декабря 1937 г., протокол ареста, где говорилось, что понятым был дворник Османов, и я тут же вспомнил этого нашего татарина-дворника, боязливо переминавшегося с ноги на ногу в дверях квартиры, описывались взятые при обыске документы (профбилет, значок отличника Метростроя, аттестаты об образовании, удостоверения).

 

Далее шёл протокол допроса от 13 декабря 1937 г., то есть на четвёртый день после ареста, который вёл ст. уполномоченный 8-го отделения 3-го отдела ГУГБ ЗАЙЦЕВ, и это была уже экспозиция будущей трагедии. После вопросов о родственниках за границей (в Америке - двоюродный брат Левенштейн Александр Аронович, в Париже - двоюродная сестра Софья Соломоновна Штивель) я прочёл:

 

"...ВОПРОС: - Когда и каким образом вы попали в Москву?

ОТВЕТ: - Поскольку у моей жены имеются в Москве родственники, она настояла переехать сюда на жительство, и я переехал в 1933 г. Работая в Наркомлегпроме УССР, бывал часто в командировках в Москве, где я встречался с Айнгорном, работавшим в Метрострое, который предложил мне работать в Метрострое. Это тоже явилось причиной моего переезда из Харькова в Москву.

ВОПРОС: - Где и в качестве кого вы работали в Харькове?

ОТВЕТ: - В Харькове я работал с 1921 - 1922 г. в американском обществе "Джойнт" (это организация по оказанию помощи евреям-земледельцам), уполномоченным по заготовке зерна - семян, с 1922 - 1923 г. - в Обществе семеноводства в Наркомторге УССР, а затем с 1925г. - в ВСНХ УССР.

ВОПРОС: - Откуда вам известен Айнгорн?

ОТВЕТ: - Работая в ВСНХ УССР, я сталкивался с ним по работе, кроме того, он женат на родственнице моей жены.

ВОПРОС: - Назовите своих близких знакомых.

ОТВЕТ: - В г. Москве имею таких знакомых:

1)     Айнгорн Иссер Григорьевич,

2)     Боровиков Сергей Георгиевич,

3)     Шварц Яков Маркович,

 

1)     Макотинский Михаил Петрович,

2)     Володин Владимир Савельевич.

ВОПРОС: - Какие контрреволюционные разговоры были у вас с Айнгорном и Боровиковым?

ОТВЕТ: - Никаких разговоров на контрреволюционную тему не было.

ВОПРОС: - Следствием установлено, что вы являетесь членом контрреволюционной диверсионной организации, существовавшей на Метрострое. Признаёте это?

ОТВЕТ: - Нет, я в контрреволюционной организации не состоял.

ВОПРОС: - Известно, что вы вовлечены в контрреволюционную организацию Боровиковым. Следствие требует от вас правдивых показаний.

ОТВЕТ: - Никем в контрреволюционную организацию я не вовлечён".

 

Этот протокол допроса был написан следователем от руки. Далее в деле был подшит перепечатанный на машинке протокол допроса С. Г. Боровикова от 26 ноября 1937 года. Двенадцать дней им понадобилось, чтобы переварить этот допрос и арестовать отца. Показания Боровикова - это ключ ко всему делу, и я привожу этот протокол с небольшими лишь сокращениями (здесь и далее сохранены стиль и грамматика оригинала).

 

Протокол допроса С. Г. Боровикова.

"...ВОПРОС: - Следствие располагает данными, что вы являетесь членом контрреволюционной организации.

ОТВЕТ: - Да, я действительно являюсь членом контрреволюционной диверсионной организации, существующей на Метрострое в г. Москве.

 

ВОПРОС: - Укажите всех членов организации.

ОТВЕТ: - Членами контрреволюционной диверсионной организации на Метрострое являются:

1)    Айнгорн Иссер Григорьевич - зам. начальника Метростроя,

2)    Левенштейн Матвей Акимович - зам. начальника отдела инертных материалов Метроснаба, то есть мой заместитель,

3) Загребаев Евгений Иванович - бывший белый, нач. Отдела капитального строительства Венёвского карьера Метростроя,

4)     Левченко Александр Иванович - начальник Метроснаба,

5)     Старостин Константин Матвеевич - директор Венёвского карьера Метростроя,

6)     Блюмс Евгений Николаевич - нач. капитального строительства управления гл. инженера карьерного хозяйства Метростроя,

7)     Панов Илья Иванович - гл. инженер карьерного хозяйства при управлении Метрострой.

