- 257 -

Глава 17

Познание офицерской жизни –
Москва, Козельск, Подмосковье, Ужур

 

Призыв в армию был для меня трагедией. Рушились все планы поездки за границу. Я вначале растерялся, а затем начал обзванивать своих товарищей, предупреждая о том, что с ними может быть то же самое. Нескольким из них, участвовавшим в строительстве «Дворца пионеров» на Ленинских горах, удалось отвертеться от армии, хотя приказы об их призыве министром обороны были уже подписаны. Через несколько лет мы узнали, что постановление о призыве в армию имел право подписать только Председатель Совета министров по решению Президиума Верховного Совета СССР. Но Хрущев дал указание, и министр обороны его выполнил. Армии нужны были грамотные, квалифицированные офицеры, и она их получила. Были призваны десятки тысяч офицеров запаса. Началось серьезное противостояние империалистической Америке и активная подготовка к третьей мировой войне. Военные строители внесли в те годы большой вклад в укрепление обороноспособности нашей страны. Полным ходом шло строительство ракетных баз стратегического назначения по всему Советскому Союзу. В этом активное участие принимала наша головная организация в/часть 54124, в которую я попал. В те годы она располагалась в нескольких километрах от метро «Сокол», напротив Дипломатической академии, где впоследствии будет построена станция метро «Октябрьское поле». Пройдет 15 лет, и меня назначат начальником УНРа, который будет находиться в 100 метрах от в/части 54124 тех времен.

А пока, в июле 1962 года, я прибыл к новому месту службы и сразу задал командиру вопрос: «Товарищ подполковник! Посоветуйте, пожалуйста, как мне уйти из армии?», чем вызвал у командира в/части 67617 подполковника Харатова взрыв хохота, который продолжался несколько минут. Потом мы успокоились, я рассказал Сергею Никитовичу свою биографию, и началась моя военная жизнь.

 

- 258 -

Первое время я ходил в гражданской одежде, а затем, получив полевую форму, стал щеголять в хромовых сапогах, галифе, гимнастерке с портупеей и погонах с двумя маленькими звездочками. Начались обычные строительные будни. Первым моим объектом стал военный госпиталь в пос. Чернево по Волоколамскому шоссе.

Затем меня подключили к строительству спецобъектов противовоздушной обороны г. Москвы в 40–90 км от центра столицы. Работа шла круглосуточно. Главной задачей нашего «большого» управления было участие в строительстве ракетных баз в Козельске, Тейково и Костроме. Первая очередь их строительства должна была быть закончена в 1964 году. В декабре 1962 года мне предложили работать во вновь созданном управлении в лесах под Козельском в должности главного инженера УНРа. Я согласился, хотя Харатов был против моего ухода, так как планировал меня назначить начальником ПТО.

Холодной снежной ночью в феврале 1963 года я прибыл в расположение УНРа, находившегося под Козельском. Начальником УНРа был в то время полковник Крымский, со временем ставший начальником технического отдела в/части 54124. Почти весь линейный персонал был составлен из молодых офицеров: капитана Шейнкермана, лейтенанта Бочарова, лейтенанта Григоренко и других. Начальником ПТО назначили лейтенанта Сашу Гречаника, призванного тоже из запаса. Коллектив мне понравился.

Наш УНР подчинялся одновременно и Москве, и местному строительному управлению, которое было специально создано для строительства ракетного комплекса. Строительные площадки находились на расстоянии нескольких километров друг от друга, и одной из основных задач строителей была прокладка нормальных дорог. Было принято решение выполнять дороги из железобетонных плит, что в значительной степени ускорило строительство. Наше же управление занималось строительством инженерных сетей и монтажом внутренних систем вентиляции, отопления и водоснабжения внутри ракетных шахт и других специальных сооружений. Особенно остался в памяти монтаж КОДов (клапан отсекатель диафрагмовый) для спецвентиляции – этаких болванок, похожих на бочки, массой около 100 кг. Их монтаж пришлось вести в тот момент, когда все строительные и специальные работы были уже

 

- 259 -

закончены. Начинались испытания, и все трубопроводы были заполнены спецпродуктами. Под нами была пропасть глубиной 30 метров, и любое неверное движение могло привести к ужасной аварии. Мы лазали, как акробаты по висящим лестницам, не думая о возможных последствиях. Но все обошлось без сюрпризов, и объект был сдан вовремя.

Офицеры, их семьи и гражданские специалисты жили в городке, расположенном в лесу. Неподалеку протекала река Жиздра. Было построено большое количество сборнощитовых общежитий, двухэтажных домов из бруса, столовая, баня, детсад и школа. Объект был очень важным для обороны нашего государства, мы понимали это и старались работать как можно больше и лучше.

Действительно, вспоминая то время, удивляешься нашей общей самоотдаче, желанию как можно быстрее и качественнее выполнять поставленные командованием задачи. Не было нытья и жалоб, все работали, не обращая внимания на некоторую неустроенность быта и нехватку отдельных продуктов.

Общий темп захватывал всех: и офицеров, и солдат – военных строителей, которых было более 10 тыс. человек, и гражданских специалистов, командированных из Москвы и других городов СССР.

Мы быстро нашли общий язык с руководством генподрядных и монтажных УНРов. На ближних площадках строительными работами руководили начальник УНРа капитан Чеков и его главный инженер капитан Литвиненко. Электромонтажными работами командовали майор Сухов и капитан-лейтенант Фоменко. Все они в дальнейшем стали руководителями крупных организаций, а Николай Васильевич Чеков стал генерал-полковником, заместителем министра обороны по строительству и расквартированию войск.

Сначала я жил в нашем городке в общежитии, а затем, получив комнату, перевез из Москвы всю семью. Дети были совсем маленькими – Саше 6 лет, Лене 2 года, и жене пришлось заниматься их воспитанием, уже не думая о работе. Правда воспитание не всегда проходило гладко. Однажды Саша залез на сосну, росшую около нашего дома, сорвался и повис на сучке, который вонзился ему в тело подмышкой. На его крик сбежались жители дома, с трудом сняли его с дерева и быстро донесли до поликлиники, где ему сделали операцию.

 

- 260 -

Лена тоже отличилась. Капитан-лейтенант Фоменко подарил нам «козла». Его использовали для обогрева комнаты, так как отопление работало плохо. «Козел» состоял из асбестоцементной трубы, на которую была намотана стальная проволока. Жена вымыла Лену, а она, забыв, что раскаленный «козел» стоит у стены, попятилась назад и случайно присела на него. Несколько секунд она ничего не чувствовала, так как на ней были надеты трикотажные колготки, а затем раздался дикий крик. Вбежавшая в комнату Люда чуть не упала в обморок, увидев маленькую дочь в клубах дыма – горели колготки. Врач в течение нескольких дней вытаскивала из тела Лены обуглившиеся остатки колготок. Следы от «козла» остались на всю жизнь.

