КПЗ

Череповецкий отдел НКВД, милиция и их службы занимали целый квартал улицы Советской в центре города.

Камера предварительного эаключения - КПЗ размещалась во дворе с выходом на улицу Труда, представляла собой - деревянный, из крепкого, толстого бруса полудом, полубарак. С начала комната дежурного 15-16 м². Из этой комнаты четыре двери в камеры. Меня поместили в среднюю, метров 8м² . Обитая железом с двух сторон дверь. От стены до стены поперек камеры деревянные из толстых досок нары по краям обитые железными полосами. В стене окошечко размером с небольшую форточку с металлической решеткой. Около дверей деревянная бочка с крышкой - параша. В дверях круглое диаметром около шести сантиметров отверстие - глазок, через который дежурный наблюдает за содержащимися в камере. Пол и нары серо-темного цвета, так как, не моются. Постельной принадлежности никакой нет. Зато в огромном количестве ползающие по стенам, нарам клопы. Душный, сероводородный клопяной запах.

Перед водворением в камеру обязательный атрибут - обыск. Раздевают догола. Прощупывают одежду, выворачивают все карманы, смотрят в рот, заставляют нагнуться, раздвинуть ягодицы. Проверенную одежду бросают на пол с явным, преднамеренным пренебрежением и унижением. Даже если стоишь рядом с милиционером, то он рубашку не подает в руки, а как-то боком поворачиваясь бросает на пол. С этого момента человек теряет свое человеческое достоинство, он становится бесправным, беззащитным существом в полной власти отупевших, самолюбующихся

садистов. Любые попытки сопротивления жестоко наказываются физически в сопровождении матерщины, ругательств. За попытку что-либо доказать следует удар по зубам.

После обыска составляется протокол с описанием особых примет на теле, описанием вещей, в чем одет, а то что в карманах вносится в протокол по усмотрению обыскивающих. В результате большинство денег или ценностей /если есть таковые/ в протокол не попадает, с собой в камеру брать ничего не разрешается. И обязательно подпись обыскиваемого, что он претензий не имеет, все записано верно. За отказ от подписи по зубам, а то и хорошей взбучкой заставят подписать, что они хорошие, вежливые, честные.

Итак, я оказался в камере КПЗ. Лег на нары, но вскоре вынужден был встать, так как из всех щелей армии клопов бросились на меня в атаку и победа была за ними, несмотря на то, что я уничтожил несколько десятков.

От всего пережитого, от укусов клопов о сне не могло быть и речи. Часов в 8 утра захлопали двери соседних камер, разговоры в дежурке, открывают двери ко мне... Вошел новый дежурный, спросил фамилию, имя, отчество, год рождения, проверил просмотрел стены, окно, нары, не сломал ли я чего-либо, дверь захлопнулась. Начался мой первый день пребывания под арестом.

Время движется удивительно медленно, час длится бесконечно. В голове роем кружатся разные мысли. Я до усталости в ногах хожу по камере. Два шага вперед, поворот - два шага назад и так беспрерывно. От усталости ложусь на нары, но какая-то сила буквально подбрасывает меня и вновь начинаю шагать, вернее топтаться.

Чтобы забыться, уйти от действительности, начинаю вспоминать прочитанные книги. Вспоминаю биографии наших вождей: Фрунзе, Ворошилова, Дзержинского, как они стойко переносили тюремный режим,

как они твердо, достойно вели себя. Как же они, борцы за народ, терпели мучения ради него. Их сильный дух не смогли сломить ни тюрьма, ни каторга. Достойный пример для подражания.

Вспоминаю и мысленно стараюсь представить себе в деталях моментных из трех мушкетеров, граф Монте-Кристо и другие.

Но вот лязгнул металлический засов в дверях, дверь открылась и под наблюдением милиционера какой-то мужчина подает мне пайку хлеба, кружку с кипятком. Это завтрак. Хлеб на весь день 600 грамм. И хотя я был голодный, но есть не мог. Хлеб буквально застревал в горле. А вот теплую воду выпил почти всю кружку сразу. И опять потянулись бесконечные минуты в ожидании неизвестного.     Никто ко мне не заходил, никто ничего не говорил.

