Наследники Сталина

После возвращения в Москву, я занялся завершением своей книги "Проблема бесконечности", объемом около 600 страниц, которую я писал одновременно по-русски и по-чешски. Ученый совет института истории естествознания и техники, после полученных нескольких положительных отзывов математиков, физиков и историков науки на книгу, единогласно одобрил ее издание под маркой института. Издательство "Наука" АН СССР включило ее к изданию в 1972 году, о чем было объявлено в печатной программе его изданий. Однако не тут-то было. Вмешательством из ЦК издание этой книги было приостановлено, и так она до сих пор не увидела свет.

Причиной "эмбарго", наложенного на мою книгу, явилось прежде всего не ее содержание, а личность автора, тайно "отлученного от церкви". Не печатают же и мою статью в "Вопросах философии" о философских проблемах теории относительности, содержащую и мои воспоминания об Эйнштейне, хотя в ней нет ничего "крамольного". Она была принята редакцией, была набрана, три раза включалась в очередной номер и три раза снималась по указанию свыше. И только "из-за маленьких недостатков большого механизма" удалось один раз прорвать блокаду: журнал "Философские науки" Министерства высшего образования (№6, 1973) напечатал мою статью о философской книге Гейзенберга.

Но почему я, собственно, подвергся анафеме, причем не публичной, а негласной? (С виду все хорошо, к 50-летию Октября мне дали орден Трудового Красного Знамени, а к 100-летию рождения Ленина - медаль За Доблестный Труд.) Для этого имеется несколько причин. Вот, например, в ноябре 65 года, на общем собрании ЧСАН (в то время я еще получал приглашения на эти собрания и мне разрешали приезжать на них), я выступил в прениях по предложенному плану работ Академии. То, что я сказал тогда, приведу здесь крайне сжато. План охватывает только естественные и технические науки, а не общественные. Но решение проблем одних обуславливает успехи развития других, и наоборот. Марксистские общественные науки не подвергались тому процессу революционного преобразования, который на переломе нашего века начался в естественных науках и технике, процессу, состоящему в переходе на новую высшую ступень абстракции. Одной из главных причин этого отставания марксистских общественных наук была террористическая диктатура Сталина, которая в течение трех десятилетий парализовала их развитие. После того, как КПСС разоблачила преступную подмену социализма и исправила самые тяжелые ее последствия, необходимо, чтобы расширялась и укреплялась социалистическая демократия, и на этой основе преодолевался застой всех общественных наук. Без этого немыслимо решить ни одну из трех основных задач, которые - как я считаю - стоят перед нами.

Первая - это философское осмысление проблем современного естествознания, их обобщение, которое - согласно методологическому принципу, сформулированному Лениным еще в начале разразившейся в

естествознании революции, однако до сих пор нами не примененному -должно строиться исключительно на общих достижениях естественных наук, а не на наших вымыслах, но вместе с тем и не дать себя связывать преходящими частными результатами отдельных наук, обусловленных преходящим уровнем, которого они в данный момент достигли.

Вторая кардинальная задача наших общественных наук - это максимальное содействие для перехода к подлинно научному управлению обществом. Прежде всего надо отказаться от иллюзии, будто для осуществления социализма, а тем более коммунизма, достаточно ликвидировать экономическое, политическое и культурное господство буржуазии, и тогда, якобы, все остальные черты нового строя появятся сами собой. Нет, кроме этого должна быть обеспечена такая тенденция общественного развития, которая приводит к полному социальному равенству всех, к уничтожению всякой привилегированности отдельных лиц, групп и слоев. Окончательно это наступит лишь с ликвидацией товарного хозяйства, купли и продажи, этого первоисточника всех социальных пороков, войн, несвободы и тирании, националистического, религиозного и прочего фанатизма, преследования инакомыслящих.

