- 49 -

Как подковы кует за указом указ.

Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.

Что ни казнь, у него то малина.

И широкая грудь осетина.

О. Мандельштам

 

V. Москва сталинская

 

Уже в конце 1937 года москвичи очнулись. Газеты и радио продолжали вопить о врагах народа, изменниках Родины, призывали к бдительности, но это уже не обманывало. Люди поняли, что происходит невиданный доныне террор против невинных. Интеллигенцию охватил ужас. Все онемели. На службе никто ни с кем не говорил. Если утром кто-то не приходил на работу, все со страхом смотрели на его пустой стул:

— Неужели и этого взяли?

Через день являлись трое полувоенных. Молча открывали ящики стола и забирали бумаги исчезнувшего. Сотрудники замирали. Не поднимая глаз от своих столов, делали вид, что ничего не замечают. Дома у всех наготове стоял собранный в тюрьму чемодан. Друзья шепотом передавали анекдот. Поздно ночью в густо населенную коммунальную квартиру нетерпеливо застучали. Все жильцы повскакивали, но никто не решался подойти к двери. Стук продолжался. Наконец, послали десятилетнего мальчика. Он открыл дверь и радостно закричал:

"Успокойтесь, в доме только пожар!".

После моего ареста маму выселили из квартиры и поселили в маленькую комнатушку. Вещи не размещались. Шкаф с книгами убрали в сарай. Потом в войну сараи сломали, а книги растащили. Так погибла папина библиотека. На работе об арестованных родственниках не рассказывали, чтобы не навлечь на себя новых бед. Мама тоже молчала. Тайком, раз в месяц, ходила на Кузнецкий мост, в приемную НКВД. Здесь надо было простоять в очереди целый день, чтобы в окошечко получить ответ: "Местопребывание вашей дочери неизвестно".

 

- 50 -

Однажды ее окликнули: "Густя!"- Она обернулась. "Леля!"- обе оросились в объятья друг друга.

— Ты почему здесь?

— Галина, а ты?

— Сережа...

Это была жена младшего брата отца - Степанова Сергея Евгеньевича.

Гитарист, певун, весельчак, дядя Сережа с 1914 по 1917 год служил матросом во флоте в Ревеле. Там он подружился с двумя латышами - Лапиным и Берзиным. Дядя был беспартийным, зато его дружки были верными большевиками. Берзин был одним из руководителей Октябрьской революции, а Эрнест Лапин в гражданскую войну командовал латышскими стрелками. В Москве Эрнест Лапин занимал какой-то важный пост. К дяде в гости приходил с большой коробкой конфет, пил коньяк и хрустел шоколадом. Большой, угловатый, кряжистый, он вечно на что-нибудь натыкался, сдвигал с места столы, говорил с характерным западным акцентом. Для дяди Сережи это знакомство оказалось роковым. В начале тридцатых годов Берзин возглавил "Дальстрой", чтобы добывать золото для советской России. За Берзиным в Магадан потянулись братья Лапины. Это были первые энтузиасты Колымы, еще свободные люди. Эрнест Лапин уговорил дядю тоже завербоваться в "Дальстрой" на Колыму. Так, в 1933 году дядя оставил Москву, чтобы строить порт в Нечаеве и принимать в нем тихоокеанские корабли.

1937 не обошел Дальний Восток. Арестовали и расстреляли маршала Блюхера и главного колымщика Берзина. И началось, и посыпалось. По берзинскому "делу" проходили десятки тысяч первопроходцев Колымы, Комсомольска-на-Амуре, Владивостока. Хитагуровки, бросившие клич: "Девушки, на Дальний Восток!", знакомые всей стране по репродукциям А. Герасимова "Прием товарищем Сталиным героинь Дальнего Востока" - сидели теперь в колымских лагерях как "японские шпионки" или жены "шпионов".

Не обошла расправа и братьев Лапиных - Эрнеста, Августа, Павла. Дядя Сережа получил 10 лет и 5 лет поражения в правах.

 

- 51 -

В Москву он вернулся в 1956 году полностью реабилитированным, психически надломленным, с отбитой печенью и вскорости умер от рака.

Но это было потом. А в 1938 году две несчастные женщины будут попеременно ходить в приемную НКВД, днями и ночами простаивать в тысячных очередях и получать неизменный ответ: "Местопребывание неизвестно".

После Ежова в 1939 году темп арестов спал, кого-то даже освободили. Это был очередной фарс Сталина и Берия. Дескать, вот они ни в чем не повинны, и их освободили, а все остальные, доказано, - враги.

Но приехавшая из Ленинграда мамина подруга Мария Ширяева рассказала, что из Ленинграда составами отправляют в ссылку коренных петроградцев, чьи предки были занесены в книги дворян, чиновников, военных. Под Омск сослали семью ее сестры, свекор которой при царе был присяжным поверенным.

Затишье в Москве было кратковременным. Появился новый указ о прогулах и опозданиях. На производствах спешно оформляли "дела". Заработали суды, и покатили этапы рабов на оплетенные колючей проволокой шахты, стройки Урала и Сибири.

Опоздавшие на работу на полгода лишались полумесячной зарплаты, а прогулявшие день или два осуждались в лагеря сроком от 3-х до 5-ти лет. Маме пришлось пережить и этот ужас. С вечера болела голова. Горькие мысли не давали уснуть. Выпила снотворное и уснула. Разбудил стук бегущих по лестнице каблуков. Будильник остановился ночью. Она вскочила и отчаянно заметалась по комнате. Мозг, словно развороченный муравейник,- "Опоздала, составят акт, передадут в суд, лишат зарплаты, а надо посылать посылки в лагерь". Бегала по комнате и натягивала на себя что попало, запихивала под шляпу растрепанные волосы. Улица встретила моросящим дождем. Завернула за угол. Глаза скользнули по циферблату часов, потом метнулись на остановку. Трамвай, ее последний трамвай, уже отошел. Следующий будет через 10, а то и больше минут. Она обре-

 

- 52 -

чена. И тут пришло решение - бежать впереди трамвая до следующей остановки. Она повернулась и побежала по рельсам. Скоро трамвай догнал ее. Вагон шел вплотную. Разъяренный вагоновожатый неистово стучал ногой по педали сигнала, требуя освободить путь. Люди в вагоне, быть может, тоже боявшиеся опоздать, высунувшись из окон, грозили кулаками, кричали:

— Сворачивай, сволочь!

— Дави ее к чертовой матери!

В эти годы люди, боясь опоздать, прибегали на работу в ночных сорочках, шлепанцах и пиджаках, накинутых на голое тело, а тут - помешанная на рельсах.

— Дави ее к чертовой матери!

Добежала... Трамвай остановился. Хлынувшая волна подхватила ее и выпихнула на площадку. В сердце боль, дыхание загнанной собаки, но трамвай уже летел вперед, нагоняя упущенное время.

Ее, чуть державшуюся на ногах, обступила разъяренная толпа:

— Ты что, чертова дура, придумала?

— Вышвырнуть ее из вагона!

— Убить такую мало!

Но, как всегда в таких случаях, нашлись и доброжелатели:

— Постойте граждане, а может, она ненормальная, глухая?

Губы беззвучно зашевелились.

— Так и есть, глухонемая,- обрадовалась своей догадке заступница,- то-то я гляжу, ненормальная какая-то бабенка.

Кто-то стал возражать. Поднялся спор, в котором уже терялся интерес к "глухонемой".

А трамвай катил дальше. Люди входили и выходили. На площади мелькнули часы. Стрелки их расползались в улыбку. Она не опаздывала.