Последний раз в Праге

В начале 59 года происходил 21-ый съезд КПСС. На него прибыли делегаты братских компартий, чехословацкой в том числе. Их поместили в двухэтажном доме, который занимал Хрущев перед тем, как он переселился на ленинские горы, в один из коттеджей поселка, специально построенного для советской высшей аристократии, который народ ехидно прозвал "Заветы Ильича". В чехословацкую делегацию, возглавляемую первым секретарем, он же президент, Антонином Новотным, входили Гендрих и Доланский. Гендрих по телефону пригласил меня зайти, поговорить.

В этом доме, расположенном за высокой каменной стеной, во дворе тихого переулка, выходящего на улицу Кропоткина, меня в гостиной на первом этаже встретили они оба - Гендрих и Доланский. Стоял вопрос о моем возвращении в Чехословакию, но не в аппарат ЦК, а для работы в институте философии. Я без малейших колебаний выразил свое согласие. Потом мы еще беседовали о том, о сем, но только не о том,

что случилось со мной в 48 году, к чему, ведь как мне стало позже известно, Гендрих тогда тоже поспешил подбросить свое поленце в огонь, на котором меня поджаривали. Когда все было договорено, сверху спустился к нам "сам" Новотный, и богоравно шествуя, подошел, сделал вид, будто видит меня впервые, и снисходительно подал мне руку лодочкой. А ведь этот же Новотный, будучи секретарем Пражского горкома в 47 году, в течение всей зимы прослушал целый курс моих лекций по диа- и истмату, причем оказался на редкость тупым учеником.

И вот, в сентябре. Институт истории естествознания и техники устроил для меня прощальный ужин в ресторане "Прага", и я поехал снова в настоящую Прагу, на сей раз поездом через Брест. Ехал я сначала один, Катя должна была приехать лишь когда нам дадут квартиру. А Ада, естественно, оставалась в Москве, жила она в нашей квартире на улице Алабяна, ей надо было кончать учебу.

На пражском вокзале меня встретил профессор Людвиг Свобода, исполнявший обязанности директора формирующегося института философии, вместе с несколькими его сотрудниками, которые в сороковые годы учились у меня в университете, а также какой-то жалкий шибзик, оказавшийся работником отдела пропаганды ЦК, прикрепленным к обществоведческим институтам АН. До того, как мне отвели квартиру, я устроился в академическом общежитии. Там проживали в основном иностранные сотрудники различных институтов, в том числе и несколько китайцев. Наблюдая последних, я изумлялся их дисциплинированности, упорству, с которым они учились, способностям, прямо-таки аскетическому образу жизни. Вставали эти молодые люди чуть свет и зубрили чешский язык, записи прослушанных накануне лекций по их специальности. Хотя они лишь совсем недавно прибыли сюда, они уже недурно изъяснялись по-чешски. А питались они чуть ли не одним хлебом и чаем, на большее не хватало при грошовой стипендии, которую они получали от своего правительства. И я подумал тогда: "Какое счастье, что этот народ - почти одна треть населения Земли - если бы дошло до третьей мировой войны, будет с нами, а не против нас!"

Философ Людвиг Свобода, специалист по эстетике, переведший до войны "Философские тетради" Ленина, не желал обременять себя работой по руководству институтом. Директором назначили меня. А на ближайшем общем собрании Академии Наук в начале 60-го года, я был избран ее действительным членом. В институте философии насчитывалось около двух десятков научных сотрудников, работавших в трех секциях: диалектического материализма, исторического материализма и истории философии. Почти все они учились у профессоров-идеалистов пражского университета, у Крала и Козака, хотя часть из них слушала мои лекции. За единичными исключениями, все они были славные ребята.

Самым талантливым, творческим, способным и не боявшимся сказать новое слово нашим сотрудником был Карел Косик. Именно за эту самостоятельность мышления, к нему уже тогда было отрицательное отношение в аппарате ЦК и, помнится, мне стоило большого труда добиться, чтобы именно он поехал со мной на конференцию по диалектике,

которую организовал институт марксизма французской компартии, к чему я еще вернусь. Сразу скажу, что Косика, активно выступившего за новый курс Дубчека, исключили из партии и превратили в безработного. Его не приняли даже на работу кондуктора трамвая.

