В следственном деле Матвея Акимовича Левенштейна были подшиты 6 его заявлений на имя начальника следственной части и Прокурора СССР. Они написаны знакомым папиным почерком, но очень мелким и убористым, на обеих сторонах маленьких листов бумаги, размером примерно в четверть машинописного листа. Написаны они в камере № 91 Бутырской тюрьмы и датированы 3 декабря 1938 г., 20 декабря 1938 г., 24 января 1939 г., 9 февраля 1939 г., 23 февраля 1939 г. и 1 марта 1939 г. Спустя 6 лет я сидел в ожидании суда в той же Бутырской тюрьме, неподалеку, в камере № 95. В наше время два раза в месяц желающим выдавали вот такие же маленькие листочки бумаги для заявлений. Очевидно, этот порядок не изменился. Содержание всех шести папиных заявлений идентичное:

 

"...После 20-дневных самых активных допросов с применением любых мер воздействия (насилие, угрозы, глумление) следствие добилось от меня под конец ложных показаний о моём участии в контрреволюционной организации на Метрострое... Мои ложные и неверные показания явились результатом нестерпимых методов и условий допросов и полного физического и морального изнеможения, которое за этим последовало. Я готов был подписаться тогда под любыми тяжкими преступлениями... лишь бы прекратились эти нестерпимые допросы... Я сижу более 1 года в тюрьме, надо мной висит обвинение в тягчайших преступлениях, которые я никогда не совершал и в помыслах никогда не имел. Я с каждым днём теряю силы и волю над своими поступками и боюсь дойти

 

до полного безумия. За что я брошен в тюрьму, за что я несу эти тяжкие страдания?.." (Из заявления от 20 декабря 1938 года.)

 

Напомню, что 15 января 1939 года новый следователь Сериков объявил моему отцу об окончании его следствия и записал в протокол допроса, что отец отказывается от всех ранее данных показаний о контрреволюционной организации на Метрострое.

Время это было примечательное. Сталину нужен был козёл отпущения за тот кровавый кошмар, в который им была ввергнута страна. В декабре 1938 года было принято 2 постановления ЦК: "Об аресте, прокурорском надзоре и ведении следствия" и "О наборе честных людей для работы в органах безопасности". В том же месяце Берия сменил Ежова на посту наркома НКВД, и в начале 1939 года выпустили из тюрем около одного-двух процентов ранее взятых, ещё не осуждённых, не расстрелянных и не умерших во время следствия. Было это сделано, как писал Солженицын, "чтобы всё свалить на грязного Ежова, укрепить вступающего Берию и чтоб ещё ярче воссиял Вождь".

Моя мама попала в этот поток. И, читая материалы отцовского дела, я понял, что и отец был близок к освобождению в эти дни так же, как был он близок к смертному приговору в марте-апреле 1938 года.

8 апреля 1939 года его снова вызывают из камеры на допрос. На этот раз допрос ведёт прокурор отдела по спецделам Осипов, присутствует следователь Сериков. Судя по всему, на этом допросе решается папина судьба - быть ему на воле или не быть. И вот что оказывается важным: прошлое.

 

Протокол допроса от 8 апреля 1939 г.

"...ВОПРОС: - Уточните ваше социальное происхождение.

ОТВЕТ: - К моменту моего рождения в 1889 г.

 

мой отец занимался сельским хозяйством. В хозяйстве отца было 30 десятин наделённой земли, 8 лошадей, 6-7 коров, из сельскохозяйственных орудий - косилка, жатка, сноповязалка, молотилка и другой сельскохозяйственный инвентарь. Семья наша состояла из 10 человек. Наёмную рабочую силу применяли только при косовице хлеба. Такое хозяйство у нас сохранялось до 1915 года. С 1915 года в хозяйстве была паровая мельница, где постоянно применялась наёмная рабочая сила¹ - до 5 человек. В 1918 году хозяйство моего отца было разорено бандой Махно, и с этого момента отец переехал в гор. Николаев. В разорённом хозяйстве из членов нашей семьи оставался только я - до 1922 года. В этот период я заведовал мельницей, ранее принадлежавшей моему отцу, а с 1918        года - национализированной. В 1922 году я переехал на жительство в г. Харьков. Там я поступил на
работу в американскую организацию помощи еврейскому земледельческому населению. Там я работал инженером по обследованию колоний до лета 1923 года.

