Фирма веников не вяжет

 

Дело было в Махачкале, однако моим подзащитным был не дагестанец, а грузин Отари М., который постоянно жил в Сухуми, а в Дагестан приезжал каждое лето на заработки. Не сообщаю здесь его фамилии, потому что если он еще жив, то, наверное, процветает как талантливый предприниматель. Но в те времена частное предпринимательство было запрещено и прямо подпадало под действие УК.

А УК Отари уважал и потому действовал в соответствии с законом. Он заключил с одним из местных животноводческих совхозов трудовой договор, по которому принял на себя организацию подсобного промысла по производству веников. Сырье — бесплатное — дикорастущий кустарник в горах. Рабочая сила

 

дешевая за счет нахлынувших в эти теплые края студентов и цыган, а также бомжей и местной безработной молодежи.

Бухгалтерия совхоза составила, как полагается, калькуляцию и расценки на веники. Себестоимость одного веника составляла 65 копеек. Отпускную цену для покупателя франко-станция назначения или франко-склад покупателя директор утвердил в сумме 1 рубль. А по расценкам за отдельные операции (рубка веток, вязка веников, их подноска до транспорта и т.д.) прямые затраты в оплате труда рабочих составили 40 копеек. Цеховые расходы, куда входила оплата труда бригадиров и транспортировка веников до склада готовой продукции, — 10 копеек. И общесовхозные расходы, на которые относилась зарплата самого М. и транспортные до покупателя, еще 15 копеек, в том числе 5 копеек доплата самому М. Таким образом, чистая прибыль совхоза от каждого веника составляла по калькуляции 35 копеек. Фактическая же прибыль от производства веников была у совхоза еще выше, так как некоторые покупатели вывозили веники своим транспортом.

Благодаря подсобному промыслу совхоз по финансовым показателям числился одним из лучших совхозов республики, хотя по показателям основной деятельности отставал от них.

Выгодно совхозу? Да, безусловно. Выгодно государству? Тоже да, так как от своей прибыли совхоз платил налоги в бюджет.

Но органам МВД, заинтересовавшимся М., не было до этого никакого дела. Их раздражал автомобиль М. — старая захудалая «Волга», на которой он возил рабочим продукты на обед и пару бутылок вина, без которых М., как истинный грузин, за стол не садился. Ему предъявили обвинение в хищении государственных денежных средств в особо крупном размере и, конечно, арестовали.

В обоснование такого обвинения положили ведомости зарплаты, обнаружив в них несколько подставных лиц и много поддельных подписей. Наличие подставных лиц М. категорически отрицал, поясняя, что фамилии и адреса он указывал со слов рабочих, так как паспортов с собой многие не имели. Подделку не скольких подписей он объяснял неграмотностью некоторых людей, особенно цыган, и сложившейся практикой расчетов за фактически выполненные работы.

 

Дело в том, что бухгалтерия совхоза начисляла и выписывала рабочим зарплату только после поступления денег от покупателей на расчетный счет совхоза. Так как многие рабочие заканчивали работу раньше, и с ними надо было рассчитаться, М. выплачивал им зарплату из выданных ему под отчет сумм, а когда из бухгалтерии поступали ведомости на зарплату, за тех рабочих, которые уже уехали, действительно расписывались их товарищи или сами бригадиры.

Некоторые из местных рабочих и те, которых можно было разыскать, подтвердили объяснения М. и никаких претензий к нему не заявили. Но большинство найти было невозможно, так как за сезон сменялись сотни людей, приезжавших на летние каникулы или в отпуск отдохнуть и подработать. На их розыск и проверку поступления веников к покупателям, а также на проведение бухгалтерской и почерковедческой экспертизы ушло почти полгода, в течение которого М. томился в местной средневековой тюрьме.

Когда я туда явился на свидание с ним, то взмолился, чтобы нам разрешили беседовать во дворе, так как в темном каземате, отведенном для этой цели, дышать было нечем, хотя и на улице стояла невыносимая жара. Так как на первых порах я вел себя тихо и смирно, мне такую вольность разрешили, и мы беседовали с ним на лавочке под наблюдением надзирателя.

На М. было страшно смотреть. Немолодой и, видимо, когда-то полный мужчина, он был похож на немощного старца, потерявшего веру в жизнь и в правосудие. Он и в меня сначала не верил, считая, что противостоять дикому обвинению, предъявленному ему, я не смогу.

А обвинение действительно было диким и абсурдным.

Все заготовленные им веники были в целости и сохранности. На их производство и сбыт не было израсходовано ни одной лишней копейки. А если считавшиеся подставными лица на самом деле не работали и денег за свою работу не получали, то откуда взялись веники?