Однако диалектически как раз максимальное расширение рыночных, торговых связей, а с ними и обмена людьми и идеями, ускорит сроки, когда подлинный демократический социализм полностью и везде победит. И я привел высказывание Ленина об отмене привилегий всех должностных лиц, о том, что как раз в этом пункте учение Маркса наиболее "позабыто", что стало обычаем умалчивать о нем, как о "наивности". Я подчеркивал, что преодоление пропасти между высоким уровнем жизни одних и низким других не имеет ничего общего с уравниловкой. Для социалистического общества неприемлемо, когда в Советском Союзе директор института АН получает в 33 раза больше, чем уборщица.

С этим главным принципом, исключающим привилегированность, связаны и дальнейшие: участие в общественно-полезном труде (причем и физическом) всех трудоспособных, полная избираемость всех должностных лиц без исключения (а не только голосование за них), их сменяемость в любое время и фактическая ответственность перед избирателями; отмена политической деятельности как пожизненной профессии ради заработка; преодоление авторитарного спосора мышления; полная информированность народа, чтобы каждый знал неподдельную правду; честная, откровенная критика собственных ошибок; свобода выбора каждым страны для жительства, право на выезд из страны и возвращение в нее.

Я говорил, что, понятно, против принципа регулярной сменяемости политических руководителей, и еще более против того, чтобы политическая деятельность перестала быть пожизненной профессией, станут выдвигать "деловые" соображения, скажут, что сменяемость - враг преемственности, она привела бы, дескать, к потере накопленного опыта, к колебаниям и шатаниям, которые дорого бы обошлись обществу. Политическое управление — это сложная наука (или, точнее, оно должно

стать наукой), которую нужно изучать, так же, как изучают физику, биологию или политэкономию. Однако из этого вовсе не следует, будто быть секретарем ЦК партии или министром должно быть такой же профессией, как быть физиком, биологом или экономистом. Тем более, что в том случае, когда общество подлинно социалистическое, когда в нем отсутствуют принципиальные помехи научному управлению им, то последнее в значительной мере может и должно осуществляться при помощи компьютеров - кибернетического (авторегулирующего, управляющего) устройства.

В-третьих — говорил я - марксистские общественные науки должны сегодня больше, чем когда-либо изучать способ мышления, настроения и поведения современного человека. Схематично говоря, основная типизация определяется с одной стороны тем, является ли данный человек социально активным или пассивным, а с другой стороны тем, живет ли он в обществе, построенном на принципах, благоприятных для большинства его членов, или же наоборот. Так, например, очевидно, что настроения коммуниста, живущего при социализме, управляемом глубоко принципиальными и компетентными людьми, резко отличается от настроения коммуниста в "социалистической" стране, где власть захватили люди, чья мораль и жизнь, как и проводимая ими политика, внутренняя и внешняя, далека от идеалов этого строя.

На состоявшейся весной 1965 года в Москве всесоюзной философской конференции по диалектике, я выступил с социологическими рассуждениями о "словах и делах".

Я проанализировал известные мне "объяснения" - от Бакунина и Кропоткина, до Бертрана Рассела и Джиласа - даваемые явлению перерождения: что оно вызывается индивидуальными и национальными особенностями человека; что оно определено самой звериной, агрессивной, узурпаторской природой человека, неизменно проявляясь независимо от уровня цивилизации и от общественного уклада на протяжении всей истории человечества, от фараонов и Чингисхана до Гитлера и Сталина; что в порче власть имущих повинны льстецы, составляющие их ближайшее окружение; что в ней повинны мы сами, во-время не щелкнувшие по носу такого Ваню, как только он начал задирать его, превращаясь из искреннего и простого в надменного, изолгавшегося Ивана Ивановича; что виновато "отчуждение" человека техникой, атмосфера, вызванная войной и опасностью новой войны; что вся вина в социализме, в диктатуре пролетариата, в коммунистической партии, в безбожном материализме, в марксистской идеологии.