Впрочем, этот метод извести неугодного интеллигента, лишив его средств существования, начал применяться в Чехословакии задолго до 68 года. Вот, например, беспартийный астроном Пахнер, известный своими оригинальными работами по космологии, публикуемыми в ряде научных журналов Запада. Но он не поладил с начальством, и тогда пустили слух, будто он поддерживает связь с родственником, эмигрировавшим в 48 году в США (а такого родственника у него вовсе и не было). И этого оказалось достаточным, чтобы его уволили, после чего ему не удалось найти другую работу, кроме как подметальщика пражских улиц, нищенски оплачиваемую. Лишь после того, как Фирлингер, по моей просьбе, вмешался в это позорное дело, которое произошло в 60-м году, Пахнера устроили по специальности. Не удивительно, что он после 68 года эмигрировал в Канаду.

Или еще, Гольдман, еврей, коммунист, видный экономист, автор чехословацких пятилеток, один из осужденных за "вредительство" по процессу Сланского, счастливо отделавшийся "только" двадцатилетним заключением. После вскрытия всей дутости обвинений, его, однако, не реабилитировали, а лишь амнистировали и велели работать подсобным рабочим в артели по мелкому ремонту автомашин. Здесь над ним, хилым от рождения и ослабевшим вдобавок за десять лет, проведенных в каторжной тюрьме, издевались, помыкали им. Я пытался устроить его переводчиком в нашем институте (он в совершенстве владел несколькими западными языками), но мне не разрешили. Обращался я в райком, в ЦК, лично к Новотному - все безрезультатно. И только с падением последнего, Гольдман был реабилитирован, восстановлен в партии, и стал работать по специальности. Но что стало с ним после 68 года, мне неизвестно, боюсь, что он, как тысячи других высококвалифицированных специалистов, исключен, или по меньшей мере вычеркнут из партии, и где-то прозябает на черной работе.

Вот, скажем. Гермах, по образованию инженер, занявшийся, однако, философскими проблемами техники и защитивший кандидатскую диссертацию, теперь, после исключения из партии, работает истопником в котельной дома, в котором он проживает.

Другим, хотя и не столь одаренным, как Косик, сотрудником нашего института, был Радован Рихта. Но его жизнь сложилась совсем иначе, чем у Косика. Больной туберкулезом легких, молодой Рихта проводил значительную часть года, лежа в санатории в Добржише, куда я, бывало, ездил навещать его. Он находился в дружественных отношениях с секретарем ЦК Коуцким, учившимся до войны на философском факультете, не кончившим его, переведшим на чешский язык "Диалектику Природы". Врачи отлично подлечили Рихту, и после того, как я ушел на пенсию, и короткое время институтом заведовал Румл, Рихту назначили директором.

Рихта, не имея ни естественно-научного, ни технического образования, занялся, ставшей актуальной, темой научно-технической революции. Он сколотил коллектив специалистов, экономистов и инженеров, с которыми вместе издал книгу о социальном значении этой революции. Однако эта работа, в которой собран заслуживающий внимания материал, страдает существеннейшим недостатком, превращающим ее из полезной во вредную. В ней научно-техническая революция представлена как панацея. В условиях так называемого социализма, то есть общества, осуществившего лишь обобщение средств производства и ликвидацию бывших эксплуататорских классов, но не реализовавшего социалистической демократии, и породившего новую привилегированную касту, она, якобы, автоматически приводит к коммунизму. В краткий период "социализма с человеческим лицом", Рихта сумел войти в доверие к Дубчеку; он даже предложил мне, когда я весной 68 года гостил в Праге, свести меня с ним. Но когда войска СССР, ГДР, Польши, Венгрии и Болгарии преступно вторглись в Чехословакию, Рихта мигом повернулся на 180°. Он стал идеологическим столпом Гусака, усердно очищал институт философии от "правых ревизионистов". Он является живым примером того, что талант и подлость вполне уживаются, как впрочем -вопреки мнению Пушкина - и гений со злодейством совместимы.

