Чудо на сороковой день

А пока была задача отвоевать жизнь, победить охватывающие меня ледяные клешни смерти. В моем распоряжении было лишь одно средство — молитвы и медитации. К молитвам я был приучен с детства. О медитациях не имел никакого представления^[1] и пришёл к ним в ходе борьбы с болезнью. Я выбрал «Отче наш» — величайшую молитву, данную самим Спасителем, — и начал размышлять над каждым её словом. Уже вялым в то время умом я всё же сумел прийти к выводу, что в ней изложены почти все важнейшие идеи христианского учения. Если бы Евангелие было утеряно, а осталась одна эта молитва, то такие светочи как Иоанн Златоуст и св. Августин смогли бы восстановить сущность учения Иисуса Христа.

Первые несколько дней я ещё лелеял надежду, что это не пеллагрический понос, а простое рас-

стройство. Дней пять я скрывал своё состояние, цепляясь за право остаться на верхних нарах, но всё труднее становилось залезать на них, да и медперсонал кое-что начал замечать. И вот, мне предложили занять место в «трюме», как мы его называли, и улечься на койку только что умершего... Дни шли. Два раза в день заходила Марика, приносила покурить. Голод переставал уже мучить. Нередко я стал отдавать баланду, ограничиваясь только сухарями, да их тоже ел как бы по обязанности. Прошло пятнадцать суток — из меня просто хлещет. Длительность и исход болезни были известны. Каждое утро в глазах Марики я читал застывший ужас, немой вопрос, робкую надежду.

Сутки текут. Я молюсь. Силы падают. Болезнь продолжается. Прошло 20—25—30 суток. Оборачиваемость койки смертника уменьшилась благодаря мне почти вдвое. На меня стали смотреть как на исключение.

Прошло еще пять суток — понос не ослабевает.

35—36—37 суток. Я молюсь Богу, как зажженная перед Ним свеча. Всё то же — есть не хочется, курить противно.

38-39 суток. Страшная слабость, но на зов Марики подымаюсь и плетусь к выходу. Давно уже сказаны все слова утешения. Мой вид таков, что она спешит проститься, ей хочется заплакать. Сократив наше свидание, сославшись на что-то, она уходит. Я отметил это в своем сознании и побрёл на место.

Молюсь, размышляю, снова молюсь.

Сороковые сутки... Просыпаюсь с каким-то новым ощущением бытия. Слезаю с койки. Поноса нет? Я ощущаю прилив сил. В груди всё поет. Солнце кажется прекрасным. Забираюсь обратно и отворачиваюсь к стенке. Из глаз льются слезы радости, восторга, благодарности. Воздаю хвалу великому Богу. Бог отметил меня. Отныне я солдат Церкви. С легкостью юноши, преисполненный духовной силой молитвы, иду к двери. Там ждёт меня, как обычно, солнечная Марика. В глазах моих она сразу прочла, что я спасён.

Чудо, великое чудо совершил Бог в отношении меня, грешного!

Я многим рассказывал о феномене чуда в своем спасении. Скептики, конечно, называли это «самовнушением». Но современная наука, а главное — йогина, у которой гораздо больший опыт, чем у современных лабораторий, занимающихся психотерапией, говорит по этому поводу следующее:

— Самовнушением и внушением излечиваются функциональные расстройства, но не устраняются необратимые изменения в организме.

— Крупнейшие адепты йогины в её высших проявлениях могут восстанавливать разрушенные ткани легких, печени и других органов. Но это требует многолетнего обучения под руководством многоопытного учителя; и таких необходимых условий, как свет, воздух, обильное питание; при этом следует также производить омовения и владеть полным йоговским дыханием.

Все это отсутствовало в моём случае. И если я даже сумел ощупью познать верные формы ме-

дитации, то без строительного материала воссоздать ткани все равно невозможно. Таким образом, «самовнушение» лишено здесь реальной почвы. Не менее важно и то, что для прекращения поноса мне потребовалось бы в одну ночь вырастить миллионы ресничек. Совершеннейшая фантастика?

Следует обратить специальное внимание на тот немаловажный факт, что исцеление наступило именно после того, как я потерял память. Еще несколько часов, и у меня начался бы распад субстрата мозга, управляющего мышлением. Роль десницы Божией в этом процессе очевидна. Болезнь протекала под контролем великого Разума и была остановлена в заранее намеченной узловой точке.

Лишь позднее, через пять лет, я понял целесообразность свершившегося, когда вплотную приступил к выполнению данного обета. Постоянно обременённый делами и обязанностями текущей жизни, я должен был, почти не заглядывая в книги, пропустить через свой ум главное в развитии человечества, создать свое миропонимание, построить для этого сотни гипотез и от большинства из них отказаться... Если бы у меня была нормальная память, я никогда не справился бы с этой задачей. Для решения её нужна была tаbulа rаsа моего сознания, когда слабая гипотеза немедленно полностью стиралась, а новая возводилась без воздействия отвергнутых остатков.

Естественно, будучи объектом несомненного чуда, я не раз возвращался к объяснению такого рода явлений. Концепция мироздания, из которой вытекает механизм таких явлений, для меня неоспорима.