8)     Я - Боровиков Сергей Георгиевич".

 

Позднее в деле я нашёл справку о том, что Боровикова арестовали 16 октября 1937 года. Таким образом, до 26 ноября у следователей было достаточно времени, чтобы "обработать" бедного Боровикова, чтобы сломать его волю и искалечить его личность. Думаю, что произошло это не сразу. Был Сергей Георгиевич молод - 41 год всего, высок, крепок, физически силён. В каких "боксах" они его держали? Сколько ночей не давали спать, мучая непрерывными допросами от отбоя до подъёма (а ведь в следственной тюрьме от подъёма до отбоя спать нельзя ни минуты)? Какими угрозами запугивали его замученное бессонницей сознание? Сколько часов заставляли стоять? Расправой над какими близкими ему людьми угрожали? Как, сменяя гнев на милость, уговаривали его "по-хорошему" дать нужные показания, "раскаяться", ибо "нераскаянному врагу уж точ-

 

но 9 граммов свинца в череп всадят, а раскаяние - это уже шаг к исправлению, в живых останешься, в лагерь пошлём, работать будешь, ещё волю увидишь, молодой ведь!" А ведь в 1937 году ещё и били, это в то "либеральное" время, когда я сидел, они поняли, что бессонницей и "психологией" можно и без битья всего добиться, а в 1937-м и зубы выбивали, и почки отбивали...

Я увидел имя своего отца в списке людей, которых "заложил" Боровиков, но не было во мне ни обиды на него, ни злобы - только жалость и печаль. Ибо, как сказал Александр Исаевич Солженицын: "Брат мой! Не осуди тех, кто так попал, кто оказался слаб и подписал лишнее... Не кинь в них камень".

Я стал читать дальше.

 

"...ВОПРОС: - Когда и при каких обстоятельствах вы были завербованы в контрреволюционную организацию на Метрострое?

ОТВЕТ: - Пытаясь избежать возможных дальнейших репрессий со стороны органов власти в г. Одесса, где я был разоблачён как бывший активный белогвардеец, я решил переехать в Москву в надежде на поддержку со стороны своего хорошего знакомого, председателя правления Укрснаба Айнгорна И. Г., хотя последний был осведомлён о моём белогвардейском прошлом.

Прибыв в Москву в 1933 году, я явился к Айнгорну, работавшему в то время зам. начальника Метростроя, который сразу же меня определил на работу сначала на должность ответственного исполнителя, а затем начальником отдела инертных материалов Метростроя.

При устройстве на работу Айнгорн предложил мне не указывать в анкетах и других документах моего фактического прошлого.

Работая на Метростое, при встречах с Айнгорном, он часто напоминал мне о моём прошлом, говоря, что моя судьба зависит от него. Наряду с этим в разговорах со мной он проявлял недовольство по отношению к полити-

 

ке партии и правительства и высказывал уверенность, что руководство партии при такой политике неизбежно в скором времени приведёт страну к реставрации капитализма. В результате таких бесед я приходил к убеждению, что Айнгорн ведёт на Метрострое какую-то преступную работу. Мои сомнения разрешились в 1933 году, когда Айнгорн рассказал, что он возглавляет на Метрострое вредительскую диверсионную организацию, и предложил мне принять активное участие в её работе. Получив моё согласие, Айнгорн предложил мне тщательно и осторожно начать вербовку верных людей для контрреволюционной работы.

ВОПРОС: - Завербовали вы кого-нибудь лично в контрреволюционную организацию?

ОТВЕТ: - Из числа указанных лиц я завербовал Загребаева Евгения Ивановича и Левенштейна Матвея Акимовича.

ВОПРОС: - При каких обстоятельствах вами завербованы Загребаев Е. И. и Левенштейн М. А.?

ОТВЕТ: - Имея задание от Айнгорна вербовать в контрреволюционную организацию вполне проверенных, надёжных и решительных людей, я в сентябре 1937 г., находясь в Ростове-на-Дону, пытался найти таких людей из числа лиц, служивших со мной в Белой армии. Однако разыскать мне удалось только Загребаева Е. И., своего сослуживца по Белой армии. В беседах с ним я ему сообщил о наличии контрреволюционной организации в Метрострое в Москве, предложил ему перебраться в г. Москву и вступить в организацию.

