Что грузину на пользу, то еврею во вред

 

О моем успехе в Махачкале по делу М. узнали мои коллеги. И некоторые решили воспользоваться моим опытом.

Вскоре мне довелось защищать в Мосгорсуде Софу Р., которую обвиняли в том, что по сговору с группой лиц она сбывала продукцию «подпольного цеха».

Однако этот цех был даже не подпольным. Он входил в состав Домодедовского райпромкомбината, который занимался выпуском и ремонтом разных товаров широкого потребления. Руководители этого цеха не то сами разработали, не то позаимствовали где-то технологию производства люстр из пластмассы «под хрусталь». Настоящие хрустальные люстры, как известно, стоят очень дорого и недоступны простым людям, а свои люстры начальство цеха продавало дешево.

Сотрудники цеха сами изготовили штампы для деталей, нашли какие-то химические предприятия, где отходы пластмассы выбра-

 

сывали в утиль, и из этих отходов наладили производство люстр в большом количестве.

За свое рацпредложение и освоение нового вида продукции они официально получили благодарность и премию от Мособлпромбыта. А их райпромкомбинат получал хорошую прибыль от производства этих люстр.

Их дело процветало несколько лет. Но затем руководители цеха пожелали выехать на свою «историческую» родину — в Израиль. И тогда...

Руководителей цеха обвинили в том, что львиную часть выпускаемых ими люстр они сбывали «налево» за наличные, а выручку присваивали. Вполне вероятно, что так и было на самом деле. Но доказательственная база их вины была слабой.

Просто «в поле зрения органов КГБ попала группа лиц, занимающихся хищением государственных средств в особо крупных размерах». Так было написано в письме КГБ СССР в адрес Прокурора Москвы.

В письме перечислялись фамилии этих лиц и содержалась просьба проверить выявленные КГБ обстоятельства и возбудить уголовное дело против них.

Но сейчас я позволю себе отвлечься от содержания дела и рассказать о неудавшемся приеме защиты одного из подсудимых, брата моей Софы, который, ссылаясь на плохое знание русского языка, потребовал судопроизводства на своем родном языке, которым он считал идиш.

Председательствующая по делу член Мосгорсуда Н.И.Маркина, известная своей предвзятостью, жестокостью и откровенным хамством, просто остолбенела от такой наглости подсудимого:

— Вы учились в русской школе?

— Да, но из-за плохого знания русского языка я ее не окончил.

— А ваша первая жена была русской?

— Да, но мы разошлись, потому что плохо понимали друг друга.

— А когда вы обыгрываете в преферанс русских, на каком языке вы с ними объясняетесь?

— В основном на французском. Для игры в преферанс нужно знать три французских слова: «вист», «пас», «мизер». Но я же не

 

утверждаю, что совсем не знаю русского языка. В тех пределах, которые необходимы для игры в карты или для разговора за столом при встрече с друзьями, я могу говорить и понимать по-русски. Но мой родной язык — еврейский. И я хочу давать показания на еврейском языке, и чтобы в суде присутствовал переводчик, который переводил бы мне все, что здесь происходит, на мой родной язык.

Я сидел за столом и еле сдерживался от смеха, потому что знал: кроме русского языка, он никакого другого не знает, а по-еврейски может только разве выругаться.

— Зачем ты придумал этот цирк? — спросил я Г.Падву, который защищал брата моей Софы.

— Это он сам придумал. Он считает, что это может помочь ему через десяток лет прослыть в Израиле узником совести.

— Но тогда он должен был заявить, что его родной язык иврит, а не идиш.

— Ну на иврите он вообще не знает ни слова, а на идише немного говорит.

— Что ты сейчас будешь делать? Поддерживать его ходатайство?

— А куда мне деваться? Я обязан его поддержать.

— На каком же языке ты сам с ним беседуешь?

— Тише. А то Маркина догадается задать ему такой вопрос.

Но Маркина придумала более хитрый ход.

В заседании был объявлен перерыв на несколько дней. За это время по ее заданию оперслужба Бутырок допросила сокамерников шутника, и все они показали, что он общается с ними на русском языке.

Более того, оперслужба изолятора назначила его политинформатором в камере. Ему давали на два часа «Правду», а он потом пересказывал содержание газеты другим заключенным, комментируя прочитанное.

Через неделю эти материалы были оглашены (вопреки закону) Маркиной в судебном заседании, после чего последовал отказ в удовлетворении ходатайства подсудимого. Но все-таки кое-какую выгоду из этого своего демарша он извлек. В знак протеста против антисемитского поведения Маркиной он вообще отказался давать какие-либо показания по делу.

 

Процесс этот продолжался долго, утомительно и неинтересно. Допрашивали сотни свидетелей, которые покупали люстры у моей Софы. Она их продавала во время выездной торговли на разных предприятиях города. Где и сколько она продала люстр, она не могла вспомнить. И эти сведения следственные органы, а за ними и суд черпали из каких-то списков покупателей, которые якобы когда-то вели председатели фабзавкомов и сохранили их специально для суда. Фальсификация? Уверен, что да. Но председатели фабзавкомов были хорошо подготовлены к процессу и подтверждали подлинность этих списков.

Что касается обвинения Софы в сбыте заведомо «левой» продукции, то оно вообще висело в воздухе и было основано лишь на предположении, что Софа должна была знать, что цех, где она работала официально экспедитором, сбывает через нее «левую» продукцию.

Всю выручку от продажи люстр она сдавала в бухгалтерию цеха. Получала за свою работу твердую зарплату, но размер этой зарплаты по тем временам был высоким, и это обстоятельство использовали против нее.

Кстати, шаткость обвинения Софы была настолько очевидной, что мне удалось еще во время предварительного следствия добиться освобождения ее из-под стражи. Однако она сделала большую глупость и не явилась по повестке в суд, что Маркина, конечно, использовала как еще одно доказательство виновности Софы, объявив ее розыск и, конечно, изменив сразу же меру пресечения на заключение под стражу.

Софа получила по приговору срок меньше других, но тем не менее отнюдь не малый — 8 лет. От наказания был освобожден только руководитель цеха К., который скончался от инсульта прямо на скамье подсудимых.

Мою кассационную жалобу по этому делу Мосгорсуд, или, как мы его тогда называли, Мосгорштамп, оставил без удовлетворения, чему в немалой степени, я думаю, способствовало письмо КГБ СССР, имеющееся в деле, о котором я уже сказал выше.

После освобождения (досрочно по амнистии через два года как мать несовершеннолетних детей) Софа получила разрешение на эмиграцию в Израиль и зашла ко мне попрощаться. Я ей пожелал счастья на новой Родине. С тех пор о ней ничего не слышал.

 

Заканчивая рассказ об этом деле, не могу удержаться, чтобы не написать еще несколько строк о Н.И.Маркиной. Она была не только суровой и жестокой по отношению к подсудимым, но и ненавидела адвокатов. Помню безобразную сцену в этом процессе. Я заявил какое-то ходатайство, которое привело ее в бешенство. Ош стукнула ладонью по столу и заявила, что лишает меня слова. Я тоже стукнул ладонью по столу и сказал, что слово — это то единственное, чего она меня не может лишить, и продолжал говорить, перекрывая своей речью ее истошные вопли. Ей стало плохо, и был объявлен перерыв, после которого я молча положил ей на стол свое ходатайство в письменном виде. Потом, как я слышал, ее выдвинули в зам. председатели Мосгорсуда. Но я постарался с ней более не встречаться.