ЛЮБОВЬ

 

Ну, а жизнь шла своим чередом, мы росли, у нас были свои дела, отношения, радости и заботы. Я уже говорил, что был довольно обособленным ребенком, меньше интересовался мальчишескими играми, чем чтением, и всегда больше любил общество девочек — с ними мне было и интереснее, и уютнее, и спокойнее.

Одно время я считал — это потому, что я так рано лишился матери и в своих сверстницах искал материнского тепла, но ведь и все детдомовские мальчишки росли без матерей, что не мешало им водить компанию друг с другом и делать вид, что девчонок они презирают. Я же и потом всегда предпочитал дружить с женщинами, и до сих пор убежден, что они не только душевнее и щедрее мужчин, но гораздо вернее их в любви, дружбе, во всех человеческих отношениях.

И влюбляться я начал тоже чуть ли не с пяти лет. Первая любовь моя была Лиза Беспалова — еще в первом детском доме, детсадовском, а потом и в школе. Про Иру Ермакову, в которую я влюбился в третьем классе, я упоминал. А были у нас в детском доме две сестры: Вера и Зина Монаховы, с которыми я очень дружил. Вера чуть постарше и покруглее, Зина — моя ровесница, худощавая и очень славная девочка. В нее я был влюблен. Было нам лет по восемь-девять. Как и все детдомовские ребята, я к этому возрасту был наслышан про разницу между мальчиками и девочками и про отношения между мужчинами и женщинами. Мальчишки очень этим интересовались и много говорили на такие темы. И я со всеми бегал подглядывать за девочками в девчоночью уборную. А лет в десять я очень внимательно прочел три тома "Мужчины и женщины". Но на моих отношениях с девочками все это никак не отражалось. Я их никогда не дразнил, не обижал. Мне кажется, что и девочки отличали меня от других ребят и охотно со мной водились.

С Зиной мы целовались... У нас в детском доме был большой зал, разделенный полуаркой. В первой половине стоял биллиард и другие игры, а за аркой — несколько столов

 

для приготовления уроков и бюст Ленина на фанерной тумбе, обтянутой красной тканью. Внутри тумба была пустая. Там было почти темно и очень уединенно и уютно. Мы были еще такими маленькими, что могли забираться туда вдвоем с Зиной, сидели там, скрывшись от всех, подолгу разговаривали о любви и целовались. Даже когда я "разлюбил" Зину, мы продолжали дружить с ней и Верой, говорили обо всем и всем делились — если кто-нибудь из нас раздобудет какой-нибудь еды. Помню, однажды мы втроем дежурили по столовой и я им сказал, что я их люблю и никогда не забуду. Буду помнить всю жизнь, что бы ни случилось. Они засмеялись, не поверили. А мы в это время разливали красный крахмальный кисель из бачка в чашки. И я сказал:

— Вот видите этот бачок? Сколько бы лет ни прошло, когда б мы ни увиделись, я сразу вспомню эту минуту и скажу вам — "бачок"!

Смешная клятва, правда? Но вот я действительно ее не забыл, хотя больше их никогда не встретил. После пятого класса их отправили в Орехово-Зуево на текстильную фабрику, и мы потеряли друг друга...

Разлюбил же я Зину из-за Тамары Синяковой, которая казалась мне самой красивой девочкой из всех. Это была несчастная любовь, потому что она не только не была в меня влюблена, но просто меня не замечала. Она была старше меня. К тому же она была у нас новенькой; это в наших детских домах было редкостью, да и вообще на новеньких всегда все обращают внимание. Мы все друг друга давно знали, и вдруг — новенькая и еще такая красивая! Многие тогда в нее влюбились. А я, чтобы посмотреть на нее украдкой, однажды во время мертвого часа поднялся по пожарной лестнице на второй этаж и по кронштейну подошел к окну, у которого спала Тамара. Мне было страшно идти по кронштейну. Но я увидел Тамару. Она спала, закинув руки за голову, и помню, как меня поразили и смутили волосики у нее под мышками.

Но больше всех девочек я в то время любил повариху тетю Шуру. Теперь-то я понимаю, что она была совсем молоденькая деревенская девушка, лет двадцати, не больше. Тогда же она казалась мне женщиной в возрасте. Может, она и сама натерпелась беды у себя в деревне, не знаю, только она меня очень жалела, с удовольствием меня подкармливала и иногда гладила по голове. И я платил ей нежной привязанностью.

 

Баскские дети приехали в Москву

 

Под сводами вокзала раздаются звонкие детские голоса:

— Вива Русиа!

— Вива Сталин!

— Салуд, камарадос!

Из окон вагонов выглядывают смуглые лица ребят. Сотни сжатых кулачков подняты вверх.

Когда специальный поезд, доставивший вчера утром из Ленинграда в Москву баскских детей, остановился у перрона, из вагонов грянул "Интернационал" на испанском языке.

Напротив вагонов с юными гостями Советского Союза стоит другой поезд. В нем — московские школьники, отправляющиеся в лагери. Они встречают зарубежных друзей приветственными возгласами...

Пионерки Арсенсион Рой и Кармен Урондо рассказывают нам об ужасах, которые они видели в дни бомбардировки Бильбао. На глазах девочек рушились дома, уничтожались целые кварталы, умирали близкие, родные. Голоса Арсенсион и Кармен дрожат от ненависти к фашистам, истребляющим прекрасную страну.

— Это наши враги, - говорят пионерки, - это ваши враги, это враги всего человечества...

А. Поневежский

Правда, 26 июня 1937 г.