В обед дали капустный суп, но уже без хлеба, несколько ложек пшенной каши и кружку воды. Вся посуда была алюминиевая, и ложка, и кружка, и миска. После еды посуду всю забрали. Стоящая в углу параша издавала зловоние и была почти полная, видимо не очищалась давно, ею пользовались находящиеся до меня в этой камере. Запах вони от параши, от клопов, арестантский пот пропитал все стены, пол, нары да и самих охранников-милиционеров, от которых этот кпзешний запах исходил даже вне стен этого помещения.

После обеда, примерно часа в два дня открылась дверь в камеру и мне сказали: - "На выход", именно "не выходи", а "на выход". Это слово в самой своей сути уже подчеркивало, что тебя не выпускают, а только временно приказывают выйти.

        Один из милиционеров осмотрел меня, проверил карманы, приказал: "Руки назад" и идти. Меня через двор провели в рядом стоящее трехэтажное белое здание и мы по внутренней лестнице поднялись на второй этаж. Посредине здания был коридор, из которого вели двери в  разные

кабинеты. Меня ввели в один из этих кабинетов площадью около 20 метров. Окно выходило на улицу, решетки не было. Солнечный свет ярко падал на пол. Около окна наискосок к углу стоял массивный стол, перед столом табурет, на который мне приказали сесть. За столом сидел чисто выбритый, в отглаженной военной одежде, румяный лет 28-30 мужчина. В петлицах его гимнастерки светилось по три рубиновых квадратика, что по общевойсковому соответствовало званию старшего лейтенанта, а по НКВД - только сержант.

Приглядевшись внимательно, я узнал в сидевшем за столом мужчине того самого военного, который меня арестовал и увел из квартиры. Он молча внимательно смотрел на меня, молчал и я. Минут через десять нашего молчания он, откинувшись от спинки стула, как-то иронически-пренебрежительно сказал: "Ну что, освоился в КПЗ?" А затем резко с ударением по слогам не сказал, а бросил мне в лицо: «Ты арестован как враг народа, вот постановление на твой арест, нам все известно. Рассказывай о своей деятельности». Я ответил, что никогда не был врагом, не знаю их и мой арест мне совершенно непонятен, я ни в чем не виновен, считаю арест ошибочным и прошу отпустить, мне сегодня нужно сдавать последний экзамен.

Военный рассмеялся и сказал, что экзамен будешь сдавать мне. Попросил расписаться в постановлении, что я с ним ознакомлен. Я машинально "пробегал" глазами это постановление и расписался. На этом первый допрос был окончен. В кабинет зашел милиционер /видимо ожидал в коридоре и вошел по скрытому сигналу/ и меня вновь провели в КПЗ и посадили в ту же камеру.

Я вспоминал своих друзей, товарищей по учебе мысленно старался представить себе что они делают в данное время, вспоминают ли меня, что обо мне говорят, мыслят, в чем подозревают и чем объясняют мой арест, в чем меня обвиняют или предполагают мою вину, мое преступление. И как не напрягал свою память и мысли, ничего дельного не мог

представить. Вспоминалось детство, юность, отдельные эпизоды из жизни. Не покидали голову мысли о родителях, родственниках. Как им сообщат о моем аресте, в чем меня обвинят. Я представил, как рыдает мать и сурово нахмурит брови отец, как окаменеет его лицо и вероятно, подражая матери, заплачут братья и сестры. Какие пойдут разговоры среди родственников, да и вообще односельчан. Начнут каждый по-своему выдумывать мои преступления и, вероятно, сойдутся на общих выводах, что без причины не арестуют, вероятно, я совершил серьезное преступление. Никто не скажет настоящей причины моего ареста, да я и сам не знаю. Воспоминания о родителях спазмой сжимали мое горло и слезы сами катились из глаз. Что будет со мной в дальнейшем меня мало беспокоило, а переживания родителей очень тревожили меня. Я вспомнил как отец, когда мне было еще три года, посадил меня верхом на коня и я поехал к реке на водопой. Лошадка была очень спокойная и послушная к управлению удилами. Я проехал вдоль всей деревни, чтобы получить удовольствие и показать какой я лихой наездник. Отец ехал за мной на другом коне, готовый в любой момент оказать мне помощь. В будущем верховая езда мне всегда представляла удовольствие и уже подростком мог управлять конем и мчаться карьером.

А пока что я сидел на нарах в камере и горькие думы одолевали мою голову.