- 300 -

Расы — не предрассудок

 

Пристроившись в кбч, я восстанавливал свое здоровье и промышлял обменом. Я имел подходящих клиентов, но считал крайне важным достать немного растительного масла и яичного порошка, коль скоро, благодаря щедрой американской помощи, они появились даже в лагерях и выдавались основным категориям работяг, попадая, конечно, в первую очередь в руки придурков. Как работающий инвалид, снятый с больнич-

 

- 301 -

ного питания, я получал второй «котел», а тех продуктов нам почти не доставалось. Ночью работали всегда одни и те же кашевары. И поэтому за время своей карьеры на кухне я не смог завести знакомых среди тех, кто готовил днем. Вскоре у меня созрел план познакомиться с поваром-китайцем, который был выделен специально для изготовления пончиков и запеканок, но я не представлял себе, какая это трудно выполнимая задача.

До 1929 года, когда, благодаря нэпу, еще существовали мелкие частные предприятия, в Москве было много китайских прачечных. В моей памяти остались люди за витринами в белых рубахах и портах, неутомимо стиравшие и гладившие. Затем их заведения прикрыли и большинство китайцев пересажали, как шпионов. Во время генеральной чистки 1937 года китайцев и корейцев с Дальнего Востока выслали в Казахстан и значительную их часть тогда же пересажали по той же причине. В лагерях были целиком китайские бригады во главе с советским бригадиром из бытовиков, и почти все были уничтожены еще в предвоенные годы. Эти великолепные, исключительно добросовестные работники были необыкновенно выносливы, но не понимали языка и оказались беззащитными против истребиловки. В 1938 году, когда заключенных специально уничтожали в лагерях по причине их переполнения, десятники получили специальное указание ставить китайские бригады на самые тяжелые участки земляных работ, не засчитывали им вспомога-

 

- 302 -

тельные операции и даже записывали сделанное ими другим бригадам советских бытовиков. За невыполнение норм китайцев сажали на штрафной паек и доводили до полного истощения, а позже они попали за это в прокатившуюся по лагерям волну расстрелов. Поэтому до войны уцелели только те из них, кому удалось зацепиться в зоне за работу прачек.

Представители этой древней расы в нашем лагере были весьма далеки от русской и западной культур и в своем маленьком землячестве вели себя во исполнение привычных для них обычаев, в какой-то мере естественно уже трансформированных, но сохранивших достаточное своеобразие. Благодаря этому, они выделялись, что особенно интересно, так как в лагерях тех лет поведение и образ жизни зэков, в основном, не зависели от исходных и фактических качеств.

В «больничке» я видел таких китайцев. Они были, как и мы, страшно истощены, но резко отличались своим поведением:

— общались только между собой, не отвечали ни на какие вопросы, делая вид, что не понимают;

— днем спали или лежали без движения с закрытыми глазами, часто принимая причудливые, невероятные положения. Мысленно я сравнивал их с курильщиками опиума из какой-то хорошей, старой, еще немой иностранной кинокартины;

— при раздаче пищи они пробуждались или выходили из оцепенения лишь на время, необходимое, чтобы спрятать полученный паек в тум-

 

- 303 -

бочку, которая была в их распоряжении, так как все они лежали на нижних щитах;

— начинали ночную жизнь через час после отбоя, когда большинство уже засыпало. Деловито перемещались, бесшумно волоча самодельные туфли, тихо переговаривались друг с другом и, наконец, принимались за священнодействие насыщения, длящееся часами. Видимо, они обладали секретом, который был неведом даже йогам, если не отправились от всего этого к праотцам.

У меня были самые честные намерения в отношении повара-китайца, и я хотел узнать время, когда возле окошка, через которое он подавал обеды по третьему — лучшему — котлу, не было народа. Лучше всего было сунуться к нему через час после раздачи: придурки, дневальные и местные работяги получили уже свою еду, а производственные бригады не вернулись еще в зону. И вот, однажды с независимым видом я подал ему талон второго котла и немедленно получил его обратно. Одновременно я протянул правую ладонь, на которой в тряпочке лежал табак. Опытным взглядом курильщика он сразу оценил, что там было не менее трех спичечных коробочек, то есть трехдневная порция, которую мало кто мог себе позволить предложить. Но он отпрянул назад и замахал руками, крайне удивив меня, так как мой самосад имел большой спрос у придурков, славился своим качеством и про него говорили, что он крепок, как спирт. Я забрал в другом окошке полагающуюся мне баланду и побрел восвояси. Дорогой я понял причину

 

