РЕПРЕССИИ. МЕЖДУ ЖИЗНЬЮ И СМЕРТЬЮ

 

ПЕРВЫЙ АРЕСТ

 

После ареста Троцкого в страну пришла реакция. Повсюду начались аресты политических сторонников троцкистской оппозиции. Меня сначала изгнали из числа студентов Института журналистики в 1928 году. Потом в 1930-м исключили из партии большевиков, а осенью 1932-го выгнали из Московского университета. 2 сентября того же года ночью ворвались чекисты с ордером на обыск и арест. Вместе со мной арестовали двух моих товарищей-студентов — Гришу Филиппова и Васю Абатурова.

Когда нас привезли в Бутырскую тюрьму, Гриша Филиппов возбужденно воскликнул:

— Воля, прощай!

Чекисты саркастически переглянулись, а у нас по телу пробежала дрожь. Бутырская тюрьма при диктатуре Сталина считалась следственной тюрьмой ОГПУ. История этой тюрьмы печальная и мрачная. В ней сидел Емельян Пугачев, а также командарм, прославленный в легендах 2-й Конной армии, Филипп Кузьмич Миронов...

Следственное «дело» нашей группы проводил известный тогда следователь ОГПУ Боген. Он был грубым, неприятным человеком, с которым я поссорился на первом же допросе и потребовал другого следователя. За дерзость и непослушание меня отправили на «черном вороне» в центральную лубянскую тюрьму ОГПУ, где днем и ночью в камерах ярко горело электричество, раздражая нервы арестованных. Здесь круглосуточно были закрыты железными ставнями все окна,

 

и через них не проникал свет. Лубянская тюрьма считалась в ОГПУ режимной тюрьмой, в которой не было прогулок, бань и воспрещалось в камерах ходить. В этом суровом каземате я сидел два месяца. Лишь посещение этой тюрьмы известным прокурором ОГПУ Тер-Катаньяном (он же заместитель верховного прокурора) сняло с меня режимную «диету» хулигана-следователя Богена. После обхода прокурора Тер-Катаньяна меня с двумя конвойными отправили на допрос к члену коллегии ОГПУ, бывшему активному эсеру-сионисту Горожанину.

Когда конвойные ввели меня в увешанный коврами кабинет члена коллегии ОГПУ Горожанина, я понял, что от него хорошего мне ждать нечего. Он не кричал на заключенного, как это делал Боген. Он был внимательным и бдительным, как хищник. Разъяснив мне, что по закону я могу не отвечать на все его вопросы, он, однако, холодно добавил, что такое поведение мое, конечно, отразится отрицательно на решении коллегии ОГПУ. В его словах была угроза. Я ответил, что ни одной фамилии моих друзей ему не назову. Сквозь зубы тоном строгого наставника он процедил, что будто каждый человек — кузнец своей судьбы... Я ему ответил, что смерти не боюсь. Он посмотрел мне в глаза и позвонил. Вошел конвойный и увел меня в камеру. А через несколько часов меня опять на «черном вороне» отвезли назад в Бутырскую тюрьму, где я в тюремной одиночке радостно справил день своего рождения. Мне исполнилось тогда тридцать лет.

 

ВЕРХНЕУРАЛЬСКИИ ПОЛИТИЗОЛЯТОР

 

Коллегия ОГПУ приговорила нас троих (Филиппова, Абатурова и меня) к лишению свободы на три года с отбыванием в Верхнеуральском политизоляторе. Через неделю нас с конвоем повезли в вагоне поезда в Магнитогорск, а оттуда грузовой автомашиной в Верхнеуральскую военно-

 

каторжную тюрьму, переименованную в ПОЛИТИЗОЛЯТОР. g пути на остановках поезда и под охраной конвоира нам разрешалось выходить из своего вагона и гулять вдоль состава. Мы были рады после заточения опять увидеть дорогие сердцу зимние пейзажи родной земли.

У города Магнитогорска показалась длинная высокая (под небеса) магнитная гора, а у подножия горы стоял стальной завод-гигант. История Магнитогорска вызывает у советского народа невеселые воспоминания. Как нам рассказывали местные крестьяне-старожилы, в этот пункт зимой и летом 1929—1930 года под конвоем привозили поездами миллионы раскулаченных русских крестьян, выселенных из российских сел и деревень, большинство из которых потом легли костьми на стройках пятилеток.

Магнитогорск начинался с кола, вбитого в замерзшую землю, от которого на все четыре стороны крестьяне-кулаки и подкулачники кирками и ломами поднимали целину и расчищали площадки под строительство фундамента для завода. Невыносимо тяжелые работы под открытым небом при пятидесяти градусном морозе, ужасающие жилищно-бытовые условия и вонючие испорченные продукты питания вызвали у заключенных эпидемию дизентерии и сыпного тифа. Люди умирали ежедневно сотнями и тысячами, а на их место сюда везли все новые и новые этапы заключенных.

Трупы умерших зимой не хоронились в землю, а постепенно на морозе скирдовались в кучи до весны, когда оттаивает магнитогорская земля. Эту жуткую картину смерти видели рабочие Магнитогорска ежедневно. Город вырос на крови и костях несчастных миллионов русских мужиков. Когда-нибудь историки расскажут правду российскому пароду, что в дни нашествия Батыя было куда меньше русских жертв, чем в дни господства палачей Ягоды и Берии, которые сгубили миллионы раскулаченных крестьян, погибших на строительных площадках городов, заводов, шахт и электростанций. Это все происходило на

 

земле народов нацменьшинств СССР в коварных и жестоких целях политического эксперимента по выравниванию социально-политических и экономических культур отсталых наций и народностей СССР...

От Магнитогорска до ковыльного Верхнеуральска было 60 километров пути. Старинная тюрьма была видна на расстоянии пяти километров. Она построена из красного кирпича в три этажа и замаскирована со всех сторон высокой каменной стеной, поэтому издали казалась старинным феодальным замком или крепостью.

В этой тюрьме в тот год сидели в заключении две с половиной тысячи советских граждан, молодых и старых членов большевистской партии, а также многих представителей других российских партий — социал-демократов (меньшевиков), социалистов-революционеров (эсеров), анархистов, дашнаков и прочих. Тюремщики рассказывали, будто до Октябрьской революции в военно-каторжной тюрьме отбывал наказание министр военных дел, известный царский генерал в отставке Сухомлинов.

В этой каторжной тюрьме сидела также знаменитая Фаина Каплан, стрелявшая отравленными пулями в В.И. Ленина. Вместе с ней в политтюрьме была ее дочь, родившаяся в камере.

Когда в Верхнеуральский политизолятор в 1929 году стали привозить большевиков-интернационалистов, Ф. Каплан с ее маленькой дочерью перевели с Суздальский политизолятор.

...Меня вместе с Филипповым втолкнули в камеру, в которой было десять коек. Восемь были уже заняты, девятая досталась моему напарнику Филиппову, а мне последняя - у самой двери (у параши). Так началась моя тюремная история, тянувшаяся с перерывами 24 года. Чтобы себе представить нравственное кредо заключенных нашей камеры, я попытаюсь набросать эскиз их биографий.