Снова о Манефе, плохие новости

Манефа следила по-прежнему за мной, а также за Марусей, к которой относилась крайне враждебно. Это была своеобразная зависть, и объяснялась она тем, что Валентина Федоровна весьма холодно относилась к Манефе, а Марусю считала чуть ли не своим доверенным лицом. Можно было просто отделаться от этой санитарки, которая, видимо, имела своего покровителя, возможно даже в лице самого «опера», иначе она не вела бы себя так вызывающе. Лучше всего в таких случаях было бы включить ее в первый подходящий этап. Так обычно действуют в лагерях, чтобы избавиться от нежелательных элементов. Правда, и здесь требовалась определенная осторожность. Обычно этапы формируются за несколько дней до отправки, и зэки знают об этом, потому что в это время проводится медосмотр, санобработка и тому подобное.

Далеко не все зэки мечтали покинуть насиженные места, и если они подозревали, что их отправляют в этап, чтобы свести счеты, нередко успевали отомстить. Для этого требовались лишь клочок бумаги, карандаш и немного фантазии. Опера были рады получить любой донос, даже самый абсурдный, так как все остальное было делом техники. В итоге доносчик нередко вычеркивался из списка этапников, так как он требовался в качестве свидетеля.

Поэтому такие лица включались в списки этапников буквально в последние минуты перед отправкой, чтобы они не могли напакостить.

Я не собирался мстить Манефе. У меня были свои взгляды. Я придерживался того, что сказано в Евангелии: «Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы, и какою мерою мерите, такою и вас будут мерить».

Правда, Маруся имела короткий разговор с Манефой, в котором она намекала, что имеет очень хорошие отношения с нарядчиком.

— Ну и что дальше? — спросила с вызовом Манефа,— я этапа не боюсь. Меня никуда не пошлют. Через пять месяцев меня освободят.

— А тебя никто и не собирается посылать в этап,— парировала Маруся,— просто советую тебе прекратить слежку за мной и доктором, если не хочешь, чтобы урки помяли тебе бока.

Эта угроза подействовала на Манефу. Она прекрасно знала, что урки находятся в полной зависимости от санчасти и готовы сделать все, чтобы не портить с ней отношения. А что уголовники способны безжалостно избить любого, было всем хорошо известно.

Позади остались весна и лето, кончилась осень. Кажется, ничто не предвещало беды, но она явилась. В один из октябрьских дней Валя пришла очень грустная в свой кабинет.

— В чем дело? — спросил я.

— Плохие новости. Поступило распоряжение направить тебя в Кузьмине, в первую колонию. На замену.

— На замену? Почему?

— Этого я не знаю. По-моему, там кто-то из медработников проштрафился или не справился с работой. Там, кажется, вместо врача работает фельдшер или медсестра.

— И когда меня хотят отправить туда?

— В конце месяца, вероятно, дня через три-четыре.

Такого удара я не ожидал. Кажется, я только что был почти счастлив, если вообще можно быть счастливым в местах заключения, и вдруг все рухнуло. Воздушный замок, который я себе построил, лопнул, как мыльный пузырь.

— Не везет нам, Валюша,— это все, что я мог сказать.

— Да, Генри, судьба против нас. Я обнял ее.

— Что же мы будем делать?

— А что остается,— девушка погладила мое лицо,— только ждать.

— А ты меня будешь ждать?

— Конечно. Я же тебя люблю.

Оставшиеся дни мы строили планы, и одним из сложных вопросов было осуществление связи. На ее имя я не мог писать, потому что все письма проверялись. Она также не имела права писать от своего имени. Было решено, что писать будем под чужими, женскими именами.

— Сам знаешь, Генри, очень часто писать будет невозможно. Мне самой писать нельзя, могут узнать мой почерк. Поэтому придется действовать Марусе или моей хозяйке. Она очень хороший и порядочный человек. Подписываться буду вымышленным именем. Ты должен меня понять.

Мы даже обсудили возможность поездки Вали к моей матери во время отпуска, чтобы рассказать о наших намерениях.

Последние дни перед отъездом были для нас самыми тяжелыми. С великим трудом я осматривал больных, записывал истории болезни и эпикризы, проводил амбулаторный прием. Все остальное время мы старались быть наедине.