- 304 -

своего поражения. Лагерный быт вынуждал каждого повара кормить немалое число зэков, от которых зависело его положение на кухне и даже физическая безопасность. Это означало, что он должен был отдавать ряду лиц без талона наиболее ценную еду, и в количестве, сильно превышающем норму. Таким образом, котелки нарядчиков наполняли доверху запеканками, пончиками, иногда даже мясом, причем все заливали маслом, а для отвода глаз покрывали слоем каши. Остальные придурки получали соответственно своему положению и степени влияния на кухне. Уркачей тоже надо было кормить: главарей — как нарядчиков, а рядовым давать просто побольше каши. Во всех лагерях Советского Союза положение было одинаковым. Редко удавалось добиться количественного сокращения хищения, но изжить его не удалось еще нигде. Начальство, как правило, борьбу с этим не вело, лишь когда кто-нибудь попадался с поличным, главным образом из-за сведения личных счетов, отдавали приказ и виновника сажали в карцер. Добровольные осведомители играли на этом, выслеживая жертв своих доносов и шантажа с целью заставить себя кормить. Такой деятельностью занимался в свое время и наводящий страх дневальный кбч, хорошо известный кухне. А так как я был тоже из кбч, то китайцы недвусмысленно истолковали мое поведение. Открытие меня не столько опечалило, сколько рассмешило, и я решил продолжить усилия и поиск, но теперь я

 

- 305 -

делал это уже больше с назидательной, чем с коммерческой целью.

Вскоре я выяснил, что повар проживает в том же бараке, где и вся китайская колония. Я заходил туда пару раз, пытаясь увидеть Ваню-китайца, как его звали в лагере. И хотя дневальные встречали меня крайне неприязненно, я настаивал, объяснял, что мне надо с ним поговорить по делу. Видимо, на своем совете они решили, что от моего натиска не отделаешься и поэтому сказали зайти перед отбоем. На этот раз я услышал: «Ваня дома», и меня провели в отделенную глухой перегородкой часть барака. В лесном лагере такие причуды были неудивительны, ибо там все время что-то перестраивали, в частности, выгораживали в зоне мастерские для инвалидов. Я зашел в комнату, размером пять на шесть, очень чистую, с отверстием в полу. В таком подполе можно было держать компрометирующую Ваню-повара пищу и приобретенные на нее вещи. В случае обыска то, что оставалось на виду, мгновенно пряталось и закрывалось снятыми досками, которые были сложены в углу. Дневальный указал мне направление и вышел. Приближаясь к подполу, я увидел, как оттуда поднялся, высунулся какой-то человек, но сразу трудно было понять, кто это, хотя света от лампы хватало. Фантастическая обстановка, резко диссонирующая с галдящими переполненными бараками, способствовала потере ориентации. Ваня-китаец на все сто процентов сумел использовать свое особое положение. Вероятно, мой начальник кбч дал

 

- 306 -

ему разрешение на эту некоммунальную квартиру. Надзор в то время был крайне ослаблен, так как состоял из инвалидов войны, которые проходили раз в день через бараки, ни во что не вмешиваясь, а комендатура, по лагерной традиции, была, конечно, на содержании у кухни.

Я присел на корточки у крайней доски и улицезрел половину туловища Вани, в упор на меня уставившегося. Тогда я разыграл вторично все как по нотам: открыл ладонь, на которой лежало в той же тряпице то же количество табака.

В раскосых черных глазах китайца что-то блеснуло, он уперся руками о пол, изогнувшись, приблизил свое лицо к моему, и я услышал свистящий шепот: «Ваня — честный китаис, табаку не берет, Ваня — честный китаис». Он отодвинулся, а с моих уст сорвалось: «Ты — честный китаец, ну, а я — честный лагерник». Было ясно, что он не поймет заготовленную мною речь, и я ограничился несколькими сбивчивыми фразами на более доступном для Вани блатном жаргоне, которые должны были означать следующее: «Я вырвался из лап смерти, а теперь честной торговлей хочу поддержать свои силы, и ряд придурков ведет со мной дела. Можешь у них справиться. Молчишь, боишься? Смотри, это может повредить здоровью. Прощай!» Позже мелькнула догадка, почему Ваня принял меня в столь необычном положении. В случае агрессивных действий с моей стороны и желания вывести китайское землячество на чистую воду, мне была приготовлена западня: рядом с Ваней наверняка находи-

 

- 307 -

лась пара припрятанных свидетелей нашего разговора и его защитников на случай моих «военных действий». Ему ничего не составляло найти доброжелателей, хорошо знающих русский. Вполне вероятно, что у нас в дальнейшем могли бы завязаться торговые отношения, но я скоро ушел из зоны и стал работать на лесозаводе, где питание было несколько лучше. Для себя, после попытки войти в отношения с китайцем, я сделал вывод, которого придерживался все остальные восемь лет своей неволи:

Выдержит лишь тот, кто способен извлекать все необходимое для жизни из пайки хлеба и жалкого лагерного приварка. В тех условиях погоня за лучшим требовала несоразмерной затраты нервов и энергии, которые себя не оправдывали. Жаркая молитва питает дух, а дух помогает телу. Надежда на Бога, мир в душе и спокойствие помогают обходиться без недостающего и извлекать все ценное из скудного лагерного пайка. Помощь в виде посылок допустима лишь при критических состояниях организма: из-за возможного шантажа привыкать к ней нельзя.