А на стройке жизнь шла своим чередом. Ежедневные вечерние планерки иногда затягивались до ночи. Особенно их любил генерал-майор Волков Всеволод Викторович, курировавший наше строительство. Это был артист, в лучшем понимании этого слова. Если бы не военное строительство, то ему нужно было бы находиться на театральной сцене. Человек умный, начитанный, грамотный инженер-строитель, хорошо разбирающийся в психологии людей, он на планерках задавал офицерам такие вопросы, которых от него никто не ожидал. Часто ответы сопровождались хохотом всего зала, обстановка разряжалась, чего и добивался генерал Волков.

На одной из планерок Волков выслушал доклады нескольких офицеров, был очень недоволен, так как сроки ввода объекта были на грани срыва, и решил вторично повоспитывать одного из старших офицеров, но не заметил, как тот после первого доклада вышел из кабинета, где проходила планерка, в коридор.

Началось воспитание: «Как же ты, моряк, можешь срывать правительственные сроки? У тебя что же под морской фуражкой все мозги вымерзли?» И так далее. Монолог продолжался минут десять. И вдруг из угла кабинета раздался тоненький голосок: «Товарищ генерал, а подполковника в кабинете нет, он вышел». Генерал встрепенулся и выпалил: «А для чего же я свое красноречие трачу?» Раздался хохот, и в этот момент в кабинет вошел подполковник. Надо было видеть лицо генерала Волкова в этот момент...

К нам вместе с заместителем министра обороны и его заместителями часто приезжали в командировку наши москов

 

- 261 -

ские начальники: полковник Сурмач Сергей Емельянович, прекрасный человек и руководитель, с которого я всегда брал пример и учился у него всю жизнь; главный инженер Управления полковник Молошок Вениамин Моисеевич и начальник монтажного отдела капитан III ранга Василий Храпко, дослужившийся в дальнейшем до звания контр-адмирала.

Через два месяца после моего назначения в Козельск нам выделили в Москве двухкомнатную квартиру, недалеко от Ленинского проспекта, на втором этаже пятиэтажного панельного дома, которые потом стали называть «хрущев-ками». Это было так неожиданно, что мы не успели прийти в себя от свалившегося на нас счастья. Мне предоставили отпуск на неделю, и мы поехали в Москву получать квартиру. Вначале, в субботу, поехали в райисполком за ордером. Нам выписали ордер и уже хотели отдать его мне, как инспектор вдруг спросила: «А где гражданин, который вселяется в вашу комнату?» Его-то мы с собой и не взяли. Поэтому получение ордера отложили до понедельника. Вернувшись домой, я позвонил новому хозяину нашей комнаты и предложил поехать посмотреть новую квартиру, так как адрес мы уже узнали.

Приехали туда в воскресенье днем, и вдруг к своему ужасу увидели, что в дверь квартиры уже врезан замок. Это было очень странно. Но мой товарищ сказал: «Тебе ордер выписали, выписали. Это твоя квартира, ломаем дверь!» Он толкнул дверь плечом, замок отлетел и мы вошли внутрь. В квартире уже стояло несколько чемоданов. Мы были в шоке. Первым пришел в себя мой новый товарищ. Он сказал: «Спокойно, давайте врезать свой замок!» Через 10 минут замок был врезан, а я большим кухонным ножом довертывал шурупы. И вдруг раздался звонок. Я открыл дверь и, о ужас, увидел перед собой генерала. Да, настоящего генерал-майора, очень удивленного и даже немного возмущенного. Начались переговоры. Генерал вместе со своим шофером пытались войти в квартиру, а мы, то есть я, мой новый друг, жена и теща, их не пускали. Эта «битва» продолжалась около получаса. Самое смешное и трагичное было в том, что ни у меня, ни у генерала не было ордера на эту квартиру. Потом генерал приказал шоферу вызвать комендатуру и арестовать наглого лейтенанта, размахивающего кухонным ножом, а умная теща потихоньку сказала мне, чтобы я быстро уезжал, так как меня действительно арестуют и мы уже

 

- 262 -

точно лишимся квартиры, что мне и пришлось нехотя сделать. Через несколько часов Люда и Анна Семеновна вернулись к нам домой и рассказали, что «генерал очень хороший, он нас внимательно выслушал и сказал, что в его будущую квартиру в этом доме незаконно вселился какой-то сумасшедший и грозит зарубить всю семью топором, если его не оставят в покое».

Генерал поехал в райисполком, и ему дали номер нашей квартиры, так как я не успел получить ордер. Жена рассказала генералу, что я прохожу службу в Козельске, а моим московским начальником является полковник Сурмач. Генерал обещал в понедельник утром позвонить Сурмачу на работу и помочь нам в получении другой квартиры. Когда в 9-00 я прибыл в кабинет полковника Сурмача, то увидел улыбку на его лице и понял, что генерал ему уже позвонил, и он все знает. Сергей Емельянович задал мне только один вопрос: «Ну, как же ты на генерала с ножом нападал?» Я рассказал ему всю эту трагическую историю.

Говорят, что все, что ни делается, делается к лучшему. Через две недели нам дали такую же квартиру в доме рядом. Но было одно немаловажное преимущество, окна новой квартиры выходили теперь не на улицу, а в тихий двор, где мы посадили перед нашими окнами семь березок. Теперь, более чем через 30 лет, они превратились в могучие деревья, возвышающиеся над крышей нашего дома.

В начале мая 1964 года наши объекты с инспекционной поездкой посетил командующий Московским военным округом генерал армии Белобородов А.П. При объезде его сопровождали командиры всех войсковых частей, дислоцирующихся под Козельском. Но мой командир – подполковник Карпович заболел, и пришлось ехать мне.

Кавалькада из 40 легковых машин растянулась на километр. После посещения самой дальней площадки мы остановились около реки на окраине соснового бора, где командир ракетной дивизии, наш главный заказчик, устроил обед на свежем воздухе. Снег еще не сошел, журчали ручьи, мохнатые высокие сосны перешептывались друг с другом. Быстро были поставлены столы, появилась закуска и водка. Белобородов пригласил всех генералов и офицеров за стол. Самое смешное было то, что среди десятка генералов и трех десятков полковников оказался всего один младший офицер, им был я – старший лейтенант Великанов.

 

- 263 -

Обед прошел в спокойной, непринужденной обстановке. Этому способствовала прекрасная весенняя погода, яркое солнце и совершенно изумительный лесной воздух. Из разговоров начальства мы поняли, что дела у нас, т.е. у военных строителей, идут неплохо.