Имелись у нас в институте и несколько работников, с которыми у меня были трудности. Способный Зелены, занимавшийся гегелевской философией, во время очередной (второй уже по счету, на сей раз при Хрущеве) антититовской кампании, был обвинен в сношениях с работниками югославского посольства. Я спасал его, хотя, должен признаться, лично к нему, не отличавшемуся искренностью, не питал особой симпатии. Немало хлопот стоило мне, чтобы сохранить для института беспартийного Паточку, в отличие от других сотрудников уже пожилого человека, бывшего доцента кафедры профессора Крала. Паточка не был марксистом, а придерживался феноменолистической философии. Но он прекрасно знал древнегреческих и римских философов, и ему было поручено издание их переводов. От Свитака, несомненно талантливого и эрудированного, но великовозрастного озорника, издавшего за свой счет где-то на периферии непристойные стихи, нам пришлось освободиться.

Секретарем парторганизации института был Эмиль Свобода. Он, как говорится, был "вхож" в аппарат ЦК, его, покладистого (но не угодничавшего), с характером дипломата, мастера на обтекаемые формулировки и сглаживание острых углов, повторно избирали.

Нельзя не рассказать и о секретаре дирекции, Хели Эрлиховой. Образованная, очень активная, инициативная, владеющая несколькими языками, но холерического характера, она была дельным, исполнительным, энергичным работником, и хорошим психологом. Ее мужу, врачу, специалисту по болезням крови, обладавшему мировым именем (его, для консультации, как-то пригласила английская королевская семья), немецкому еврею, родственнику знаменитого бактериолога Пауля Эрлиха, открывшего средство против сифилиса сальварсан 606, постоянно чинили

препятствия в научной работе, все больше и больше мешали в развертывании его лаборатории. В результате, вся семья (у них было двое детей) поехала в 63 году на своем фиате в туристское путешествие в Венгрию и больше не вернулась в Прагу, эмигрировав в США.

Как и наш институт, исследовательской работой в области философии занимался в Чехословакии институт Словацкой АН в Братиславе, а также философские кафедры Пражского, Братиславского и Оломоуцкого университетов.

На словах для координации планирования, а на деле для ограничения самостоятельности научно-исследовательских институтов, в ЦК надумали создать так называемые коллегии, состоящие из представителей всех институтов страны данной специальности. Такая лишняя громоздкая бюрократическая надстройка, умножившая лишь заседательство, стала функционировать и для философии. Но, конечно, никакой пользы она не приносила. Однако организационная инициатива аппарата ЦК в области науки, по принципу "держать и не пущать", этим не ограничилась. Когда наш институт в 62 году предложил созвать общегосударственное совещание философов, и представил в ЦК его подробно разработанную программу, оттуда последовало решение: "считать нецелесообразным", -без всякой мотивировки. Также обстояло дело с защитой докторских диссертаций. Не было ни одного случая, чтобы аппарат ЦК не высказался против, не утруждая себя указанием других доводов, кроме как "этому товарищу пока еще рано". Ясно, что причиной всему этому было желание сохранить за собой монополию: настоящую марксистско-ленинскую философию, как и идеологию вообще, творит, дескать. Партия (обязательно с большой буквы), а Партия - это "Я", т.е. Секретарь (первый или генеральный) и его присные.

Наш институт, вместе с редакцией журнала "За прочный мир" (так тогда назывался нынешний журнал "Проблемы мира и социализма") организовал в Либлице международную конференцию по вопросу об антикоммунизме. Главным редактором журнала был тогда Румянцев. С ним у нас в Праге установилось хорошее взаимопонимание. Помнится, что в 60-м году, в Ленинскую годовщину, я выступил у них в редакции с воспоминаниями о Ленине, и что я опубликовал в этом журнале две статьи, вышедшие, следовательно, на "двунадесяти языцех".

В конференции приняли участие представители многих компартий Европы, но даже и нескольких стран Азии и Африки, Сенегала в том числе. Многие из выступлений были свежие, нестандартные.