И тут плохо, и там плохо...

Не так-то просто подытожить чувства, которые я привез с собой из моего посещения Америки. Я говорю "чувства", потому что я провел там слишком мало времени для того, чтобы иметь право воображать, будто я эту страну в самом деле понял. Только краешком я зацепил часть ее восточного побережья, и словно душем - одновременно и обжигающим и ледяным - меня охватило американской высоко развитой техникой, богатством, сервисом, удобствами быта, нищетой трущоб, дискриминацией "цветных", изматывающим нервы шумом и непрестанной гонкой, своеобразной красочностью пейзажей. Я пришел в более или менее близкое соприкосновение всего с какой-нибудь дюжиной американцев. И они, надо полагать, открыли мне лишь лучшие стороны своего национального характера - подкупающую жизнерадостность, трудолюбие, организованность и умение, простоту и гостеприимство.

В заметке об этой поездке, которую я опубликовал в Праге тотчас после приезда, я решительно заявил, что "американский образ жизни" не создан для меня (или, вернее, я не создан для него). Жить в США, насколько я ознакомился с этой страной, я не хотел бы. Конечно, в то время я еще питал иллюзии насчет возможности устранения в скором времени "извращений социализма", всех тех уродств, которые не были искоренены ни в Советском Союзе, ни в странах "народной демократии", после смерти Сталина. Я был согласен с Гомулкой, писавшим, что речь идет о чем-то вроде насморка, но отнюдь не о раковой болезни. И тогда же я - по Ленину - американскую демократию считал лишь одним надувательством.

Но теперь-то доказано, в том числе примером самого Гомулки, что поставленный им диагноз был глубоко ошибочным. Болезнь эта тяжелая, повальная, разложение охватывает весь организм. Тут не помогут никакие полумеры, разве только операционное вмешательство. А случай смещения Никсона показал, что буржуазная демократия не просто показная. Как бы она ни была мало эффективна — смена одного президента другим, понятно, не отменяет власть капиталистических монополий, -как бы она ни служила инструментом в борьбе соперничающих групп империалистов, но все-таки она содержит элементы гласности. А при тоталитарной диктатуре, как фашистской, так и "коммунистической", всякая гласность исключена. Разумеется, можно спорить, что лучше; имеет ли гражданин отдушину в этой гласности, иллюзию в этом своем волеизъявлении, или же когда этих иллюзий у него нет, и они заменены другими иллюзиями, о якобы народной власти, о том, что "народ и партия едины" и т.п. (Впрочем, в известном смысле это верно: партийные массы также лишены влияния на судьбы страны, как и народ в целом).

Но я не намерен стать на точку зрения известного анекдота о вернувшемся из Израиля еврее, который снова хлопочет о разрешении поехать туда и объясняет это так: "И тут плохо, и там плохо, но зато дорога какая хорошая!" Да, не мало плохого имеется и там и тут, то есть в капиталистических странах и в Советском Союзе, и в странах "социалистических", и не мало имеется и там и тут хорошего. Однако это плохое (а также хорошее) имеется и там и тут в различных плоскостях, в различных сферах жизни. В сороковых годах я спорил со своим коллегой по Карлову университету, профессором философии, "народным социалистом" И.В. Козаком, говорившим, будто "свобода" и "равенство" — это комплементарные, дополнительные понятия.

Хотя я и сейчас не признаю допустимость распространения закономерностей физики на общество, я все же не стал бы столь категорически возражать против утверждения, что в Советском Союзе имеется относительно больше равенства в материальном положении людей, чем в США, но зато там относительно больше свободы слова, критики, терпимости к инакомыслящим, больше возможностей получить разностороннюю информацию, возможностей передвижения. Но все это только относительно. Правда, в СССР нет мультимиллионеров, нет частной собственности на средства производства, нет эксплуататорских классов, но тем не менее есть привилегированная бюрократия партийных и государственных чиновников, имеется иерархия чинов, укоренившая кнутом и пряником свою власть, свою идеологию во всех звеньях общественной жизни, во всех ее проявлениях.

