Глава III. БИБЛИОТЕКА

1.

Когда вспоминаешь тогдашнюю нашу квартиру, прежде всего видишь книги. На стенах до потолка. В набитых до отказа шкафах. Стопками на полу. Садясь обедать, снимали со стола книги. Предлагая гостю стул, освобождали место от книг. Книги хранились у знакомых. Книги были уложены на полатях в церковном сарае. Все внимательно просмотренные и аккуратно записанные папой в инвентарные описи. На каждой книге значилось: «Из книг свяш. (потом прот.) И. Н. Четверухина» и номер. Книги записывались подряд, не по содержанию и не по авторам. Последний, записанный папой экземпляр» имел больше, чем десятитысячный номер, а папа еще не успел переписать все книги.

После храма, семьи и духовных детей отец больше всего любил из земного книги. До страсти. Но не был жадным  до книг. Не был скупым на книги. Он помнил слова своего любимого Иоанна Златоуста, что мы не можем быть хозяевами имущества, а лишь уполномоченными от Господа на владение им с целью приносить пользу ближним. Для папы было боль-„ шей радостью, чем приобретать, раздавать книги для чтения : или дарить их. Папа не любил лишние экземпляры и не переоценивал значение года издания, оформления, редкости, даже сохранности. Ему было важно прежде всего содержание

2.

Любовь к книгам у отца была с детства. Отец его—Николай Михайлович—известный в Москве учитель русского языка закончил только Учительскую семинарию, но ему удалось до женитьбы побывать в Германии и Франции, и он всю жизнь занимался самообразованием. Книги стали его высшей школой.

Мать отца—Мария Николаевна (урожденная Юрьева) получила хорошее воспитание: знала иностранные языки, рисовала, играла на рояле. Она также много читала, причем произведения иностранных писателей любила читать в подлиннике.

В семье была большая библиотека, только в имении деда Курилове было около 2000 книг, в Москве немного меньше. Основную часть библиотеки составляла художественная литература, кроме того в ней было много книг по истории, искусству и книг религиозно-нравственного содержания.

Каждую купленную книгу дед внимательно прочитывал, отмечал особенно понравившиеся места, а некоторые для памяти записывал в толстую тетрадь.

Все члены семьи собирались за столом в свободные дни, чаще летом, и читали по очереди вслух «Войну и мир», «Фре-

 

гат «Паллада», Тургенева, Писемского, Аксакова, стихи и прозу А. К. Толстого и других русских и иностранных авторов. Все учились читать грамотно и выразительно. Отец хорошо декламировал, даже выступал на гимназических вечерах. Он прекрасно читал, например, балладу А. К. Толстого «Князь Михайло Репнин». Умение читать вслух и хорошая дикция впоследствии очень помогли ему доводить до молящихся .каждое слово молитв и чтений, произносимых им во время богослужения.

3.

Вернусь в Толмачи. Пока еще были живы преподаватели закрытой в 1917 году Духовной Академии, они, по возможности, продолжали делиться своими знаниями.

В Москве не было Богословского института, как в Петрограде, но желающие ходили к профессорам на дом, получали необходимые указания и список литературы, а потом, тоже .на дому, сдавали предмет. Многим тогда пригодились папины книги. Я помню нескольких молодых людей, приходивших к папе с этой целью. Один из них был настоящий оборванец, поражал необыкновенным аппетитом и сочными рассказами о ночлежке. Своего угла у него не было, а спать он отправлялся в «Ермаковку» — громадный копеечный ночлежный дом у Каланчевской площади. День же он проводил в читальных залах и у добрых людей. Папа давал этому студенту книги с опаской, но все же безотказно. Что из него получилось, не знаю. Второй был замкнутый, настороженный, какой-то странный молодой человек. Брал книг много, возвращал аккуратно. Как-то внезапно перестал появляться. Узнали о нем, когда папа вернулся из Бутырок. В камере с папой и был этот самый читатель папиных книг. Он принял сан священника, пройдя курс Академии, перешел в католичество, стал патером. В камере он держался отчужденно. Когда архиереи и священники, собравшись в один угол камеры, по памяти вполголоса справляли всенощную, а в другом углу шпана пела «Вниз по матушке по Волге», то он одиноко сидел на краю своей койки, не обращая внимания ни на кого и не общаясь ни с растратчиками, ни с эсерами, ни с бывшими белыми офицерами. Папе было его жалко.