Опровергая все эти "теории", указывая в частности, что в социалистической системе - если бы только принципы социалистической демократии последовательно соблюдались - нет ничего, что могло бы приводить к расхождению между словом и делом ее руководителей, между моралью и политикой, я доказывал, что вина не в социализме, а в отклонениях от него, в подмене его. Но - говорил я — хотя ни один из приведенных ответов не объясняет вопроса, в каждом из них - кроме последнего - имеется кое-что дельное. И я перечислил те принципы, осуществление

которых необходимо, чтобы слова и дела в политике не расходились, принципы, указанные еще Марксом в "Гражданской войне во Франции", значит в 1871 году, и разработанные Лениным в 1917 году в книге "Государство и революция". Они никак не устарели, но в результате тяжелого опыта выяснилось, что их непременно следует дополнить дальнейшими. Я призвал товарищей-философов заняться этим анализом, но мое выступление было встречено молчанием. Говорившие после меня сделали вид, будто не слушали меня. А в вышедшем отдельной книжкой протоколе конференции мое выступление было передано в столь "удачно" сокращенном виде, что все мало-мальски острые места исчезли.

В 1965 году, в самом конце его, группа старых членов КПСС (некоторые с дореволюционным стажем), и я в том числе, обратились с письмом к членам Президиума ЦК КПСС. В нем мы выражали свою глубокую тревогу попытками так или иначе, хотя бы частично "реабилитировать" Сталина, тем, что при подготовке 23-го партсъезда предполагается создать документ, который должен "дополнить" и "исправить" постановление ЦК от 30 июня 56 года "О преодолении культа личности и его последствий". Набросок этого письма, в который затем товарищи внесли ряд изменений, писал я, и считаю возможным привести здесь несколько выдержек из него. В нем говорилось:

'Такие попытки ("реабилитации" Сталина), в частности делались в докладе на идеологическом совещании, происходившем с 13 по 18 ноября с.г. Они находят свое практическое выражение в программных указаниях по преподаванию истории партии и других общественных наук в вузах, в намерениях переиздать некоторые сталинские сочинения. Сталину приписываются "заслуги" в борьбе с оппозицией, в коллективизации сельского хозяйства, в индустриализации страны, в победном окончании войны, в развитии марксистской теории. Величайшие его преступления начали называть "ошибками".

Затем, пункт за пунктом, подробно мы разоблачили эти "заслуги" Сталина, обернувшиеся на деле в ужасающие злодеяния. Так, идейную борьбу с оппозицией, Сталин превратил в физическое уничтожение соратников Ленина, избиение лучших кадров старых большевиков и беспартийной интеллигенции, рабочих и крестьян, комсомола, командного состава армии, ветеранов гражданской войны. Ленинский план добровольного кооперирования крестьянства он подменил раскулачиванием середняков, разорением деревни. Индустриализацию Сталин проводил на костях, крови и поте миллионов невинно заключенных. В результате политики Сталина, война, которую вовсе можно было избежать, встретила нас неподготовленными, и победа далась нам ценою свыше 20 миллионов жизней советских людей. Сталин не развивал марксизм, а искажал и грубо вульгаризировал его, оправдывая в частности чинимые им массовые репрессии своим "учением" об усилении классовой борьбы с приближением к коммунизму.

Далее в письме было сказано:

"Разоблачение нами перед всем миром на 20-м и 22-ом съездах "культа личности" явилось свидетельством силы нашей партии... Понятно,

это развенчание поколебало у неустойчивых людей веру в наше великое дело. Им воспользовались наши враги. Но вину за это всецело несут злодеяния Сталина, а не факт их разоблачения, которое было неизбежно. Мы считаем, что единственным эффективным средством борьбы с неверием, безразличием, цинизмом, наблюдающимися среди части народа, особенно молодежи, как у нас, так и в других социалистических странах, состоит в том, чтобы довести начатое дело очищения, восстановления ленинских норм общественной жизни до конца. Если при разоблачении Сталина Хрущев и допустил преувеличения, говоря, например, будто Сталин руководил военными операциями по глобусу, то несравненно хуже то, что период сталинской власти не был охарактеризован правдиво как "террористическая диктатура Сталина", а лишь как "культ личности", в то время как этот культ, организованный самим Сталиным, был только производным явлением его кровавой диктатуры."