Загребаев дал согласие и по моему предложению через несколько дней переехал ко мне в Москву. При моём содействии Загребаев был принят на работу в Венёвский карьер Метростроя. Я поручил Загребаеву достать поддельные документы, где бы не было указано на его пребывание за границей и службу у белых. Так Загребаев и проделал.

 

Левенштейн М. А. мною втянут в контрреволюционную организацию ещё в 1933 году. Левенштейн работал моим замом. Зная о его близких (родственных) отношениях к Айнгорну и считая его своим человеком, я рассказал ему о существовании контрреволюционной организации в Метрострое. Левенштейн согласился проводить вредительскую работу по моим указаниям..."

 

Тут у следователей с Боровиковым неувязочка, подумал я. Если у Левенштейна с Айнгорном близкие родственные отношения, зачем же Айнгорну понадобилось вербовать Левенштейна, используя Боровикова? Не проще ли поговорить с ним самому? Следователей такие "мелочи", по-видимому, не смущают. У них есть Боровиков. Они его и "доят". Айнгорна надо ещё посадить.

 

"...ВОПРОС: - Откуда вам известно о принадлежности остальных названных вами лиц к диверсионной вредительской организации на Метрострое?

ОТВЕТ: - Остальные члены контрреволюционной диверсионной организации мне известны со слов Айнгорна. Айнгорн неоднократно беседовал со мной о вредительстве в производственной деятельности отдела. На мои опасения о возможности "попасть в скверное положение за такие дела" Айнгорн мне сказал, что такую вредительскую деятельность ведут Левченко, Старостин, Блюмс и Панов, так что бояться нечего. Впоследствии на протяжении последних трёх лет мы собирались у Айнгорна в кабинете по 2-3 человека, где Айнгорн обычно предупреждал, чтобы о всех ведущихся разговорах сохранять тайну.

ВОПРОС: - Охарактеризуйте политическую физиономию членов контрреволюционной организации.

ОТВЕТ: - Айнгорн на протяжении длительного пери-

 

ода времени имел связь с ныне исключённым из партии троцкистом Ратнером. Загребаев мне известен как бывший белый, бывший эмигрант, находившийся за границей с 1920 по 1924 год. Подробной политической физиономии других членов контрреволюционной организации я не знаю.

ВОПРОС: - Какие задачи ставила перед собой контрреволюционная диверсионная организация?

ОТВЕТ: - Контрреволюционная организация ставила перед собой задачи:

1)    Производить вредительство в строительстве метро, рассчитанное на разрушение сооружений.

2)    Совершение диверсионных актов на метро в случае войны.

3)    Вербовку людей для диверсионной работы.

ВОПРОС: - Кто именно и при каких обстоятельствах ставил вопрос о вредительстве, диверсии и вербовке людей в контрреволюционную организацию?

ОТВЕТ: - Айнгорн, беседуя со мной по производственным вопросам моей прямой работы, одновременно обсуждал со мной вопросы проводимого вредительства на строительстве метро. Зная, что метро может быть оборонным пунктом столицы в случае военного нападения, мы пришли к выводу о необходимости совершения диверсионных актов в случае войны. Айнгорн предложил мне подобрать надёжных людей, которые могли бы выполнять задания по диверсионной работе".

 

Дочитав до этого места, я задумался. Основная идея следствия мне была ясна: им нужен был Айнгорн. Айнгорн был старым членом партии, вступившим в партию до "ленинского призыва", то есть до 1924 года. На таких "охотничий сезон" уже был открыт, и отстрел шёл полным ходом.

 

Он был достаточно заметной фигурой сам по себе: заместитель начальника строительства метро в Москве - самой крупной и важной в стране по тем временам стройки. Кроме того, я вспомнил, что Фира, жена Айнгорна, рассказывала, что, когда впоследствии Иссера Григорьевича посадили, от него требовали обличающих показаний на В. Я. Чубаря, с которым их связывала дружба. А Чубарь был для НКВД лакомым кусочком: член Политбюро, председатель Совнаркома Украины.