А затем – снова в Козельск, потом – в наш военный городок, где Афанасий Павлантьевич Белобородов произнес свою знаменитую фразу: «Дружба, дружбой, а табачок врозь». Через полгода мы сдали в эксплуатацию все основные площадки, и ракетные комплексы были вскоре поставлены на боевое дежурство.

В воскресные дни мы иногда ходили на рыбалку на Жиздру, ловили плотву, головлей, а иногда и небольших щук. Но главным развлечением было купание. Все лето дети проводили с матерями на реке и в лесу, собирая грибы. Я это чаще всего делал, когда переезжал с площадки на площадку. Однажды недалеко от дороги нашел 25 белых грибов, стоящих кружочком. Очень жалел, что не было фотоаппарата. У меня почти полтора года был прекрасный шофер – солдат Адам Шкляревич из Белоруссии. Очень толковый, исполнительный, добросовестный человек. После окончания службы он женился на козельчанке и остался в тех краях. Через год после моего отъезда из Козельска в Москву он неожиданно приехал осенью к нам и привез большой ящик антоновки из своего сада. Наша встреча была очень теплой.

Осталась в памяти встреча Нового 1965 года. Мы закончили предварительную сдачу объектов, подписали акты рабочих комиссий и лихорадочно устраняли недоделки, чтобы акты государственной комиссии были оформлены 30 и 31 декабря. Из Москвы приехало много генералов, офицеров, представителей заказчика, наладочных организаций и руководства Министерства обороны. Работали день и ночь. Генерал Волков заканчивал планерки в 1–2 часа ночи, требуя от нас выполнения поставленных задач к 8–9 утра, чтобы на следующий день повторить все сначала. В этой кутерьме все забыли про Новый 1965 год. И вдруг в ночь с 30 на 31 декабря, после планерки, нам объявляют: «Генерал Волков уезжает в Москву в 16 часов 31 декабря, вернется 2 января. Всем офицерам и служащим выезд в Москву запрещается. Нужно активно работать и закончить устранение недоделок до 2 января».

 

- 264 -

В зале повисла тишина, такая темная, вязкая и жгучая. Мы вдруг вспомнили про Новый год и одновременно почувствовали, что мы совсем несвободные люди и нас оставляют за решеткой. Весь день 31 декабря прошел в обычной предновогодней суете. Подведение итогов года, подписание приказов, планы на январь, дежурство на праздники.

Генерал Волков уехал на «Волге» в 18-00. Через час, изрядно поволновавшись, уехал главный инженер в/части 54124 полковник Каневский. Я думал до 20 часов 15 минут. Вся моя семья уже переехала в Москву, так как приближалось полное окончание работ в Козельске. Саша учился в 1-ом классе московской школы, да и новая квартира требовала большого внимания.

В 20-20 я посадил в свой ГАЗ-69 еще трех человек, живших в Москве, и мы выехали на заснеженную зимнюю дорогу. Нужно было проделать путь длиной 220 км до моего нового дома на Ленинском проспекте. По дороге были и аварии, и пробки, и уставший молодой шофер. В конце пути мне пришлось сесть за руль самому. Но мы выдержали все и в 23 часа 55 минут я открыл дверь своей квартиры. Мы проехали 220 км за 3,5 часа, то есть со средней скоростью 65 км/ч. Для зимы это был рекорд.

А дома стояла наряженная елка и за праздничным столом сидели наши друзья. Новый год встретили очень хорошо и уже 2 января вернулись в Козельск, где я проработал еще три месяца. В марте 1965 года я был переведен в Москву, сначала в в/часть 54124, а затем назначен главным инженером УНРа.

Работать в Москве оказалось намного сложнее, чем в Козельске. Здесь на первое место выступили кулуарные интриги, полная зависимость от начальника, зависть твоих недоброжелателей и многое другое, что отравляло рабочую обстановку. Оказалось, что получить должность главного инженера не так просто. Я это понял сразу, а через некоторое время понял, как сложно стать начальником УНРа в Москве или за границей.

За два года работы в в/части 36944 у меня сменилось четыре начальника. Первый полковник ушел по болезни, второй – капитан Логинов – был переведен из Тейково после расформирования там УНРа, но долго у нас не продержался; затем пришел мой бывший начальник УНРа в Козельске, полковник Карпович; и наконец, назначили умного, хитрого и опытного

 

- 265 -

монтажника, выходца из в/части 92800, подполковника Эрлихмана. С ним у меня сложились хорошие взаимоотношения. Он много рассказывал о своей жизни. Был период, когда ему предложили поехать в США под видом коммерсанта для работы на нашу разведку, но он отказался. В дальнейшем КГБ долго не оставляло его в покое.

Главный инженер – это рабочая лошадка. На нем лежит все производство, он должен так организовать работу, чтобы УНР выполнил план и объекты были сданы вовремя, а лучше – на несколько дней раньше установленного срока, с хорошим качеством работ. От этого зависело наше настоящее и наше будущее. И я активно включился в эту гонку, которая не прекращалась в течение всей моей службы в армии.

Наше управление занималось строительством объектов ПВО по второму и третьему кольцам вокруг Москвы, в секторе между Горьковским, Ярославским и Ленинградским шоссе. Это были громадные сооружения для отслеживания приближающихся к Москве ракет и самолетов, а также пусковые ракетные установки типа «земля–воздух» для поражения всех летящих объектов.

Пожалуй, лучшим начальником генподрядного строительного УНРа, который дислоцировался в г. Загорске, был полковник Горовацкий Аркадий Израилевич, раньше служивший на Северном флоте. Прекрасный организатор, тонко чувствовавший обстановку, заранее предвидевший главное направление удара, он понимал, что выполнить поставленную задачу можно, только работая одним кулаком, давая своевременный фронт работ многочисленным субподрядным организациям, количество которых доходило до двух десятков. Мы старались отвечать ему на добро добром и никогда не подводили. Работа Горовацкого была оценена заместителем министра обороны, и он был назначен начальником большого строительного управления, но звания генерала так и не получил, хотя заслуживал этого.

Прошло 1,5 года моей сумасшедшей работы в Подмосковье, и меня снова потянуло в науку. Я решил сдавать экзамены в адъюнктуру Военно-инженерной академии в Москве. Начал готовиться, занимаясь спецпредметами и немецким языком. Марксизмом-ленинизмом дополнительно заниматься было не нужно, так как я был руководителем кружка марксистко-

 

- 266 -

ленинской подготовки среди наших офицеров.