4.

По завету духовного отца — старца Алексия из Зосимовой пустыни отец был верным сыном Патриаршей Церкви и всегда считал, что выше всего единство, что нетерпимо только уклонение от догматов, а остальное — на совести сказавшего или сделавшего. Я никогда не слышал от отца слова осуждения  в адрес католиков, лютеран, наших старообрядцев. Папа с ува-

жением относился к иудаизму и исламу. В нашем переулке была маленькая синагога и в окна были видны молящиеся старые люди в непривычных одеяниях. Папа, встречаясь, всегда раскланивался с почтенными седобородыми людьми в длинных до пят пальто, выходящими из этого молитвенного дома. Не помню, что он говорил о штундистах. Среди отколовшихся от митрополита Сергия у папы было много самых близких друзей, но папа не пошел с ними, хотя и принял это решение нелегко. Безусловно отрицая «обновленцев.» и «живоцерковников», папа предостерегал меня от огульного осуждения, говоря что и среди них есть искренние, но запутавшиеся люди. В адрес толстовства я слышал от него много резких слов. Атеизм отец считал дьявольской хитростью и человеческой тупостью. Он повторял, что еще три тысячи лет назад записаны слова:

«Рече безумен (т. е. глупец) в сердце своем—несть Бог!..»

В первую очередь пользовались папиными книгами его духовные дети, прихожане Толмачевского храма. Щедро давая книги, отец никогда не записывал, что и кому дал.

5.

На первом месте по количеству в папиной библиотеке стояла богословская литература, примерно три четверти собрания. Тут были творения Отцов Церкви, аскетические писания пустынников, труды по истории Церкви, начиная с Евсевия. Особое место в папиной библиотеке занимали труды Аввы Исаака Сирина. Кроме того на полках стояли книги по истории изучения Библии, по Богословию, сборники проповедей. Было все, что вышло из-под пера митрополита Московского Филарета, которого папа очень почитал, и епископа Феофана Затворника, даже его рукописи... Было много и биографической литературы:

Жития Святых, рассказы и воспоминания о старцах, о проповедниках наших дней — Поселянина и Нилуса. Были труды папиного друга о. Павла Флоренского и отдаленного родственника Лодыженского, полученные от авторов. Всего не перечислишь. Мне казалось, что у папы есть все и я искренне удивлялся, встречая книгу, которую не видел у папы. У меня была отличная зрительная память!

Конечно, у папы был полный комплект богослужебных книг. Это было дорогое издание, и до революции папа не мог решиться приобрести его в синодальной лавке на Никольской на свое жалование, священника при богадельне. Но кто-то настоятельно посоветовал папе не мешкать, и в конце лета 1917 года он привез на извозчике большую кипу книг 'большого формата в коленкоровых желтых переплетах с кожаными корешками. В кожаных переплетах из-за войны уже не выпускали... Эти книги впоследствии, кочуя из дома в храм, из храма в дом, совершали свое дело в течение полусотни лет, помогая

 

после гибели отца мамочке в святом деле отправления церковных служб.

6.

Остальная часть библиотеки отца состояла из книг по истории, искусству, философии, психиатрии, астрономии, биологии, географии, художественной литературы. Было много путешествий, учебников, университетских курсов, юношеских и детских книг. Помню «Жизнь животных» Брэма, «Всеобщую историю» О. Иегера, доставшуюся ему от отца, и многотомную «Живописную Россию». Бережно сохранялись книги, которые читала ему в детстве мать, наша бабушка.

Из классиков были Пушкин, Лермонтов, Аксаков, Жуковский, Державин, Богданович, Батюшков, Гоголь, Хомяков, Плещеев, Тютчев, Апухтин, Козьма Прутков, Надсон, К. Р., Гомер, разные хрестоматии и антологии. Когда мы учились в старших классах, с нашей помощью были приобретены Шекспир, Шиллер, Сервантес, Мольер, Тургенев и Гончаров. Но это уже скорее относилось к моей библиотеке.