А в Америке, хотя, как правило, и не сажают в тюрьму, в концлагеря и в сумасшедшие дома за критику правительства и пусть даже самого президента, за демонстрацию против официальной политики, за забастовки, хотя там легальна даже компартия, в чьей программе записано свержение капиталистического строя, несмотря на всю эту критику, на все эти протесты, правящие классы и их правительство продолжают попрежнему осуществлять вовне и внутри свою политику.

О себе скажу, что и сейчас меня не привлекают США, несмотря на свою Калифорнию и Флориду, но учитывая евангельское "Не единым хлебом жив человек, но и словом божьим", я предпочел бы любую капиталистическую страну с более или менее либеральным правлением, вроде Швейцарии, Италии, Австрии, Голландии, Скандинавских стран, или даже Израиля, а может быть и Португалии, Греции или Кипра -если там покончат с недавним мрачным прошлым - Советскому Союзу и Чехословакии, где проявляет себя террористическая диктатура.

Вот знакомый инженер. Ему постоянно напоминают, что он должен радоваться жизни, потому что у него есть новая квартира, машина, неплохой заработок, возможность отдыхать на курорте, не говоря уже о том, что у него хорошая семья, сын в вуз поступил. Но вот он не согласен с действиями главного инженера. Скажет ли он об этом на производственном совещании? Нет, он разве что поговорит об этом с друзьями. Боязнь? Может быть даже и не боязнь, а укоренившееся убеждение, что все равно бесполезно. Главного инженера поддерживают выше. А

критические выступления — это значит, что обязательно начнутся неприятности.

Этот же инженер уже давно хочет прочесть книги Солженицына. Ведь о нем столько писали и говорили. Наш знакомый - коммунист, он сумел бы разобраться, в чем прав и в чем неправ Солженицын. Почему ему не дают прочесть его сочинения? Почему ему не доверяют? На художественных выставках он хотел бы увидеть работы абстракционистов, чтобы самому понять, как они рисуют. Ему их не показывают, должно быть, боятся, что он предпочтет абстракционизм "социалистическому реализму". Картины абстракционистов не только в переносном смысле, но и буквально, под охраной московской милиции, молодчики из госбезопасности, выступая под видом "комсомольцев", обливают грязью, специально поднятой бульдозерами, сжигают их на костре, давят валиками. А самих художников разгоняют напором воды из бранспойтов моечных машин, как это случилось вчера, 15 сентября 74 года, когда группа абстракционистов из 27 человек, которым власти не давали зала, выставили свои картины прямо на пустыре. Значит, советского гражданина обкрадывают, лишают возможности читать все, смотреть все, говорить в полный голос обо всем, и все это для того, чтобы он не расширял таким образом свое представление о жизни, не стал бы умнее, глубже, не избавился бы от узости, ограниченности, серости, от стандартного мышления.

А поездки в другие страны? Советскому человеку в подавляющем большинстве они недоступны, и вовсе не только потому, что у него нет средств. Ездят немногие, в командировки, в туристские путешествия. Их капля, этих избранников. Опасно, дескать, если многие станут знакомиться с Западом, чего доброго, они позарятся на тамошний уровень жизни и на буржуазную демократию, - рассуждают советские власти. Почему кто^о думает, что наш знакомый инженер, кровно привязанный к своей земле, на которой он родился и вырос, которую он защищал в войну, сразу же бросит ее, сменит на другую? Такое неуважение к человеку, такое вечное подозрение к нему, противоречащее всему, о чем все время так громко провозглашается, то есть, что советский человек полностью во всем свободен, — я и называю "обманом".