О своих планах я рассказал секретарю парткома, а он, в свою очередь, начальнику политотдела полковнику Тихонову. В то время в нашей стране существовало правило, что лучше всего узнавать человека можно во время обильной выпивки, что и практиковали наши отдельные командиры и политработники. Увлекался этим и наш начальник политотдела, да и секретарь парткома не отставал. Полковник Хараш устроил в УНРе несколько «сборов» нашего коллектива, что на мой взгляд только ухудшало дисциплину во всех звеньях. Я как противник этих мероприятий высказал секретарю парткома свое возмущение, но ничего хорошего не добился, скорее наоборот.

Я уже писал, что конечным результатом всего этого было мое «повышение в должности». Я был назначен начальником строительно-монтажного управления № 23, которое мне нужно было создать для участия в строительстве ракетной базы под г. Ужуром Красноярского края.

Через несколько дней, в конце января 1967 года, я был вызван к главному инженеру Главка, в который меня перевели, подполковнику Вертелову. Константин Михайлович произвел на меня прекрасное впечатление. Высокий офицер с умными строгими глазами подробно и четко изложил мои задачи. Через месяц мы снова встретились с ним в Ужуре, куда он прилетел в командировку. Там его застанет приказ министра обороны о присвоении звания полковника, и мы, по офицерскому обычаю, отметим это радостное событие. Поздним январским вечером 1967 года жена провожала меня на Ярославском вокзале. В купе вместе со мной ехал капитан II ранга Сергей Федорович Мартынов. Он был кадровиком нашего головного управления и ехал в Сибирь получать третью звезду, то есть хотел стать капитаном I ранга. Мы ехали более трех суток, и ранним утром четвертого дня поезд подошел к станции Ужур. Началась моя сибирская эпопея. Перед отъездом в Ужур я встретился с полковником Карповичем и его другом полковником Барановым, который работал начальником КДП (контрольно-диспет-черского пункта) в аппарате заместителя министра обороны генерала Комаровского.

Баранов прекрасно справлялся со сложной работой «самого главного диспетчера» военных строителей, так что Кома

 

- 267 -

ровский был всегда в курсе дел. Я тоже получил задание – еженедельно докладывать по ВЧ-связи о ходе строительства. Я с удовольствием согласился, не думая о печальных для меня последствиях.

А в Ужуре стройка шла полным ходом. Размах работ был огромен. Вместе с большим строительным управлением, которым командовал полковник Войнилович, было создано Управление инженерных работ, которым командовал подполковник Ветелкин, в будущем генерал, заместитель командующего по строительству Ленинградского военного округа. Мое СМУ 23 было субподрядным и подчинялось напрямую Москве, что вызвало недовольство у местного руководства. Поэтому, когда я по простоте душевной стал по понедельникам докладывать по ВЧ-связи в Москву полковнику Баранову, на меня стали смотреть, как на предателя местных интересов. Партийные боссы получили задание и стали более внимательно присматриваться к ретивому капитану. А капитанов в моем управлении было три: я, главный инженер – Михаил Иванович Туманов и начальник СМУ, выбранный секретарем партбюро, Сергей Карцидзе.

Наше монтажное управление получило подпольное название «Великан–Туман–строй». Чувствуя двусмысленность этого названия, и мы, и начальники иногда улыбались. Я быстро набрал новых сотрудников в производственный и плановый отделы, в МТО, бухгалтерию и отдел кадров. По просьбе местных аборигенов, а стройка здесь шла уже два года, в СМУ устроили банкет, на котором присутствовали почти все наши работники. Он был приурочен к 23 февраля. Как потом выяснилось, банкет был нужен не только для общего знакомства нового коллектива, но также для того, чтобы проверить, что из себя представляет «москвич» – их новый начальник.

На улице был мороз до –28 оС и мы с удовольствием уселись в теплом помещении нашего управления за столами. Стаканов не было, были эмалированные солдатские кружки емкостью 350 миллилитров. Бутылок тоже не было. На столе стояли графины со спиртом и водой. Мне налили полкружки из графина, сказав, что там разведенный спирт. После небольшого тоста, в котором я поздравил наш коллектив с Днем Советской Армии, я начал пить. Но после первого же глотка понял, что пью чистый спирт. Я видел, что все смотрят на меня, но

 

- 268 -

не подал вида и допил спирт. После этого попросил налить в кружку воды. Когда наливали, то спросил: «Я думаю сейчас вода, а не спирт?» На что получил ответ: «Что вы, что вы, это вода». Я был уверен, что там действительно вода, но ошибся. В кружке опять был спирт. А все смотрели на капитана из Москвы. Пересилив себя, я выпил вторую порцию спирта и спокойно сказал: «Ну, а теперь можно и закусить».

В общем за три минуты я выпил 350 миллилитров чистого спирта, то есть 850 граммов сорокаградусной водки. Это было для меня очень много, но нужно было держаться. Посидев еще минут пятнадцать, я позвонил по телефону и сказав, что меня вызывает начальство, пожелал всем хорошего отдыха и ушел домой. Хорошо, что был мороз. Я быстро дошел до своей квартиры и, погасив свет, лег спать. На утро до меня дошли слухи, что «новый начальник пьет, как сапожник».

Но этот банкет был только прелюдией к следующему. В Ужур прилетел для проверки нашей работы и налаживания контактов с генподрядчиками начальник московского управления полковник Ермолин. Когда мы здоровались, то я увидел, что на правой руке у него нет половины указательного пальца. Оказывается, во время войны Ермолин был разведчиком и, когда брал в плен «языка», закрыл пальцем выходное отверстие ствола, а немец выстрелил и отбил кусок пальца. Лев Павлович нам понравился. Он давно работал с этими строителями и дал нам с Тумановым много полезных советов.

Вечером, после объезда ближних объектов, я пригласил Ермолина и его помощника ко мне домой на ужин. Ужин готовил Туманов. Миша купил четыре бутылки коньяка, две бутылки шампанского и принес спирта. Как потом выяснилось, основной разменной монетой во всех таких мероприятиях был спирт. Конечно не медицинский, а технический, которым мы промывали и обезжиривали трубы в ракетных шахтах. Он был нелучшего качества, но его было много.

Ужин начался часов в восемь вечера, и уже через два часа коньяка и шампанского не осталось. Перешли на перелитый в графин спирт. Этот ужин продолжался почти до завтрака. Разошлись около семи утра, а на девять утра Ермолин назначил планерку, которую я должен был проводить со всеми началь

 

- 269 -

никами СМУ и СУ. Это мучение продолжалось до 16 часов. Как я все это выдержал, передать невозможно. Вечером Ермолин улетел на Дальний Восток, а я понял, что «боевое крещение» состоялось.