С моим отцом тоже всё было ясно: он был заместителем и приятелем Боровикова, главного "разоблачителя", и к тому же - родственником Айнгорна, его обойти было нельзя, он был обречён. Ну 'а остальные члены "организации"? Загребаеву Боровиковым была определена роль особая, мы об этом прочтём ниже. О других мне ничего не было известно. Может быть, кто-то из них ко времени допроса Боровикова уже сидел, может быть, оттуда протянулась ниточка к самому Боровикову? Кто знает?.. Я продолжил чтение показаний Боровикова.

 

"...ВОПРОС: - Как практически вы должны были осуществлять диверсионные акты?

ОТВЕТ: - Имея установку о диверсии, я лично наметил план диверсии и практического её осуществления в случае войны или каких-либо других обострений между капиталистическими государствами и СССР. По моему докладу Айнгорну мы пришли к выводу, что в первую очередь необходимо будет совершить диверсионные акты путём взрыва туннелей станций Дзержинская, Красные Ворота, Кировская или Охотный Ряд.

ВОПРОС: - Откуда вы предполагали достать взрывчатых веществ для осуществления диверсионных актов?

ОТВЕТ: - Метрострой располагает огромным количеством взрывчатых веществ, в том числе аммоналом, которые выдаются с разрешения Айнгорна. Взрывчатые ве-

 

щества также имеются в распоряжении Старостина - члена нашей контрреволюционной организации на Венёвском карьере. Таким образом, для совершения диверсионных актов нам затруднений в этом никаких не могло быть.

ВОПРОС: - Кто именно должен был осуществлять диверсионные акты в метро?

ОТВЕТ: -Я, как показал выше, для совершения диверсионных актов завербовал Загребаева Е. И. По приезде в г. Москву Загребаева я дал ему установку поработать некоторый период времени на карьере в системе Метростроя, зарекомендовать себя с самой лучшей стороны, а затем, имея положительный о нём отзыв от общественных организаций, я должен был перевести его на работу на метро в г. Москву. Загребаев и должен был осуществить диверсионный акт.

Других лиц, кроме Загребаева, для совершения диверсионных актов намечал Айнгорн, но кого - не знаю.

ВОПРОС: - Вы Загребаеву говорили, что наметили его к использованию для совершения диверсионных актов?

ОТВЕТ: - Ещё при вербовке в г. Ростове я Загребаеву сказал, что он мною намечен для совершения крупных диверсионных актов на объектах, имеющих оборонное значение, в частности на метро. Он на это согласился и переехал в г. Москву. Конкретных же указаний, на каком участке и каким способом он должен совершить диверсионные акты, я ему пока не говорил.

ВОПРОС: - Какую вредительскую деятельность проводила ваша контрреволюционная организация?.."

 

В ответ на этот вопрос Боровиков подробно перечисляет все недостатки в работе и промахи руководства и просчёты, о которых ему было известно, и объясняет их вредительской работой его контрреволюционной организации. На протяжении 4 или 5 страниц протокола рассказывается о замене гравия менее прочным кирпичным

 

щебнем на строительстве туннелей Арбатского радиуса с целью вызвать обвалы туннелей (наверное, эта замена была оправданна с инженерной точки зрения, так как известно, что обвалов за все прошедшие годы не произошло). Боровиков рассказывает о том, что вместе с Айнгорном и Левенштейном распорядился завезти 275 тыс. тонн цемента для строительства первой очереди метро, тогда как использовано было лишь 250 тыс. тонн (какой снабженец не старается завезти побольше, чтоб застраховать себя от неожиданностей?). Он объясняет, как пришло в негодность строительное оборудование, оставшееся от строительства первой очереди (на какой большой стройке такое не происходило?). Он рассказывает о том, что погрузочные бункера на карьере были построены с опозданием, и погрузка добытых на карьере материалов стоила дороже, чем предполагалось, о том, что производительность обогатительной фабрики на карьере в ходе развития карьера оказалась недостаточной. Все эти обычные для большой стройки неувязки, знакомые каждому строителю, объясняются вредительством.

Далее протокол допроса Боровикова вновь становится интересным.

 

"...ВОПРОС: - Изложите всё, что вам известно о контрреволюционной деятельности завербованного вами для диверсионной работы Загребаева за прошлый период времени, то есть до 1937 года.