Не было на папиных полках Льва Толстого, Леонида Андреева, Федора Сологуба, Горького, Бунина, Куприна и, почему-то, Чехова, хотя папа хорошо знал этих писателей. Отец тщательно следил за нашим чтением, за книгами, что мы брали у сверстников и приносили из школы. Он с отвращением запретил нам когда-нибудь читать Ната Пинкертона и прочую буль-варщину. «Порча вкуса!»—сказал он. Зато разрешил Шерлока Холмса. .Невысоко ставил Дюма, Хоггарда, Жаколио, хвалил Жюль Верна. Майи-Рида, Густава Эмара. Покупал нам Фенимора Купера и капитана Мариэтта. Отдавал предпочтение Загоскину перед Лажечниковым, графу Салиасу перед Всеволодом Соловьевым, лестно отзывался о романах Вальтера Скотта и очень любил Диккенса.

Когда я закончил школу, то купил «Дон Жуана» Байрона и показал папе, как делал со всеми книжными покупками. Папа спросил: «Сколько?»—«Полтинник». Папа молча вынул из кармана пятьдесят копеек, отдал их мне, а книгу разорвал и швырнул в топившуюся печь. «Рано!»

В собрании папы были узорчатые старообрядческие рукописи, книги на греческом языке, фолианты с гравюрами, лубочные издания, журналы, альбомы литографий, дешевые издания для народа.

7.

Удивительная судьба была у книг в те годы! Их выбрасывали, уничтожали, ими топили котельные или обогревали жилье. Их боялись, ими тяготились, их при переезде бросали

 

на произвол судьбы. Их изымали из казенных библиотек, а за некоторые и расстреливали. Люди с окраин, вселяясь в богатые реквизированные квартиры, получали вдобавок к жилью мебель, картины и библиотеки, о ценности которых они даже не подозревали. Папе то и дело сообщали, что там-то валяются книги из гимназии, епархиального училища, подворья, приюта. Зимой папа брал саночки, и привозил сколько мог, а летом приносил, сгибаясь под их тяжестью.

Книги можно было достать в лавке, куда их привозили для заворачивания селедки, и в котельной. Когда подобные, обычные в то время, источники стали иссякать, пустили за бесценок запасы складов Сытина, Сойкина, А. Ф. Маркса, Пантелеева, Вольфа. Книги продавались в газетных киосках, на бульварах, на Сухаревке, на Смоленском, на Зацепе, а особенно у Ильинских ворот.

8.

Вдоль Китайгородской стены, против Политехнического музея, до самой Никольской тянулись ларьки, щиты на козлах, листы фанеры на земле, на них лежали книги переплетенные и несшитые, потрепанные и неразрезанные. На этих развалах часто виднелись надписи: «Все книги по 15 коп.», или по 20, 30, 40, 50 копеек, а то и по целому рублю. Можно было найти практически все... Около книг с утра и до темна толпился народ: мальчишки, старики, студенты, ротозеи, знатоки, жулики, помешанные. При виде моря книг, расплескавшегося у белых древних стен, брала оторопь, как же выбрать одну-единственную, что интереснее всех, да и по карману, для которой крепко зажаты в кулаке гривенники и пятиалтынные!

Папа никогда не возвращался с Ильинского развала с пустыми руками, выкапывая необыкновенные вещи. Однажды он приволок две огромные связки — «Труды Пекинской Духовной Миссии», за много лет, с переводами китайских летописей, сделанными архимандритом Иакинфом Бичуриным.

Одно время повадился к Ильинским воротам старший брат, а за ним и я. И пропал... У меня развилась страсть, оттеснившая все прочее. Я не ходил в кино (но дотошно расспрашивал Сережу о виденных им картинах), не покупал сладостей, хотя был сластеной, а на каждом углу кричали: «А вот сливочный ирис!» Я был безразличен к одежде. Я просил папу и маму не дарить мне на Рождество, Пасху, именины и день рождения ничего, кроме денег на книги—получал от них в эти дни по рублю. Целому рублю! Иногда выклянчивал этот рубль авансом, если манило что-то умопомрачительное, вроде недостающего тома Диккенса.