Вскоре я получил двухкомнатную квартиру на первом этаже «хрущевки» и решил поехать в Москву за семьей. Но моего желания оказалось недостаточно. Пришлось жене собираться одной. 28 апреля я встретил ее с детьми на вокзале в Ужуре. Лицо у жены было заплаканным. На мой вопрос: «Что случилось?» последовал ответ: «Чемодан украли». В чемодане были детские вещи, магнитофонные пленки, документы, среди которых трудовая книжка Люды. 84 часа в поезде дали себя знать. Люда расслабилась, повела детей в вагон-ресторан, а попутчик по купе быстренько сошел на ближайшей станции, прихватив чемодан. Поиски, конечно, не дали никаких результатов. Трудовую книжку с большим трудом восстановили через несколько лет, так как потребовалось получение многочисленных справок со старых мест работы. Все это было необходимо для получения пенсии.

Моя жизнь в Ужуре проходила в постоянной сверхсрочной работе. Полдня – на колесах, полдня – на планерках и совещаниях, в промежутках – сон и еда. За этот год у нас было всего два нормальных выходных – 1 Мая и День строителя. Но и без выходных я увидел замечательную природу Сибири. Весной, как только начинает сходить снег, все луга покрывают ковры из цветов. Сначала – «жарки» – это ярко оранжевые цветы, как будто все залито огнем. Затем появляются сине-фиолетовые ирисы. Сопки загораются каким-то космическим светом. И, наконец, ярко-красные пионы. Их видимо-невидимо, так и хочется нарвать большой букет и подарить любимой женщине... Совершенно потрясающи осенние краски тайги. Каких только тонов, полутонов и четвертьтонов здесь нет. А краски преобладают ярко-желтого, ярко-красного, темно-зеленого и пурпурного цвета с различными оттенками.

Но зато зимы здесь суровые, снежные и ветреные. Особенно когда дует «хакас». Этот ветер дует с Хакасских гор постоянно в одном направлении, в течение 2–3 суток, поднимая тучи плодородной земли с полей. Солнца почти не видно, как будто солнечное затмение, а в оконные рамы между стекол набивается большое количество черной пыли.

 

- 270 -

В один из таких зимних дней я поехал на грузовой машине ЗИЛ-130 вместе с Мишей Тумановым на объект, который находился в 60 километрах. Кассир попросила меня заодно отвезти зарплату рабочим, и я взял ведомость и 4 тысячи рублей. За эти деньги в те годы можно было купить хорошую машину.

Мы быстро сделали свои дела, раздали деньги и тронулись в обратный путь. Дорога была занесена снегом, и мы с трудом пробивались к Ужуру. В одном месте забуксовали и вылезли помогать шоферу. На нас были полушубки, валенки, и мы были очень неуклюжи в своем одеянии. Подъехали к СМУ около 19 часов. И тут я обнаружил, что нет моей папки с документами и ведомостью на выдачу зарплаты. Я опешил. Куда же она могла деться? Тут мы вспомнили про нашу остановку в пути и поняли, что или я, или Туманов, вылезая из кабины, случайно выбросили ее на дорогу. Я тут же решил ехать искать папку. Туманов закричал, что этого делать нельзя: «Вы вместе с шофером погибнете, мороз за 25 и дует «хакас». Но я уже принял решение. Взяв с собой дежурного солдата, буханку черного хлеба и две лопаты, мы тронулись в путь.

Проехав почти половину пути, мы подъехали к месту, где застревали в снегу, вышли с солдатом из машины и пошли вдоль дороги, осматривая почти занесенные снегом кусты. И вдруг! Это было чудо. Я увидел слева от дороги лист бумаги, прижатый ветром к верхушке куста. Я, проваливаясь в снег, подошел к кусту, взял в руки лист и... Это действительно было чудо. Я держал в руках ведомость на выплату четырех тысяч рублей. Дальше больше. В течение часа мы шли впереди машины и собирали листы бумаги, мои блокноты с записями полусекретного характера, и, наконец, увидели ярко-красную картонную «папку для бумаг», лежащую на снегу. Она была раскрыта, а почти все ее содержимое мы уже нашли. От радости я исполнил танец папуасов из племени тумба-юмба и расцеловал обоих солдат. Теперь оставалась неменее трудная задача, найти место для разворота машины. Через полчаса движения вперед мы подъехали к пересечению дорог и развернулись. Возвратились мы уже в три часа ночи, застав в СМУ капитана Туманова, который готовил для нашего спасения два бульдозера. Так «хакас» помог мне. Если бы эта папка потерялась у нас в Европе, то наши ветры, дующие во всех направлениях, раз

 

- 271 -

несли бы мои документы так, что я бы больше никогда не увидел. Летом, проезжая по Хакассии, я видел вдоль дорог много памятников погибшим зимой шоферам. Одни замерзали, других съедали волки. А виной тому был мороз, снег и «хакас», помогший нам.

С «хакасом» связано еще одно воспоминание. Это прилет к нам, летом 1967 года, вновь назначенного министра обороны Маршала Советского Союза А.А. Гречко. Это был первый полет Гречко в должности министра. Он благополучно долетел на своем «Ту» до Красноярска, а затем пересел в малый военный самолет. Мы, человек тридцать генералов и офицеров, стояли на небольшом грунтовом аэродроме Ужура, ничего не видя в десяти метрах. Вторые сутки дул «хакас», все было черно от пыли.

Самолета мы не увидели, а только услышали шум мотора. Никто не верил, что летчик рискнет садиться. Но министр приказал садиться. И летчик посадил машину и причем хорошо. Гречко, выйдя из самолета, вручил летчику наручные часы и поблагодарил за службу. Он пробыл у нас два дня и остался доволен ходом работ.

А вскоре, 26 июня 1967 года, за четыре дня до срока, мы сдали в эксплуатацию пятый район. Это была большая победа. Я прекрасно помню весь процесс подписания акта государственной комиссии и празднования этого мероприятия.

Госкомиссия, во главе с заместителем Главкома ракетных войск, генерал-полковником, собралась часов в восемь вечера. До 23 часов мы успели оформить и подписать все промежуточные акты. На столе председателя лежала горка папок с актами генподрядчика и многочисленных субподрядчиков. Наступила торжественная минута. Председатель по ВЧ-связи вышел на Москву, и мы услышали его бодрый голос: «Товарищ Главнокомандующий, работы по пятому району закончены. Все недоделки устранены. Разрешите утвердить акт государственной комиссии по вводу объекта в эксплуатацию». После небольшой паузы он положил трубку и утвердил акт. А его помощник поставил печать. Мастика была красной, и печать горела яркой звездой в левом верхнем углу акта госкомиссии.