ВОПРОС:   - Сколько времени вы проживали на территории белых?

ОТВЕТ:   - На территории белых я находился с 1919         г. до момента занятия бывшей Николаевской губернии частями Красной армии в том же году.

ВОПРОС:   - Сколько времени вы служили в царской армии?

ОТВЕТ:    - В царской армии я служил с 1910 по 1911 год в чине вольноопределяющегося.

ВОПРОС:    - Сколько времени вы служили в Белой армии?

 

ОТВЕТ: - В Белой армии я служил в 1919 году меньше двух месяцев. Это была армия Врангеля, куда я попал по мобилизации. Там я служил в чине вольноопределяющегося... В боях против Красной армии не участвовал. Демобилизован был по болезни.

ВОПРОС: - Служили ли вы в Красной армии?

ОТВЕТ: - В Красной армии я не служил.

ВОПРОС: - Работая в Метрострое, какое отношение вы имели к распределению инертных материалов?

ОТВЕТ: - В мои функции входил учёт материалов. Распределением материалов ведали Кудрявцев и Боровиков.

ВОПРОС: - Признаёте ли вы себя виновным во вредительской деятельности на Метрострое?

ОТВЕТ: - Нет, вредительство в Метрострое я не проводил.

ВОПРОС: - Подтверждаете ли ваши показания о том, что входили в состав вредительской контрреволюционной организации?

ОТВЕТ: - Нет, участником контрреволюционной вредительской организации я не состоял.

ВОПРОС: - Вас во вредительстве уличает Боровиков. Какие отношения у вас были с ним?

ОТВЕТ: - Отношения с Боровиковым у меня были нормальные. Показания Боровикова о моей вредительской деятельности на Метрострое являются ложными.

ВОПРОС: - На очной ставке с Островским 13 ян-

 

варя 1938 года вы изобличили Островского как участника антисоветской организации. Подтверждаете свои показания?

ОТВЕТ: - Свои показания отрицаю".

 

Следствие окончено. 13 мая 1939 года пишется заключение по делу, и 20 мая прокурор Воронов утверждает это заключение. Вот его текст:

 

"Дело №14328 ГУГБ НКВД СССР

Заключение

по делу: Левинштейн Матвей Акимович, из кулаков, отец имел паровую мельницу, рабочих. 1889 года рождения, еврей, служил в Белой армии, инженер-экономист, до ареста - зам. нач. отдела инертных материалов Московского метрополитена.

Когда арестован: 9 декабря 1937 г.

Когда и по каким статьям предъявлено обвинение: 19 декабря 1937 г. по ст.ст. 58-8, 58-9, 58-11 УК РСФСР.

Следствие начато: 9 декабря 1937 г.

окончено: 8 апреля 1939 г.

В чём обвиняется: в том, что:

а) является участником контрреволюционной террористической организации,

б) участвовал в подготовке терактов над руководителями партии и правительства,

в) проводил вредительство в работе строительства метро.

 

Виновным себя Левинштейн вначале признал, впоследствии от своих показаний отказался.

Как участник организации изобличается показаниями осуждённого Боровикова и очной ставкой с ним.

 

Сам Левинштейн в своих показаниях дал как участника организации Островского, который осуждён к ВМН. От своих показаний Левинштейн впоследствии отказался.

Считаю необходимым предать Левинштейна суду, но, учитывая, что единственное лицо - Боровиков, изобличивший его в контрреволюционной деятельности, осуждён, передачу дела в суд считаю нецелесообразным. Поэтому полагал бы:

дело направить на рассмотрение Особого Совещания НКВД СССР.

Заключение прокурора по делу: Левинштейну определить 5 лет.

Военный прокурор ГВП Воронов".

 

За этим следует приговор.

"Выписка из протокола № 12

Особого Совещания при народном комиссаре внутренних дел СССР

от 29 мая 1939 г.