И еще:

"Мы считаем, что необходимо обнародовать материалы о до сих пор не вскрытых перед общественностью преступлениях Сталина (подстроенными самим Сталиным убийства Кирова, гибели Куйбышева, Орджоникидзе и др.), завершить реабилитацию невинно осужденных в подложных процессах, исключить Сталина посмертно из рядов ленинской партии, убрать его могилу, а вместе с ней и могилы услужливых пособников его преступлений, с Красной площади, водрузить здесь памятник его жертвам, как было решено на 22-ом съезде".

Мы предлагали внести в программу и устав партии те важнейшие принципиальные положения, которые выдвинули Маркс и Ленин, и развить их дальше в применении к нашему времени, а также ликвидировать те ухудшения, которые внес Сталин в Конституцию. И мы заканчивали свое письмо с выражением уверенности, что партия не собьется на путь при-крашивания "культа", а восстановит не на словах, а на деле, без колебаний, лицемерия и лжи, полную неприкрытую правду,

Как реагировали в ЦК на наше письмо? Очень просто — подтвердили, что оно было получено, и только. Правда, от издания документа, реабилитирующего Сталина, все же благоразумно отказались, не иначе как учтя голоса возмущения, раздававшиеся в западных компартиях, в ответ на усиливающиеся в СССР признаки отхода от линии 20-го и 22-го съездов. Но тихой сапой эта реабилитация усиленно проводилась, и что еще хуже, сталинизм, сталинские методы самовластья, тоталитаризма, внедрялись без Сталина с несравненно большей степенью и размахом, чем те, сравнительно робкие темпы, с которыми их начал осуществлять Хрущев в последний период своей власти.

Правители усердно старались вернуть страну к сталинским временам. Волна репрессий все нарастала, и к тюрьмам и лагерям прибавился дальнейший изощренный зверский метод: сумасшедшие дома, а также высылка из страны с лишением гражданства. Но в обществе нет обратимых процессов. Довести репрессии до тех чудовищных размеров, которых они достигали при Сталине, никому не удастся. И как бы ни усиливались преследования за распространение "самиздата", "Хроники", блестящих

по реализму, обличительству, гениальной художественности образов сочинений Солженицына, этого Толстого нашего времени (со всеми слабостями толстовства), гонения на "подписантов", демонстрантов и "вы-езженцев" снова и снова, то тут то там, повторяются эти выражения сугубо отрицательного отношения, в громадном большинстве вовсе не к советскому строю как таковому, не к социализму, каким он должен быть, а к извращающей идею советской власти и социализм политике правящей касты.

Конечно, этот процесс, при Сталине совершенно невозможный, вовсе не исходит от сколь-нибудь значительной части народа, а только от весьма небольшого его слоя. Причина этого, однако, кроется главным образом не столько в страхе перед репрессиями, сколько — что возможно хуже - в политической пассивности, в безразличии и равнодушии, в полной потере веры в то, что добившись смены правителей, мы придем к лучшему, что не повторится то же самое, что уже повторялось несколько раз. И не на последнем месте причина бездействия народа в том, что отсутствует программа, лозунги, за которые люди решились бы бороться.

В 1905 и 1917 годах такие лозунги как "земля", "хлеб", "мир" были понятны, жизненно близки самым широким массам России. Теперь же требование осуществления Декларации прав человека (подписанной в 1948 году также и СССР, но никогда не соблюдавшейся здесь) о недопустимости преследования инакомыслящих, о свободе переезда в другие страны и выборе гражданства, о праве на правдивую информацию -требования, за которые борются Сахаров и Солженицын, волнуют лишь крайне узкие круги, главным образом известную часть наиболее квалифицированной интеллигенции. Подавляющему большинству рабочих, крестьян и служащих на все эти "высокие материи" наплевать с высокого дерева... У них другие интересы, значительно более вещные. И только национальный вопрос (крайне обострившийся не только среди евреев и среди немцев, но острый для народов Прибалтики, Средней Азии и Кавказа, а также для украинцев) равно как и вопрос о свободе вероисповедания, особенно для сектантов, то и дело приводит к более или менее массовым вспышкам недовольства.