Строители хорошо подготовились к продолжению мероприятий, а проще говоря, к «обмыванию акта госкомиссии». В двух километрах от Ужура, на одной из сопок, был вырублен

 

- 272 -

лесной молодняк и сооружен большой навес или шатер. Под ним поставили сто небольших столов на 400 мест для офицеров, служащих и большой стол для генералитета, который обслуживала единственная официантка. В 24-00 началась торжественная часть и веселье, которое продолжалось до утра. Была прекрасная летняя ночь. Миллионы звезд горели на темно-синем небе, а внизу, на сопке, освещенная электролампами и прожекторами гудела, как пчелиный рой, мужская компания строителей, монтажников, наладчиков, эксплуатационников во главе с председателем Государственной комиссии Министерства обороны. Все были счастливы. Закончился один из этапов тяжелейшей работы, бессонных ночей, испорченных нервов. Страна получила еще несколько межконтинентальных ракет, готовых к пуску в направлении наших недругов.

Через три месяца, 27 сентября, мы снова отмечали сдачу в эксплуатацию следующего района, но уже в Доме офицеров Ужурского гарнизона. Но такого праздника, какой получился летом на сопке, я не видел больше никогда в жизни. Мы пили коньяк, шампанское, спирт, но никто не был пьян. Мы пели, плясали и просто сидели за столами, осоловевшие от счастья. Такие праздники по окончании строительства крупных объектов нужны и полезны. Уж слишком много сил мы все вкладывали в свою работу за эти месяцы. Нужно было раскрепоститься, так как завтра мы шли снова в бой, и так постоянно.

Подошел август. Среди наших мужчин пошли разговоры о грибах, рыбалке и охоте. Я как-то старался не думать об этом, но во время переезда с объекта на объект волей-неволей стал задумываться. Как-то приехали в командировку из Москвы два работника от Ермолина, и я первым делом отвез их в воскресенье вместе с Людой и детьми на озеро, а сам поехал на объект. Договорились, что я приеду к 15 часам, а уху они сварят сами. Каково же было мое удивление, когда, приехав в 16 часов, я увидел три фигуры на берегу с удочками, не обращающих на нас никакого внимания. Около каждого рыбака серебрилась горка рыбы. Удочки мелькали, как крылья ветряной мельницы, и горки росли. Только несколько раз посигналив, мы вывели наших рыбаков из охватившего их азарта. Тут они и вспомнили об ухе и вообще о том, что ничего не ели с утра. Быстро развели костер, напотрошили полведра рыбы. Там были и щу

 

- 273 -

ка, и окунь, и головли. Уху сварили тройную. Москвичи были в восторге. А дети – Саша и Лена – за это время натаскали из леса столько грибов, что пришлось их останавливать. Так что «вторая» и «третья» охота, как писал Владимир Солоухин, удалась на славу. Теперь осталось заняться настоящей – «первой» охотой. Во время командировки в Красноярск я купил двустволку Ижевского завода 12-го калибра. Ружье оказалось прекрасным, и я часто брал его с собой во время поездок на объекты. Учил меня охотиться начальник ОКСа, майор, с которым мы нашли общий язык. Первый раз поехали на уток. Я сидел и смотрел, а майор стрелял. За всю охоту, а он стрелял раз двадцать, убил одну утку. Но мы и этому были рады. Через несколько дней я проезжал мимо большого озера, а шофер говорит мне: «Я взял камеру от колеса экскаватора «Беларусь». Попробуйте поплавать на ней, здесь много уток». Мы быстро накачали камеру, привязали к ней две доски, чтобы сидеть. Я надел химкомбинезон с резиновыми сапогами, взял ружье, весло и поплыл... Утки то подлетали, то улетали, но расстояние было большим, и я выжидал. Решил поплыть вдоль камышей. Проплыв метров двести, увидел несколько уток, качающихся на волнах. «Вот эти-то будут мои!» – подумал я и стал осторожно подплывать, чтобы стрелять наверняка. Когда оставалось метров 40–50, я прицелился и грохнул из обоих стволов. Но утки почему-то не взлетели и не перевернулись кверху лапами, а продолжали качаться на волнах. Зато я услышал отборный, семиэтажный мат, несшийся с берега. А затем я увидел и автора этих высказываний в мой адрес, поднявшегося во весь рост на берегу. Оказалось, что это плавали резиновые утки, ожидая, когда к ним прилетят их живые подруги. Пришлось с позором ретироваться, извиняясь перед хозяином подсадных уток.

Наиболее печальной была наша совместная охота с Мишей Тумановым. Мы выехали на объект, заранее договорившись, что на обратном пути остановимся у озера. Озеро было продолговатое, около километра в длину. Я высадился на одном конце, а Миша поехал на другой. Теоретически все было задумано прекрасно. Я подхожу к уткам, стреляю, и они летят на другой конец озера к Туманову. Утки садятся на воду, успокаиваются, стреляет Миша, и оставшиеся в живых летят ко мне. На практике все оказалось сложнее. Я выстрелил, но утки

 

- 274 -

были далеко и не взлетели, а поплыли от берега. Пришлось надеть химзащитный комбинезон и, осторожно наступая на кочки, двинуться от берега в глубь озера. Желание поскорее подойти поближе к уткам перебороло осторожность, и я ускорил шаг. Остановился я в тот момент, когда почувствовал, что земля подо мной качается. Я посмотрел вниз и похолодел... Мои ноги стояли на двух маленьких кочках, а вокруг вода. Даже не вода, как я потом понял, а трясина. Я сразу же забыл об утках. Нужно было перевернуться и, спокойно переступая с кочки на кочку, вернуться на берег. Но во время разворота моя левая нога соскользнула с кочки, и я провалился в болото. Сначала вода дошла до колен, но как только я сделал судорожное движение, пытаясь поднять ногу, трясина начала меня засасывать все больше. Что делать?! Держа ружье в правой руке, а вода дошла уже почти до пояса, я судорожно стал что-то искать сзади себя левой рукой. Да именно что-то, так как рука просто хлопала по воде и мелким кочкам. И вдруг, когда я понял, что это может быть уже конец, рука наткнулась на что-то твердое. Я резко повернул голову и увидел длинный багор. Голова работала, как электронная машина. Я медленно потянул багор к себе и лег на него, стараясь сохранить равновесие. Отдышавшись и решив дать о себе знать, выстрелил два раза. Но Туманов и думать не думал о моей беде и продолжал охотиться. До берега было метров пятнадцать. Как я, осторожно перебирая руками и ногами, передвигая багор, продвигался к берегу, передать очень трудно. Только совсем рядом с берегом я почувствовал, что ноги коснулись дна. Я был спасен. Только отлежавшись на берегу, я снова стал стрелять, чтобы привлечь внимание шофера. Через десять минут он приехал, радостно и возбужденно рассказывая, что «капитан убил трех уток». Мне похвастаться было нечем. Но я остался жив!