Слушали: ...89. Дело № 14328/ц по обвинению Левинштейна Матвея Акимовича, 1889 г. рожд., уроженца села Ново-Полтавка Николаевской обл., еврей, гр-н СССР, по мобилизации служил около двух месяцев у белых, из крестьян - колонистов-земледельцев, беспартийный, с высшим образованием, по специальности инженер-экономист. До ареста работал зам. нач. отдела инертных материалов.

Постановили: Левинштейна Матвея Акимовича за участие в антисоветской диверсионной организации заключить в исправительный трудовой лагерь сроком на пять лет, считая срок с 9 декабря 1937 г.

Дело сдать в архив.

Нач. секретариата Особого Совещания

при НКВД СССР (Марков)

 

Выписка из протокола ОСО была напечатана на машинке. Поперёк текста от руки карандашом было написано: "Ивдельлаг".

Далее в деле были подшиты документы, связанные с реабилитацией. Они начинаются приказом провести проверку материалов дела на основании жалобы моей мамы, Гитты Иосифовны Левенштейн. Пункт 3-й приказа гласит: "3. Проверить заявление Левенштейна о применении к нему незаконных методов следствия. Установить лиц, причастных к расследованию этого дела, и допросить их по существу допущенных нарушений законности".

Вслед за этим идёт приказ о проверке других дел "на лиц, проходящих по этому делу".

 

Мама подала жалобу на имя Генерального прокурора СССР 24 ноября 1955 года. К её жалобе приложены 4 справки от лиц, знавших отца в Николаеве в 1919 году и подтверждавших правильность его версии о службе в Белой армии, и заявление отца, присланное в 1940 году из Ивдельлага НКВД, лагпункт Юртище. Я привожу это заявление с небольшими сокращениями.

 

"Я был арестован органами НКВД в Москве 9 декабря 1937 г. Не предъявляя мне никаких конкретных обвинений, следователь Пчёлкин потребовал моего признания в контрреволюционной деятельности и соответствующего письменного заявления на имя наркомвнутдела Ежова. Не чувствуя за собой никакой вины, я решительно отказался от каких-либо показаний в этой области. После этого я был подвергнут ряду физических и моральных воздействий (избиения, непрерывная стойка на ногах на протяжении 7-8 суток), глумлениям и всяким издевательствам, а затем последовали угрозы ареста жены и сына... Не будучи в силах перенести совершённых надо мной насилий и издевательств и боясь ареста семьи, я принуждён был подписать протокол показаний, надуманный и продиктован-

 

ный мне следователем Зайцевым, где я принуждён был признать своё якобы участие в контрреволюционной фашистской организации, имеющей своей целью совершение вредительских, диверсионных и террористических актов на Метрострое (взрывы станций глубокого залегания, поездов метро с членами правительства и Верховного Совета). Эти показания, по существу, ложные и надуманные следователем Зайцевым, я в дальнейшем принуждён был подтвердить на очной ставке с моим бывшим начальником Боровиковым С. Г., который меня якобы завербовал в преступную организацию в апреле 1933 г. (заявление Боровикова на очной ставке), то есть в период, когда я фактически жил и работал в Харькове и Боровикова не знал и никогда не видел.

Несколько оправившись от пережитых потрясений, в феврале 1938 г. я спешу исправить свою ошибку и направляю заявление на имя наркома Ежова, в котором решительно отказываюсь от подписанных мной, по существу, ложных показаний, указывая причины и обстоятельства, принудившие меня дать их. В дальнейшем на протяжении всего 1938 года почти ежемесячно я направляю одно заявление за другим в НКВД СССР и Прокуратуру, требуя возобновления следствия по моему делу. Ответа не последовало. Лишь по истечении 11 месяцев моих бесплодных обращений в НКВД СССР, когда я просидел без единого вызова, новый следователь возобновил следствие по моему делу, и в январе 1939 г. я подписал новый протокол с полным отказом от ранее подписанных мною показаний и с подробным изложением мотивов, принудивших меня подписать эти ложные показания. Совершенно неожиданно для меня 4 июня мне объявили решение ОСО при НКВД СССР от 29 мая 1939 г. ... по которому я был признан виновным в участии в контрреволюционной диверсионной организации на метро с отбытием наказания в ИТЛ сроком на 5 лет. ...Таким образом, вместо вызова меня в суд, где я.