Сама по себе такая позиция для защиты годилась, но... я понимал, что по выводам бухгалтерской и почерковедческой экспертизы вполне может состояться и обвинительный приговор. Пони-

 

мал это и сам М. Он плакал и клялся своими детьми, что ни одной копейки у совхоза не украл, да еще за свои собственные деньги вынужден был принимать гостей из дирекции и бухгалтерии совхоза, а иногда из своей же зарплаты платил за бензин для автомобилей, занятых перевозкой веников, и давал «на лапу» работникам железной дороги, чтобы получать вне плана вагоны для отгрузки веников.

Надо было придумать что-нибудь из ряда вон выходящее для защиты хорошего человека.

Во время беседы с М. я, конечно, обратил внимание, что он плохо говорит по-русски. Выяснил, что он закончил только семь классов грузинской школы, а местными языками вообще не владеет. Многие же протоколы допросов и даже очных ставок следователь-кумык написал на кумыкском языке. А некоторые даже на лезгинском или лакском.

Но сразу брать быка за рога я считал нецелесообразным.

Для начала я попросил следователя перевести протоколы хотя бы для меня на русский язык. Следователь выполнил мою просьбу, и я выяснил, что никакого криминала против моего подзащитного в них не содержится.

Потом, извиняясь перед следователем за свою настырность, я заявил ходатайство о переводе этих документов на русский язык специальным переводчиком, который несет ответственность за правильность своего перевода. Пришлось следователю удовлетворить мое ходатайство, хотя на розыск специалиста-переводчика ушло некоторое время, а срок содержания М. под стражей скоро истекал. Переводчик оказался порядочным интеллигентным человеком, преподавателем русского языка в местном университете.

Когда он почти закончил переводить документы, я спросил его, насколько хорошо М. понимает русский язык. И получил нужный мне ответ: «Понимает на бытовом уровне». Я попросил уточнить: «Способен ли М. понимать по-русски юридическую терминологию, которая содержится в процессуальных документах?» И опять последовал прямой и честный ответ: «Нет, конечно. Только в случае, если ему разъяснят ее на его родном языке».

Этого было достаточно.

Ссылаясь на ст. 17 УПК РСФСР о праве обвиняемого требовать ознакомления со всеми материалами дела на его родном

 

языке, я заявил ходатайство о переводе всех материалов дела на грузинский язык.

Одновременно я обратился с жалобой к Прокурору Дагестана на нарушение органами предварительного следствия требований ст. 17 УПК РСФСР и ст. 20 УПК РСФСР о полном, всестороннем и объективном исследовании всех обстоятельств дела, поскольку не были допрошены директор, главный бухгалтер и кассир совхоза, а заключением почерковедческой экспертизы не установлено, кем именно подделаны подписи рабочих в ведомостях за полученную ими зарплату, что имело важнейшее значение для дела, поскольку во многих случаях зарплату рабочим выдавал не сам М., а бригадиры или кассир. Честно говоря, мне было жалко молодого следователя-кумыка, который к тому же каждый день поил меня крепким чаем. Я понимал, что его промахи не имели злонамеренного характера, а объяснялись просто недостаточной компетентностью и уверенностью, что в Махачкале все пройдет.

Но моя строптивость взыграла сразу, как только начальство СО МВД Дагестана, пригласив меня к себе, объявило, что меня не выпустят из Махачкалы, пока я не подпишу протокол об ознакомлении со всеми материалами дела.

На следующий день я отправился на прием к зам. Прокурора Дагестана Кехлерову (который позже стал зам. Прокурора РСФСР) и объяснил ему сложившуюся ситуацию, при которой, как я считал, дело не может иметь судебной перспективы.

Он понял меня и заверил, что завтра же направит в Москву постановление о продлении срока расследования дела и содержания М. под стражей еще на два месяца, в течение которых все ранее допущенные ошибки следователя будут исправлены. И все же он попросил меня подписать протокол об ознакомлении со всеми материалами дела в порядке ст. 201 УПК РСФСР.

Зачем же я буду подписывать такой протокол, если следствие по делу будет продолжено? Кроме того, я попросил у него указания о немедленном освобождении М. из-под стражи, поскольку установленный законом срок его содержания истек, а продлит ли этот срок Генеральный прокурор РСФСР, еще неизвестно.

В тот же день вечером ко мне в гостиницу явился директор совхоза. Он сказал, что является родственником одного из выс-

 

ших должностных лиц республики и у меня все равно ничего не получится. И откровенно заявил, что это дело ему уже стоило двух отар овец, но он не пожалеет и третьей, если оно будет окончено хорошо. Что он понимает под хорошим окончанием дела, я уточнять не стал и от ужина с ним отказался, опасаясь какой-нибудь провокации.

