Мне делают предложение

В этой колонии я впервые получил не только спецодежду и валенки, но также и зарплату, правда мизерную. Я в этих деньгах особенно не нуждался, и они остались на моем счете в бухгалтерии так же, как и те деньги, которые мне периодически высылала мать. К 1947 году у меня накопилось четыре тысячи рублей, которые я берег, чтобы иметь немного денег, когда освобожусь. И вот, неожиданно, был произведен обмен денег из расчета 10:1. (До 3000 рублей меняли в сберкассах 1:1, от 3000 до 10000 — 3:2, свыше 10000 — 2:1). Деньги, которые хранились в сберкассах, не пострадали. Поскольку я находился в заключении, где нет сберкассы, но деньги хранились аналогичным образом, то рассчитывал получить их почти полностью. Я обращался в разные инстанции, но без успеха. В конечном итоге я стал обладателем только четырехсот рублей. Это было, конечно, тяжелым ударом для меня.

Деньги приносила мне раз в месяц молоденькая вольнонаемная сотрудница Наташа. Она приходила обычно после рабочего дня и всегда немного беседовала со мной. Девушка была очень миловидная, небольшого роста, круглолицая, пухленькая, с челкой, кареглазая, слегка курносая и с очаровательной улыбкой.

Она расспрашивала меня обо всем, откуда я, где учился, за что арестован, есть ли семья... И спрашивала она всегда с большим участием. Видно было, что она жалела меня.

Когда она уходила, то непременно подавала мне свою маленькую, мягкую ручку на прощание, а мою держала дольше положенного. Это не было принято между вольнонаемным и зэком. Не надо было долго размышлять, чтобы догадаться, что она думала обо мне. Уже по ее глазам я видел, что она влюблена.

Я относился к ней доброжелательно, но не больше, однако девушка вызывала невольную симпатию к себе и желание поцеловать ее румяные щеки и пухлые губы. И мне показалось, что она этого только и ждала.

Когда Наташа в очередной раз вручила мне положенную зарплату и после непродолжительной беседы попрощалась со мной, она никак не хотела выпускать мою руку. Мы стояли довольно близко друг к другу, и я прижал ее свободной левой рукой немного к себе и не почувствовал при этом сопротивления. Тогда я осмелел и поцеловал ее в губы. Наташа сильно покраснела и слегка испугалась, но не от поцелуя. Она посмотрела на дверь.

— Не бойся,— сказал я, обнимая ее еще крепче,— сюда никто не придет.

С этого дня Наташа стала приходить ко мне не только в дни зарплаты, но каждый раз вынуждена была искать какой-нибудь предлог, чтобы посетить зону. Обычно она заходила в аптеку под видом получения перевязочного материала или лекарства от головной боли или кашля.

Девушка была очень ласковая, и расставание давалось ей с большим трудом.

— Как не хочется уходить от тебя,— говорила она всегда, прощаясь со мной. И мне не хотелось отпускать ее.

Девушки в военные годы не были избалованы вниманием — почти все молодые парни находились на фронте. Правда, после 1945 года многие из них вернулись, но что касается таких деревень, как Кузьмине, то там парней можно было сосчитать по пальцам. Девушкам было трудно. Вполне возможно, что для Наташи это была первая любовь, и поэтому она принимала ее так близко к сердцу. Хотя она и не имела опыта в этом деле, но ей уже исполнилось двадцать два года, и чем чаще мы встречались, тем больше становилось желание и стремление не ограничиваться одними поцелуями.

Наташа не знала, как поступать дальше. С одной стороны, она боялась огорчить меня, с другой — сделать необдуманный шаг. Что касается девушек, то целомудрие еще было в почете.

И в один из вечеров она набралась смелости и, густо краснея и обнимая меня, решила высказаться.

— Генри, прости меня,— Наташа опустила глаза,— что я тебе в чем-то отказываю. Я люблю тебя, и если бы я не была девушкой, то с радостью и без колебаний отдалась бы... Но что я могу сейчас сделать, милый?

— Я тебя прекрасно понимаю, Наташа, и ничего у тебя не прошу. Пусть будет все так, как сейчас. Я на тебя не обижаюсь.

Мне показалось, что девушка не досказала своих мыслей, и, может быть, ждала от меня другого ответа. В этом случае она могла поставить условие: да, но если мы навсегда останемся вместе.

Об этом я не думал, тем более, что мои чувства несколько отличались от тех, которые имела Наташа. И еще я придерживался святого правила: никогда не обманывать девушек.