 

безусловно, мог бы доказать свою невиновность, я получил заочное решение ОСО с таким тяжёлым приговором.

По существу предъявленных мне обвинений в якобы совершённых преступлениях я должен заявить, что таковые по замыслу совершенно фантастичны, беспочвенны и лишены всяких оснований. Моё малейшее участие в них совершенно не доказано, и признание моей вины является глубоко ошибочным и вынужденным. Со всей правдивостью и искренностью заверяю вас, что ни в каких контрреволюционных организациях я никогда не состоял и участия в них не принимал. Моё невольное и вынужденное признание своей вины в декабре 1937 г. и январе 1938 г. явилось результатом жестоких насилий и непереносимых глумлений надо мной со стороны следователей Пчёлкина и Зайцева. ... За всё время существования Советской власти до момента моего ареста я честно и добросовестно работал. ...Вся моя осмысленная жизнь говорит о том, что врагом Советской власти и проводимой ею политики я не был и быть не мог. Я беспартийный. Под судом и следствием никогда не был. Никаким репрессиям при Советской власти никогда не подвергался, так же как мои родные: отец, мать, брат и сестры. ...До 16 лет я учился и работал в семье отца, а в последующем средства к существованию добывал личным трудом (уроки, служба). Образование получил высшее. За годы учёбы пережил несколько жутких еврейских погромов...

Поскольку в моём деле фигурирует справка о том, что я якобы был офицером у белых², считаю необходимым осветить этот вопрос более подробно. Воинскую повинность я отбывал в г. Киеве в 132-м пехотном Бендерском полку в 1910 - 1911 гг. в качестве вольноопределяющегося во время учёбы в Киевском Коммерческом институте и в 1911 г. вышел в запас со званием нижнего чина из вольноопределяющихся. В им-

 

периалистическую войну в 1914 г. был мобилизован в течение 11 месяцев, а затем освобождён (получил отсрочку) до окончания образования. После окончания института в годы революции и Гражданской войны -1918-1920 гг. - я безвыездно проживал то в родном селе Ново-Полтавка, то в г. Николаеве. Во время прихода белых в Николаев летом 1919 г. была объявлена мобилизация ряда лет запасных, в том числе и мой год, и я, в числе многих других вольноопределяющихся запаса, был насильственно мобилизован белыми. Все мои попытки к освобождению оказались тщетными, я был определён в сформированный Николаевский батальон и направлен на фронт против Махно в г. Александровск (Запорожье). Здесь я заболел сыпным тифом и был направлен в Севастопольский госпиталь, а после выздоровления - в Николаев. Врачебная комиссия при Николаевском Морском госпитале в октябре 1919 г. меня освободила от военной службы. Всего в рядах белых (включая болезнь) я находился полтора месяца, служил как нижний чин (из вольноопределяющихся), а не как офицер, по насильственной мобилизации, а не добровольно и против Красной армии не выступал. Указанные факты подтверждают граждане Николаева: врач Карта-шов Н. И. ... доктор Зисельман Б. 3. ... Рейзман М. А. ... а также зам. нач. строительства Горьковского автозавода Вонский В. С.³ ... (оригиналы документов хранятся у моей жены...).

После махновского погрома в Ново-Полтавке осенью 1918 г., когда было убито около 100 человек и разграблено имущество всех граждан, в том числе имущество моих родных, весь период с конца 1918 г. и до конца 1920 г. я безвыездно проживал на родине в с. Ново-Полтавка либо в г. Николаеве, где каждый житель знал меня и каждый мой шаг был известен моим односельчанам и соседям. Полагаю, что моя якобы "добровольная" служба у белых, да ещё в чине офицера, должна была

 

быть известна моим односельчанам и соседям и соответствующим образом ими оценена. Между тем, подчёркиваю, весь период 1918 - 1920 гг. я проживал на родине, лица своего не скрывал и никаким репрессиям ни тогда, ни потом не подвергался. Вполне естественно напрашивается вопрос: неужели моё полуторамесячное пребывание в рядах белых, по существу, вынужденное, где я, как еврей, на каждом шагу терпел унижения и оскорбления... может быть мне поставлено в вину по истечении почти 20 лет и за это я должен нести теперь такое тяжёлое наказание? Ответ - за Прокурором СССР, и этот авторитетный ответ я жду с огромным нетерпением.