Перед моим отъездом из Ужура в отпуск мы опять же с Тумановым поехали в тайгу стрелять тетеревов. Был октябрь, и тайга стояла во всем своем великолепии. Мы настреляли 23 тетерева, причем в основном с «газика», как браконьеры. Но это была последняя охота в Сибири, и я простил себе это нарушение правил охоты.

Мы готовили прощальный ужин, так как знали, что после отпуска Люда с детьми останется в Москве, а я вернусь в Ужур, чтобы сдать дела. Выпотрошенный тетерев весил 1,5 кг,

 

- 275 -

как большая курица. Мясо темное, но очень вкусное. Самым сложным было ощипать всех тетеревов. Долго мучились, пока нам не подсказали бывалые охотники, что тушки нужно сначала обварить кипятком.

Ужин прошел на славу, а оставшихся жареных тетеревов мы взяли в поезд и кормили ими проводников и соседей по вагону.

Чтобы закончить воспоминания о семейной жизни в Ужуре, нельзя не вспомнить без смеха, как наши жены послали капитана Туманова на колхозную пасеку за медом. Собрали деньги, шесть эмалированных ведер с крышками и дали Мише «Ц.У.». Миша выехал в семь утра, ждали его к обеду. Все женщины стояли у дома и потихоньку ругали капитана, что он задерживается. Около пяти часов к нашему подъезду тихонько подкрался ГАЗ-69. Женщины замолчали, ожидая появления Туманова. Но никто в машине не шевелился. Жена Миши подбежала к машине, открыла дверцу и ахнула. На переднем сидении полулежал «спящий» муж, а шофер боялся выйти из машины, так как в кабине грузового ГАЗ-69 лежало перевернутое ведро из-под меда. Вокруг оставшихся же в нормальном положении 5 ведер, в разлившемся меде плавали тряпки и бумага.

Туманова отмывали весь вечер, машину два дня, а жены поклялись, что все серьезные покупки теперь будут делать сами.

Уже в Ужуре я понял, что москвичей нигде не любят. В Козельске москвичей было много, и мы жили спокойно. В Ужуре же нас были единицы. Москвичей всегда считали высокомерными людьми, приезжающими в отдаленные гарнизоны по блату за должностью или за званием, или за выслугой лет, или за деньгами. Со временем мое мнение по этому вопросу подтвердилось, особенно во время службы на Камчатке.

В Ужуре в эту группу совершенно незаслуженно попал и я. После моих первых докладов по ВЧ-связи в Москву полковнику Баранову меня как-то стали сторониться. «А вдруг что-нибудь плохое передаст в Москву?» Я это стал понимать и попросил Баранова, чтобы он разрешил мне прекратить эти звонки, но было уже поздно. К осени, когда оба района были сданы в эксплуатацию с хорошими оценками, парткомиссия взялась за меня. Ничего серьезного предъявить мне было нель

 

- 276 -

зя, но нашли, что мы не выполнили плановые показатели по выработке. После бурного заседания парткомиссии, где я не только не признал обвинений, а высказал много претензий моим московским и ужурским начальникам, чем поверг присутствующих в шок, мне объявили «выговор с занесением в учетную карточку». Через день переделали решение, оставив просто «выговор», без занесения в учетную карточку. Почему это произошло, я так и не понял. Ну а москвичу дали понять, кто здесь имеет власть. А я уже думал, как быстрее расстаться с Ужуром. Полковник Баранов предложил мне перейти работать к нему в КДП. Я согласился и начал оформлять необходимые документы. Работа в КДП у заместителя министра обороны требовала особой секретности, и меня проверяли три месяца. Все проверки я прошел и понял, что являюсь благонадежным офицером. Я ждал приказа и перевода в Москву. А пока мне дали отпуск, я получил путевку в Дом отдыха «Бетта» на Черноморском побережье Кавказа и готовил к отъезду семью. Денег как всегда не было. Их не будет хватать и потом, до 1971 года, пока я не попаду на службу в Польшу, то есть в Северную группу войск.

Мы прилетели в «Бетту» 1 ноября. Я тащил с собой, обливаясь потом, два чемодана. Один с вещами, а другой с охотничьим ружьем и сотней патронов. Жена не смогла меня уговорить, чтобы я не делал этой глупости. Но я был уверен, что в горах Кавказа я буду охотиться, и ждал этого часа. Но оказалось, что здесь охота запрещена, и все охотничьи принадлежности остались лежать без дела в чемодане, а Люда еще несколько лет подтрунивала над «охотником». Эта поездка на Кавказ запомнилась надолго. Весь ноябрь, а мы жили в «Бетте» до 20 ноября, воздух был 20–22оС тепла, а температура моря ниже восемнадцати градусов не опускалась.

Мы купались, жарили шашлык в камнях у моря, а после обеда ходили на колхозные плантации собирать виноград. После основной уборки его много осталось висеть на лозах, и руководство колхоза поощряло походы отдыхающих на виноградники. Так много винограда мы никогда не ели. Даже в Москву привезли две большие коробки. В общем, отдохнули прекрасно.

Я вернулся в Ужур, но приказа о назначении в КДП не было. В последний момент полковник, который должен был уйти на пенсию, упросил генерала армии Комаровского оста

 

- 277 -

вить его еще в армии на год. Такова была официальная версия. После долгих раздумий я понял, что меня не взяли в аппарат заместителя министра из-за моих родителей – «врагов народа». Все разговоры о реабилитации, о их невиновности остались на бумаге. Вверху по-прежнему работало много людей, связанных ранее со Сталиным и его окружением. В первую очередь, сам Александр Николаевич Комаровский, бывший в 30-е годы начальником центрального участка строительства канала Москва–Волга и получивший от Сталина за эту стройку орден Ленина. Мы все очень ценили Комаровского как прекрасного руководителя, и он заслужил это своей жизнью, своей работой. В начале 70-х годов он прилетел в Польшу, где в то время я работал начальником монтажного УНРа. На приеме у Командующего СГВ я поднимал тост за здоровье генерала армии Комаровского. А его неожиданная смерть, через некоторое время после этого, всех нас потрясла.

Но это было потом, а пока мне пришлось звонить в Москву полковнику Карповичу и просить разобраться с моим будущим. Ответ пришел быстро. Я был выведен за штат, а затем назначен в в/часть 54124 к полковнику Сурмачу, к которому я всегда относился с величайшим уважением.