Но у преобладающего большинства даже самых честных советских коммунистов душа искалечена. Они не в состоянии мыслить иначе, чем заученными стереотипами, штампами, трафаретами, не могут избавиться от фетишизации таких "священных" понятий, как "родина", "партия", отождествления существующего в СССР мрачного строя с самой идеей советской власти. Раз здесь нет капитализма, значит, это социализм, - так "теоретически" обосновывают они свою позицию. Однако если нет названия этому строю, если Маркс и Ленин не изобрели его, то потому, что они не предвидели, что он возникнет. Ведь они также не предвидели фашизма, и тем не менее он утвердился и спорадически, то тут, то там возникает вновь. И также возник и существует и этот некапиталистический строй, который, как небо от земли отличается от социалистического строя, за который мы воевали. И если дело лишь в названии, то не так

уж трудно придумать его. Выражаясь чрезвычайно мягко, можно этот уклад прозвать "квази-социалистическим", или "псевдо-социалистическим", стыдливо умалчивая при этом о жандармском характере его государства.

Сегодня, 16.9.74, одна славная женщина, врач-пенсионерка, сказала Кате, встретившись с ней на лестнице, что сегодня еврейский праздник, Новый год, "рощ хашана" 5735, и что только сейчас, - как она выразилась, - когда кругом столько антисемитизма, она стала обращать на такие вещи внимание. Да, и в подлинных интернационалистах, давно забывших о своей еврейской национальности, если они только не потеряли чувства человеческого достоинства, возрождается та "национальная гордость", которую Ленин одобрял, но только по отношению к великороссам.

Да, когда антисемитизм становится государственной политикой, политикой той партии, которая на словах проповедует "пролетарский интернационализм", тогда эта погромная политика заставляет и советских коммунистов-евреев стремиться уехать туда, где им чуждо и ненавистно многое. Они боролись за то, чтобы покончить навсегда с капитализмом и империализмом, с властью богачей, униженностью нищеты, с бесправием малых наций, с их подавленностью. И все это польские и советские коммунисты-евреи встретят снова там, в Израиле, все то, против чего они начинали бороться у себя на родине, когда стали сознательными людьми.

И чувство гнева на то мерзкое, несправедливое, что они увидели в стране, за освобождение которой они сражались, чувство, что топчутся здесь все их идеалы, не покинет их и там, в капиталистическом мире. Ну что ж, - будут они рассуждать, — это ведь капитализм, так ему и положено. А вот там, где всему этому никак быть не положено, мы не можем больше жить, не можем переносить невыполнения обещанного и извращения достигнутого, не желаем быть обкраденными и сами содействовать обкрадыванию других. Но, собственно, здесь, в капиталистическом мире, эти уехавшие сюда коммунисты смогут только доживать свою жизнь, потому что их идеалы уже обмануты, а мысль, что после свержения капитализма здесь может повториться то же самое, что произошло в их стране, будет мучить, преследовать их неотступно.

Это я еще взял "лучший" пример, когда наш друг-инженер не сидел в сталинской тюрьме или лагере. А что же сказать о человеке, у которого костью в горле застряло страшное время, когда он был репрессирован, ни за что страдал, он и его семья. Если только он не презренный приспособленец, или же раздавленный пережитым, впавший в маразм жалкий осколок человека (а сколько таких!), то разочарование и горечь, ощущение страшной трагедии десятков миллионов, будут преследовать его уже до конца жизни.

Мое повествование затянулось. Хотя последний десяток с лишним лет вовсе не был беден интересными событиями, не только общественными, но и в моей личной жизни, и хотя я — как вижу — даже не упомянул об очень многих людях, мировая линия которых на некотором отрезке совпала с моей, людях, о которых не следовало бы умолчать, я скажу обо всем лишь суммарно, опуская множество подробностей. К тому же, чтобы читатель мог дать тот - по моему разумению, хотя я не желаю навязывать ему его - единственно правильный ответ на вопрос "Так ли мы жили?", а именно: "К сожалению, не так мы жили, не так должно было вести себя ваше (то есть, мое) революционное поколение!''. а в этом ведь главный смысл всех этих моих писаний, — приведенных материалов более чем достаточно.