В заключение считаю необходимым отметить, что 20 лет моей беспорочной работы в ряде советских организаций, из них 11 лет в ВСНХ и НКЛИ УССР и свыше 4 лет на Метрострое... - это всё факты, и факты бесспорные. ...Никаких фактов, хоть в малейшей степени подтверждающих мою какую-либо вину, мне не было предъявлено, ибо никаких фактов не было. Остаётся только надуманная и бессмысленная фантазия и бред моих следователей.

Со дня моего ареста прошло около 29 месяцев, из них 10 месяцев - в тяжёлых условиях лагерной жизни севера Урала. Мои моральные страдания из-за того, что я несу наказание за несовершённые мною преступления, значительно превышают физические лишения, которым я каждодневно подвержен. Я без всякой вины оторван от любимой семьи и плодотворной работы.

На основании изложенного я прошу вас опротестовать и пересмотреть решение по моему делу.

Левенштейн М. А.

14 мая 1940 г.".

 

В 1956 году отец был реабилитирован - посмертно. В деле подшита копия справки о реабилитации:

 

"Справка

Дело по обвинению Левинштейна Матвея Акимовича пересмотрено Военной Коллегией Верховного Суда СССР 28 ноября 1956 года.

Постановление Особого Совещания при НКВД СССР от 29 мая 1939 года в отношении Левенштеина М. А. отменено и дело за отсутствием состава преступления прекращено.

Председательствующий Судебного состава

Военной Коллегии Верховного Суда СССР

Генерал-майор юстиции Степанов".

 

Ну а как же "лица, причастные к расследованию этого дела", как было сказано в приказе о проверке дела? Были ли они "допрошены по существу допущенных нарушений законности", как там было сказано? Какие выводы по отношению к ним были сделаны? Были ли они наказаны?

Вот единственный документ, имеющийся в деле и отвечающий на эти вопросы:

 

"Справка

Проверкой установлено, что проводившие расследование по делу Левенштеина М. А. бывшие сотрудники НКВД СССР Сериков В. Г. - умер в 1956 г., а Зайцев Михаил Андреевич 1903 года рождения... в 1955 г. уволен из органов КГБ при Совете Министров Латвийской СССР по ст. 54 пункт "а" (по возрасту) с правом ношения формы. Пенсию получает в ФИНО КГБ при СМ Латвийской ССР.

24 апреля 1956 г.".

 

Когда и как попал следователь Зайцев в Латвию, не-

 

известно. Очень легко предположить, что - в 1940 году, когда вошли туда советские войска, и славные органы начали хватать латышских офицеров и политических деятелей, цвет и надежду молодого государства, и ссылать в лагеря и расстреливать в тюремных дворах и подвалах. А может быть, в 1949-м, когда прошла массовая ссылка прибалтов, и сажали уже всех заметных и влиятельных и зажиточных людей и всех, умеющих мыслить независимо, и семьи посаженных высылали в Сибирь на гибель?

Одно только можем сказать с точностью: послан был Зайцев в Латвию, когда срочно надо было наверстать там то, что было сделано дома со своими за 20 предыдущих лет: обезглавить нацию и сделать покорной. И, разумеется, нужны были для этой высшей цели опытные и верные кадры, поднаторевшие на боровиковых и левенштейнах.

Когда кончилась гнусная жизнь Михаила Андреевича Зайцева, также осталось неизвестным. Не знаем мы также, как справлялся он со своею совестью, получая свою пенсию в ФИНО КГБ в Риге. Думается мне, что хорошо справлялся. А если дожил он до краха империи и до того дня, когда Латвия вновь стала независимой страной, наверняка был Зайцев в рядах тех, кто гневно протестовал против "несправедливых притеснений" русского меньшинства в Латвии, удивляясь злой памяти латышей об акциях 1940 и 1949 годов.

О судьбе второго палача, следователя Пчёлкина, в деле не сказано было ни слова. Осталось также неизвестным, кто и как расследовал эти "нарушения законности". Думается, что такие же палачи.

