ГЛАВА 15

ОШИБКА МАТЕРИ. РАЗЛУКА

Отношение других заключенных женщин к "мамкам" (так называли их в лагере) было разное, но в основном зависть и презрение. Была среди "мамок" одна красивая и очень гордая женщина. У нее был сыночек, тоже очень красивый курчавый мальчонка. В один день мы узнаем, что она отдает своего сыночка на усыновление начальнику спецчасти нашего лагеря. Он жил там же, в поселке с женой в отдельном домике, детей у них не было. Как и когда они об этом договорились никто не знал. Женщина эта была очень гордой и не общительной, а срок у нее был 25 лет. С одной стороны ее можно было понять, тем более как мы слышали, что и муж ее тоже в заключении. Очень скоро после усыновления этот начальник уехал совсем. С того дня она замкнулась совсем.

А вскорости начали вызывать заключенных на переследование. Стали увозить, кого в Москву, кого в родные города.

В один прекрасный день вызвали эту женщину и объявили ей, что ее повезут на родину и там освободят. Мы все увидели ее страдания и поняли, какую ошибку она совершила. Все мы были еще вместе со своими детками, а у нее ребенка уже не было. С вещами ее вызвали только через несколько дней, и все эти вечера она стояла на пригорочке и смотрела в сторону домика, где раньше жил этот начальник, куда увели ее сыночка, но и там его уже не было.

После трагедии, происшедшей на наших глазах, мы еще теснее жались к своим деткам и молили Бога, чтобы он дал нам возможность как можно дольше побыть с нашими детьми. Но счастью не суждено было долго длиться. Пришел приказ отправлять детей. Сказали, что в начале их повезут в Магадан, а потом самолетом на материк. Велели приготовить для них тряпок, если кого будет в самолете рвать, вещи и что хотим дать с собой в дорогу. Мы со слезами и

рыданиями готовили своих крошек в дорогу. Рядом со мной на нарах спала такая же "мамка" Ванда-полячка. У нее была тоже доченька по имени Ирэна, ровесница моей. Помню, я еще успела пошить два теплых пальтишка, зеленые с капюшоном и обшитых белым мехом, еще игрушку - зеленого плюшевого мишку, но одного на двоих. Конвоиры думали, что это сестрички. Обе были светловолосые и голубоглазые. Они и в один детский дом попали. А позже через несколько лет, когда мы уже освободились и жили в Магадане, нам привезли наших детей, то Ванда от своей дочери отказалась, позднее она уехала в Польшу. Но это так, к слову пришлось. Я ее спросила: "Как ты могла?" Она ответила, что она ей не нужна.

Дети, предчувствуя долгую разлуку, особенно жались к нам. Цеплялись за шею, не хотели отпускать, хотя еще никто и не знал дня отправки. Все равно этот день пришел. К детям в этот день нас уже не допустили. Нам разрешили только смотреть издали и не пойти на работу. Сопровождали детей жены начальников. Под самый конец сборов жена начальника санчасти, у которой было своих двое или трое детей, вынесла какие-то мешочки и стала вешать детям на шею. Потом мы узнали, что это были мешочки с печеньем для того, если по дороге нельзя будет вовремя покормить детей. Всю ночь пекла она печенье и шила мешочки, благородная женщина. Мы, конечно, не могли ничего положить своим детям съедобного, так как сами имели только в обрез, и это лишь баланда и каша.

Начальники сказали, что сначала дети поживут в Магадане несколько дней, а потом поедут к месту назначения. И только потом нам сообщат их адреса, и мы сможем писать им письма. Мы верили, потому что нам больше ничего не оставалось делать.

Наутро я стала проситься у начальника санчасти, чтобы он направил меня в Магадан на консультацию к врачам. В то время я была очень худая, полный дистрофик, и он, подумав, дал мне это направление. Были и еще кое-какие больные, и нас повезли в Магадан. Как только вошли в зону, я сразу стала расспрашивать у людей, не привозили ли сюда

детей. Это была центральная зона или "штабная". Как я и надеялась, дети оказались здесь. Узнав в каком они бараке, побежала туда, но к детям не пускали. Одна добрая начальница посоветовала мне прийти вечером. Я стала заглядывать в окна, вдруг вижу в одном из окон стоит моя доченька, держится ручонками за решетку и смотрит вдаль. Мне стало очень страшно. Раньше я никогда на нее не смотрела через решетку. Дети ведь вольные, и вдруг решетка. Я подскочила к окну, стала ее звать, а она не смотрит на меня и не разговаривает. Я заплакала. Тогда она вдруг, не глядя на меня, спросила: "Где ты была?" Что я могла ей ответить? Как мне было тогда больно. Больнее чем за весь срок заключения. Она стояла у окна пока меня оттуда не прогнали. Но мне еще надо было пойти и туда, зачем меня сюда привезли. Там мне сказали, что даже и смотреть меня не станут, что, дескать, дураку понятно, что начальник санчасти просто пожалел меня и дал возможность повидаться с дочерью. Дали направление на неделю на место в бараке, и я с благодарностью ушла. Но на самом деле я думала, что меня отправят обратно и что у начальника санчасти из-за меня будут неприятности (наверное, у этой начальницы тоже были дети). Ее звали Нина Александровна.

Когда стемнело, я пошла обратно в тот барак, где были дети. Они уже были в постельках. Нашла я нары своей дочурки. Она еще не спала и сказала, что ждала меня. Просила, чтобы я теперь пришла насовсем и больше ее не оставляла. Пришлось сказать правду. Только я ей говорила, что наша разлука будет не долгой, что потом или я к ней приеду, или ее ко мне привезут. Она спать совсем не хотела. Все просила ее целовать, указывая места куда, то поднимала, то опускала рубашечку, то в шейку, то в локоточки и при этом приговаривала: "Ты уедешь, так поцелуй еще много раз, много раз". Глаза у обоих, как мы не старались держаться, наливались слезами. Она просила не уходить. Вот такая маленькая крошка, два с половиной года, советовала мне поговорить с начальниками, чтобы остаться с ней. Я попросила, и мне разрешили остаться до утра. Мы очень долго не спали, все разговаривали. Потом все же малышка

уснула, я так и пролежала до утра в думах о том, придется ли мне еще когда-нибудь вот так близко ощущать свое дитя. Ушла я рано, пока девочка спала, покушала и снова пришла околачиваться около нее. Пришел фотограф фотографировать детей. Моя девочка ни за что не хотела фотографироваться, плакала, говорила, что боится. Я снова попросилась помочь, и тогда я упросила ее сфотографироваться, только она была вся в слезах и очень грустная. Такая фотография у меня есть и сейчас. Всем матерям дали по одной фотографии.

Через пару дней мне пришлось уехать обратно в свой лагпункт. С дочерью мы попрощались как взрослые люди, она все поняла и отпустила меня, только взяла с меня слово, что я ее потом обязательно отыщу и заберу к себе. Удивительно, но я, пообещав ей это, сама поверила, что выполню обещанное.

Отправку из Магадана детей мне уже не пришлось увидеть. Теперь осталось ждать возвращения жен начальников, чтобы расспросить о судьбе своих деток. Прошло 3 месяца, и мы все получили все обещанное — письма с адресами детей в детском доме на Урале. Потом, чуть позже, фотографии. Писала мне одна добрая няня, что моя девочка узнает мои письма.