На следующий день я пришел к следователю, чтобы попрощаться с ним, но оказалось, что он заболел. Я тут же оставил в канцелярии заявление о том, что в связи с истечением установленного срока расследования дела считаю для себя невозможным принимать какое-либо участие в дальнейших следственных действиях, если таковые будут, и выезжаю домой, попросив меня уведомить о возможном продлении срока следствия, если сроки следствия и содержания моего подзащитного будут продлены в установленном законом порядке.

И поехал в аэропорт, довольный собой. Но угрозы руководства СО МВД оказались не пустыми словами. Из Махачкалы в Москву всегда было трудно вылететь, поэтому у меня в аэропорту был знакомый человек, который обеспечивал меня билетами.

Однако на этот раз он оказался бессилен. Возвратив мне деньги, он смущенно заявил, что в кассе дали команду мне билет не продавать.

Через два часа я выехал из Махачкалы поездом.

Вернувшись в Москву, я обратился с жалобой к Прокурору РСФСР, изложив в ней все пробелы и нарушения законности органами МВД Дагестана, и попросил срок предварительного следствия не продлевать из-за бесперспективности дела.

Не успел я получить ответ на свою жалобу, как мне принесли телеграмму из Верховного суда Дагестана о назначении дела к рассмотрению.

Ну что ж! Надо ехать. И вот я в Верховном суде Дагестана читаю протокол об ознакомлении обвиняемого и его защитника с материалами предварительного следствия с оговоркой: оба они от подписания протокола отказались. Конечно, я еще раз повидался с М. и рассказал о сложившейся ситуации. Он все понял.

И вот после первых вопросов об анкетных данных М. председательствующий по делу спрашивает его, почему он отказался получать обвинительное заключение по делу.

 

М. просит два раза повторить вопрос и отвечает:

— Какое заключение? Принести какой-то бумага. Много бумага. Сорок бумага. Ничего не понятно. Что такое калкуляция, идентичност, адекватност, симуляций? Зачем хищение? Какой хищение? Все веники продал. Совхоз деньги получил. Рабочий день ти тоже получил. Главный бухгалтер все ведомости проверял. Директор утвердил. Мне премия давал. Что там написано, не понимаю. Русский язык плохо понимай. Кумыкский совсем не знай. Цыганский только ругаться знай. Говорил следователю, давай грузинский язык допрашивай. Он ругал меня — симулянт. Прошу переделать все бумага грузинский язык.

Закончив говорить, он передал суду какую-то бумагу, написанную им на грузинском языке.

Я встаю и заявляю ходатайство о возвращении дела для дополнительного расследования и выполнения требований ст. 17 УПК РСФСР, а также о проведении целого ряда новых следственных действий.

Суд удовлетворил мое ходатайство.

На этот раз в аэропорту никаких затруднений у меня не было.

А через пару недель в моей квартире раздался телефонный звонок из Махачкалы:

— Генацвале! Меня сегодня выпустили из тюрьма. Написал им расписку о невыезде.

— О невыезде откуда? Из Махачкалы?

— Нет, с места жительства.

— А где у тебя место жительства?

— Сухуми.

— Потребуй от них денег на дорогу и отправляйся в свой Сухуми. А когда придет повестка, обязательно поезжай в Махачкалу.

Последний мой совет мне дорого обошелся. Его еще три раза вызывали в Махачкалу, и каждый раз я тоже приезжал туда.

Новый следователь только смеялся над нами: то свидетель не явился, то эксперта не нашел, то у него самого срочное задание. И каждый раз он отмечал повестки М. о его явке и мои командировочные удостоверения.

А месяца через два мне позвонили из Главного следственного управления МВД РСФСР и спросили, не знаю ли я случайно, где

 

скрывается мой подзащитный, так как на него объявлен республиканский розыск.

Я ответил, что республиканский розыск ничего не может дать, потому что подследственный проживает в другой союзной республике и его адрес хорошо известен следователю, по повестке которого М. уже трижды без толку являлся к нему.

Больше по этому делу меня не тревожили.

Будучи через два года в Сухуми по другому делу, я навестил М.. Он рассказал мне, что после моей беседы по телефону с МВД РСФСР его дом ограбили и унесли все ценные вещи. Он знал, кто это сделал, и заявлял в милицию, но результатов никаких не было.

Потом, по слухам, абхазца, его ограбившего, убили при какой-то криминальной разборке.

А веников, которыми в свое время М. заполонил все рынки в крупных городах России, по 3 рубля за штуку, больше нигде не видно.

Фирма М. больше веников не вяжет, а занимается теперь, как я думаю, более доходным и вполне легальным бизнесом.