ОТВЕТ: - Загребаев в период Гражданской войны добровольно служил в Белой армии. При эвакуации Белой армии за границу он также вместе с ними эмигрировал и вернулся из-за границы в Советский Союз в 1924 году. По приезде в СССР в г. Одессу он зашёл ко мне на квартиру. Загребаев мне рассказывал, что белые, находящиеся в эмиграции, ведут подготовку к выступлению против Советской власти. Врангель на одном из парадов белых на о. Галлиполи в 1920 году заявил, что ско-

 

ро Россия будет в руках белых, а этому окажут помощь белые, оставшиеся в СССР, изнутри страны. Я Загребаева, помню, тогда отругал за то, что он возвратился в СССР, сказав ему, что жизнь здесь плоха, к тому же нас, бывших белых, преследуют органы власти.

Загребаев мне на это ответил, что, поскольку белые, находящиеся за границей, готовятся к выступлению против Советской власти, мы с тобой, обращаясь ко мне, заявил Загребаев, не должны сидеть сложа руки, а обязаны вести борьбу с тем, чтобы оказать белым содействие в деле свержения Советской власти. С этой целью он и прибыл в СССР.

На мои вопросы Загребаеву о состоянии эмиграции последний рассказал, что он, будучи в Болгарии, состоял в белоэмигрантской организации "Союз галлиполийцев", по заданию которой прибыл в СССР проводить контрреволюционную деятельность, а именно:

1)   Выявлять на территории СССР и сколачивать кадры из числа контрреволюционно настроенных лиц и бывших белых.

2)   Проводить диверсионные акты на важнейших стратегических объектах как в мирное, так и в военное время.

3)   Совершать террористические акты против представителей партии и Советской власти.

В дальнейшем связь с белоэмигрантской организацией за границей Загребаев осуществлял путём приезда специальных лиц из-за границы для руководства контрреволюционной работой приехавших из-за границы белых³.

ВОПРОС: - Откуда Загребаеву стал известен ваш адрес?

ОТВЕТ: - Находясь за границей Загребаев имел переписку со своими родными, которым было известно о моём пребывании в г. Одессе. Они же ему сообщили мой адрес.

 

ВОПРОС: - Следовательно, вы вместе с Загребаевым договорились вести борьбу с Советской властью ещё в 1924 году?

ОТВЕТ: - Да, на путь контрреволюционной борьбы с Советской властью я стал ещё в 1924 году.

ВОПРОС: - Какую Загребаев и вы проводили контрреволюционную деятельность до вашего поступления на работу в метро?

ОТВЕТ: - Я никакой контрреволюционной работы с тех пор, как виделся в г. Одессе с Загребаевым, до поступления в метро не проводил. Какую контрреволюционную деятельность проводил Загребаев, я не знаю, так как я с ним с 1924 по 1927 год не виделся, а в 1927 году виделся с ним случайно в г. Ростове, но никаких разговоров с ним не вёл, так как я спешил на поезд. Вторично я с ним встретился в 1937 году и привлёк его к диверсионной работе в метро, о чём дал показания выше.

ВОПРОС: - О вашей контрреволюционной работе с 1924 года мы ещё поговорим, а сейчас скажите, кто к Загребаеву приезжал из-за границы?

ОТВЕТ: - Не знаю, он мне этого не говорил.

ВОПРОС: - Вы от контрреволюционной организации вознаграждение за проведение контрреволюционной деятельности получали?

ОТВЕТ: - За проведение контрреволюционной деятельности я специального вознаграждения не получал".

 

На этом протокол допроса Боровикова кончался. Провели его пом. начальника 8-го отделения 3-го отдела ГУГБ ст. лейтенант ГБ ПЧЁЛКИН и оперуполномоченный того же отделения сержант ГБ ЗАЙЦЕВ.

Я перечитал показания Боровикова, его фантастиче-

 

скую историю вредительства и диверсии на Метрострое с обсуждением планов взрыва метро в кабинете заместителя начальника строительства в рабочее время, историю с участием бывших белогвардейцев и "специальных лиц", приезжающих из-за границы для организации подполья, когда в 1924 году бывший белоэмигрант Загребаев вербует Боровикова, а в 1937 году уже Боровиков вербует Загребаева, где готовят взрывчатку и намечают станции метро для взрыва, и сразу вспомнил заветную мечту Боровикова о киносценарии ("Эх, закрутил бы я сюжет! Писатель во мне пропадает!" - вспомнил я).

"Боже мой, - подумал я, - вот он, звёздный час Боровикова! Замордованный, истерзанный, забитый, он пишет, наконец, свой сценарий - себе и другим на погибель..."