Я подрабатывал, насаживая бельевые крючки и кнопочки на картонки, пытался рисовать лукавые головки на пуговицы

 

к дамским подвязкам, давал уроки тупоумным ученицам, а чаще всего зарабатывал, сбрасывая снег с крыши своего дома и с церковной или очищая тротуары от сугробов. Заработаешь полтинник и, чувствуя себя Крезом, бежишь, гордо посматривая по сторонам, к Ильинским. Переберешь каждую книжку, получишь колоссальное удовольствие, выберешь, измучившись вконец и, полный радости, идей и сомнений, возвращаешься, не торопясь, кривыми улочками и лестницами Зарядья, крепко держа покупку, останавливаясь в пути и перелистывая ее.

9.

У папы были знакомые: знаменитый Шибанов и безвестные офени, которые с набитым мешком ходили по домам, продавая и покупая. В мешке можно было найти все, что угодно: святых отцов, Библию Пискатора с 400-ми гравюрами, «Давида Коперфильда» в красном с золотом переплете «Золотой библиотечки». Офене можно было заказать почти любую книгу и, рано или поздно, он приносил ее.

Удавалось проникнуть и в подвалы «Международной книги» на Кузнецком. Там было то, что не для нас, и можно было видеть книги, отложенные для Демьяна Бедного. Дядя Егор, моряк из Севастополя, младший брат отца и такой же книжник, был схож с Демьяном фигурой, усиками и, пожалуй, даже чертами лица. И ему по ошибке подсовывали книги, облюбованные тем. Книги заманчивые, но дядя Егор обижался...

У афонских монахов после закрытия подворья еще сохранились какие-то остатки складов, и у них можно было тоже: приобретать книги, которые папа раздавал прихожанам.

10.

Забегу вперед. Через полгода после ареста отца истек срок найма квартиры у застройщика на Воробьевском шоссе. Квартира была дорогая, а у мамы не было денег снова нанять ее, платить надо было за год вперед. Поэтому мама освободила ее и вернулась в Толмачи, в комнату, где жили братья: работавшие уже Сережа и Андрюша. Вернулась с Колечкой и Машенькой. Хозяин дома любезно разрешил временно оставить книги в его сарае. Бедная мамочка мучилась, не зная, куда девать и что делать с книгами до возвращения папы. Помогли добрые люди. Они сообщили куда следует, что у них во дворе хранится антисоветская (тогда — контрреволюционная) литература, принадлежавшая арестованному попу. Приехал грузовик с милиционерами, сарай был вскрыт, книги погружены — и вся недолга. Уже спустя полстолетия случайно стало известно, что часть конфискованной библиотеки находится в Москве в Библиотеке Ленина, часть — в бывшем Казанском соборе, так на-

 

зываемом музее истории религии и атеизма в Ленинграде, где папины книги, ставшие никому не нужными, кроме особо доверенных «специалистов по атеизму»—за семью печатями спецхрана мирно ждут своей дальнейшей участи. То же, что не было конфисковано, отчасти разошлось по рукам, частью пропало я разное время, и лишь небольшая толика сохраняется потомками.

Когда мама узнала о гибели библиотеки, то испытала двойное чувство. Больше всего беспокоила мысль, что весть об этом причинит папе лишнюю боль. Папа в это время находился на очень тяжелых работах (ныне г. Красновишерск Пермской области, где и погиб) и получил известие о потере книг одновременно с известием о смерти Машеньки, своей единственной дочери. В это время на свидание к отцу приехал Сережа. Папа поручил ему передать маме: «Боюсь, что ты очень огорчилась из-за меня. Успокойся. Я уже не тот. Мне теперь кажется, что любовь к книгам мешала мне должным образом любить вас, мои дорогие. Слава Богу за все! Он дал — Он и взял. Буди имя Его благословенно!..»

11.

А пока обычной картиной было: приходит папа, очень довольный и немного смущенный. В обеих руках—связки книг. Мама, расстроенная говорит: «Илюша, у нас же есть нечего!» «Женечка, ты только посмотри, что я принес! Это же мне очень нужно! Я об этой книге еще в Академии мечтал! Ей же цены нет!..»