В 1955 году заведующий районной юридической консультацией в Москве Чайковский помогал мне составить прошение о реабилитации. Чайковский рассказал, что к нему пришёл наниматься на работу уволенный из органов мой бывший лубянский следователь майор Галкин. Галкин имел юридическое образование - он как-никак был стар-

 

шим следователем следственной части по особо важным делам МГБ СССР. Чайковский заглянул в моё прошение и понял, что это - тот самый Галкин, который применял по отношению ко мне то, что тогда стыдливо называлось "нарушением норм социалистической законности" (как будто когда-либо существовала социалистическая законность и, тем более, её нормы!). Благодаря этому совпадению Чайковский Галкина на работу не взял. В Москве, однако, существовало ещё добрых полтора десятка юридических консультаций, и можно не сомневаться в том, что Галкин без работы не остался.

Ещё одна несправедливость не даёт мне покоя, когда я думаю о кончине моего отца. Я часто слышу от наших еврейских друзей - и американских и русских: "После того, что там было, я в Германию ехать не хочу!" Или ещё хуже: "Мне даже немецкий язык неприятно слышать, это ужасный язык, мне он отвратителен!" Эти самые люди охотно и с удовольствием ездят в бывший Советский Союз, и уж наверняка никому из них и в голову не придёт сказать что-нибудь плохое о русском языке.

И я думаю: как же это так - в Германии после войны нацистская партия объявлена преступной организацией и запрещена. Около 90 тысяч человек осуждены гласными немецкими судами (не союзниками, а самими немцами) за нацистские преступления. Нацистское прошлое осуждено в Германии бесповоротно. Тому свидетельством немецкая литература, кино, телевидение и, главное, программы образования молодёжи. Кстати, русские евреи, которые в последние годы во всё возрастающем числе эмигрируют в Германию, чувствуют себя там вполне удобно.

А что же в бывшем СССР? Сколько их было предано суду, палачей нашего народа? Берия, Абакумов, Кобулов, Владзимирский, Родос и ещё четверо или пятеро. Всё! И спокойно прожил до 90 с лишним лет, на щедрой государственной пенсии, самодовольный и наглый, росчерком пера пославший на гибель тысячи людей упомянутый в

 

этом повествовании Каганович. И уволен был из органов по возрасту в почёте - "с правом ношения формы" и пенсию получал в ФИНО КГБ - наш знакомый Михаил Андреевич Зайцев. А сколько таких Зайцевых и пчёлкиных - истязателей и палачей нашего народа, оставивших страшный кровавый след в истории и в памяти своей страны, доживают свой век в благополучии и почёте?

Любой немец - старый и молодой - знает о преступлениях немецких нацистов. А бывшие советские люди - что они знают? Не так уж много людей прочли Солженицына и Шаламова. Большинство и сейчас говорят: "А мы не знали, нас это не коснулось". И тоскуют по твёрдым ценам и "порядку", которые были при коммунистах. Если бы в каждом городе осудили бы всенародно (и не так, как они нас судили, а - по закону, с полным соблюдением прав обвиняемых) местных следователей, прокуроров, судей, палачей, так знали бы люди, что такое зло и сколько было загублено невинных, и, может быть, постепенно и к добру потянулись. И знали бы лучше, как пользоваться свободой, которую получили.

Процитируем здесь А. И. Солженицына: "Загадка, которую не нам, современникам, разгадать: для чего Германии дано наказать своих злодеев, а России - не дано? Что за гибельный путь будет у нас, если не дано нам очиститься от этой скверны, гниющей в нашем теле? Чему же сможет Россия научить мир?.. Не наказывая злодеев... мы тем самым из-под новых поколений вырываем всякие основы справедливости... Молодые усваивают, что подлость никогда на земле не наказуется, но всегда приносит благополучие.

И неуютно же и страшно будет в такой стране жить!"

А от себя добавим: не от этого ли страха и неуютности бегут сегодня из России молодые и талантливые математики и физики и молекулярные биологи - цвет и будущее русской науки, заполняя аспирантуры и кафедры американских университетов, и не от этого ли страха и неуютности бегут сегодня евреи из России в Германию?