Вскоре наступила неожиданная развязка. В тот вечер Наташа пришла ко мне очень серьезная. Как всегда она немного покраснела, а затем, опустив глаза, сказала очень тихо:

— Генри, милый, не знаю как поступить.

— В чем дело, Наташа? — спросил я несколько удивленно.

— Мне сделали предложение.

— Предложение? Кто?

— Вот недавно приехал один капитан из города в командировку, может быть, ты видел его, такой светловолосый?

Я его вспомнил. Он ходил на днях по зоне вместе с Хачинским. Среднего роста, плотно сбитый, с простоватым, курносым, но добродушным лицом.

— Да, я видел его в зоне. И что ты ему ответила?

— Пока ничего.

— А почему ты спрашиваешь мое мнение?

— Я же люблю тебя, а не его. Как быть?

— Это ты сама должна знать.

— Я бы знала, но... — девушка не решилась продолжить свою мысль.

— Ты что хотела сказать, Наташа? Может быть, боишься?

— Нет, я не боюсь, но как-то трудно говорить об этом. Она сделала короткую паузу, а затем тряхнула головой и взяла мою руку, чтобы погладить ее.

— Генри, скажи мне честно, если хочешь, я буду ждать тебя, пока ты не освободишься. Я должна знать это сегодня, так как ждут моего ответа. Завтра капитан уедет в город.

На этот раз мне делали предложение. Очень не хотелось огорчить славную девушку, но как ответить ей на этот деликатный вопрос? О женитьбе я пока еще не думал, и Наташа не была моим идеалом. Я задумался и ответил не сразу. Я обнял ее.

— Пойми, Наташа, мне очень трудно ответить на твой вопрос, и это зависит не от моих чувств к тебе. Надо быть реалистом. Не забудь, что я заключенный, а ты вольнонаемная.

— Это я знаю прекрасно,— прервала она меня,— и для меня это не имеет значения.

— Я верю тебе, что ты меня будешь ждать, тем более, что мой срок кончается менее, чем через год.

— Он быстро пройдет,— девушка решила меня успокоить.

— Но ты забыла другое: я осужден Особым Совещанием НКВД СССР и считаюсь политическим преступником.

— Какой ты политический преступник? — Наташа засмеялась.

— Это ты так считаешь, но другие иного мнения.

— Я тебя не понимаю: и что из этого следует?

— Из этого следует, что мой срок действительно заканчивается в следующем году, но это не означает, что меня освободят.

— Почему? — Наташа сделала удивленное лицо.

— Я знаю сотни зэков, у которых срок кончился в военные годы и которые остались в лагерях «до особого распоряжения».

— Но сейчас не война, Генри.

— Войны нет, но порядки остались прежние. И кто знает, может быть, завтра пошлют меня по спецнаряду в другой лагерь. Что будет тогда? Я не имею права портить твою судьбу.

(Я оказался прав. 26.10.1948 г. вышла директива МГБ СССР и Прокуратуры СССР, согласно которой органы МГБ были обязаны вновь арестовать государственных преступников, уже отбывших наказания и освобожденных после ВОВ. Им предъявили прежние обвинения. Если не будут получены данные об антисоветской деятельности — дела передавать в ОСО для применения к арестованным ссылки на поселение. Многие из тех, кто в прошлом отбыл свой срок по 58-й статье, были вновь арестованы и осуждены. Меня спасло то, что я в это время уже стал спецпоселенцем).

— И что ты советуешь, Генри? — на меня смотрели грустные глаза.

— Если человек порядочный — выходи замуж. Пойми — на меня плохая надежда. У меня есть жизненный опыт.

— Но я же его не люблю.

— Очень многие выходят замуж не по любви. Это придет позже.

— А ты на меня не обижаешься?

— Нет. Для меня самое главное, чтобы тебе было хорошо и жизнь твоя складывалась счастливо. Это важнее, чем мои чувства к тебе.

— Ты хороший, Генри,— Наташа обняла меня.— Мне будет очень нелегко забыть тебя. Давай поцелуемся на прощание.— Она поцеловала меня долгим и страстным поцелуем в губы и на этот раз не отстраняла мои руки.

Больше я ее не видел. Через день она уехала со своим капитаном в Йошкар-Олу.

Я ее понимал. Она должна была, как Мила и Валя, устроить свою судьбу. В этом Богом и людьми забытом месте, каким было Кузьмине, это, возможно, был для нее единственный шанс, который нельзя было упустить.