Я прощался с Ужуром. Работа там была самым сложным и тяжелым периодом в моей военной службе. Многие офицеры после работы в Ужуре получили повышение по службе, ордена и звания. Подполковник Ветелкин и еще два офицера стали генералами. В Ужуре я впервые стал начальником строительно-монтажного управления. Командовал большим коллективом военнослужащих и гражданских специалистов. Мы построили в короткие сроки два серьезнейших района с шахтами для баллистических ракет, и я был горд этим.

 

- 278 -

Глава 18

Перевод в Москву.
Чехословакия 1968–1969 гг.
Дальний Восток, Монголия.
Я теперь майор

 

Сергей Емельянович Сурмач, командир в/части 54124, встретил меня хорошо. Я вкратце рассказал ему о работе в Ужуре, и он направил меня в монтажный отдел заместителем к капитану III ранга Семенову Леониду Дмитриевичу. Вскоре к нам в отдел пришел капитан-лейтенант Владимир Левичев, товарищ Семенова по Высшему военно-морскому училищу в Ленинграде. В отделе работали прекрасные специалисты: Татьяна Замятина и Володя Гороховик. Наш отдел стал лучшим в управлении по всем показателям. Коллектив оказался дружным, работоспособным и жизнерадостным. Отдел стал для нас вторым домом. Мы все, или почти все, знали друг о друге и старались помочь в трудную минуту. Как-то на один из дней рождения, по-моему в 1968 году, ребята подарили мне чемодан для командировок с надписью: «Простому советскому человеку – простой советский чемодан». Он мне очень пригодился в моей дальнейшей службе. Командировок было много.

Мой первый начальник в армии полковник Харатов, узнав, что я работаю у Сурмача, попросил Сергея Емельяновича сделать меня куратором его УНРа. Но плодотворной работы у нас не получилось, так как я докладывал Сурмачу истинное положение на объектах, а Харатову это не понравилось. Но в целом работа шла успешно, и в августе 1968 года меня отправили в отпуск. Я поехал в санаторий в Светлогорск. В Москве чувствовалась какая-то напряженная обстановка, особенно в военных кругах. Что-то неладное творилось с Чехословакией. Мы то вводили войска на учения, то выводили. В середине августа из санатория по срочному вызову были откомандированы обратно в части летчики и танкисты. Все чего-то ждали. И вот 21 августа по радио и телевидению сообщили о вводе войск Варшавского договора в Чехословакию по просьбе Чехо-

 

- 279 -

словацкого правительства. Вернувшись из отпуска, я узнал о том, что в конце сентября в Чехословакию вылетит оперативная группа от заместителя министра обороны по строительству и расквартированию войск для обследования существующих и проектирования новых военных городков для размещения советских войск. Я был включен в эту группу, и 1 октября мы вылетели в ЧССР с военного аэродрома в Чкаловской. В составе группы были строители, монтажники, эксплуатационщики и проектировщики. Нас принял командующий Центральной группой войск в пос. Миловице генерал-лейтенант Майоров, кстати сумевший в течение года из генерал-майора стать генерал-полковником. Это была очень интересная командировка. За месяц мы объездили на машинах и облетели на самолетах и вертолетах почти всю Чехословакию. Были обследованы Прага, Миловице, Братислава, Оломоуц, Банска-Быстрица, Кошице, Гнездов, Римавска-Собота, Ружемберок, Зволин и масса других городов и чешских военных городков. Я в 1961 году уже побывал в Чехословакии и поэтому спокойно воспринимал все, что мы увидели. Многие же мои товарищи были поражены хорошей, спокойной жизнью чехов и словаков. Мы не увидели ни одной грунтовой дороги между городами и поселками. Всюду асфальт, бетон и булыжник, особенно много брусчатки, которая оказалась очень коварной. После дождя брусчатка становилась очень скользкой и тормозить машинам нужно было осторожно. Несколько раз нас чуть не переворачивало, пока не привыкли. Все дороги по обочинам были засажены фруктовыми деревьями. Особенно нравились нам груши, которых в 1968 году был хороший урожай. Вызывала восхищение, особенно у строителей, отделка фасадов домов. Особняки покрывались штукатуркой «под шубу», с заранее внесенным в нее цветным пигментом. Дома стояли, как картинки. Все частные владения были отгорожены заборами, в основном состоящими из сетчатых металлических рам, прикрепленных к столбам. На участках чистота и порядок, все ухожено, очень много газонов и декоративных растений.

Чехи и словаки постепенно освобождали многие свои гарнизоны и городки, и наши войска входили туда, но основная масса армии стояла в лесах. Солдаты жили в палатках, но надвигалась зима.

 

- 280 -

Нас торопили, и уже 25 октября мы самолетом вернулись в Москву. Не успел я прийти в себя, как 27 октября Сурмач вызвал меня и сказал, что заболел начальник производственного отдела полковник Ковалев, который должен был возглавлять группу монтажников от нашего управления в Чехословакии, и я вместо него назначаюсь руководителем этой группы. Выезд поездом 28 октября, то есть ровно через сутки. Я так растерялся, что не знал, что и ответить. Пришлось в секретной части получить сданный накануне пистолет Макарова и быстро собирать вещи. На следующий день я был на сборном пункте, где мы грузили свой эшелон. Возглавляли экспедицию от нашего главка полковник Бочков и подполковник Папивин. Им подчинялись все строители, отделочники, монтажники, электрики, механизаторы и военные строители. Эшелон состоял из десяти товарных вагонов с материалами, дровами, углем, обмундированием, палатками и продовольствием, а также нескольких платформ, на которых находились автомашины, бульдозер, экскаватор, автокраны и другая техника. Личный состав ехал в плацкартных вагонах. Все офицеры были вооружены. Наблюдал же за погрузкой эшелона, а затем и за всеми нами работник КГБ капитан Корявцев. Потом в Чехословакии мы подружились с Володей, жили с ним и еще двумя нашими офицерами в одной комнате. Жизнь его кончилась трагически. Он был очень болен, скрывал свою болезнь и, уже вернувшись в Москву, застрелился. Не знаю, какие доклады писал Володя о нас в КГБ своему начальству, но писал он их каждую неделю, когда мы уходили на работу. Да Бог ему судья.

Словаки встретили наш эшелон без энтузиазма. В г. Кошице во время смены тепловоза произошло ЧП, совершенно случайно не кончившееся трагически. Машинист сменного тепловоза на большой скорости специально налетел на наш эшелон. В это время офицеры и солдаты безмятежно стояли на подножках вагонов, в тамбуре и на перроне. За две секунды до столкновения кто-то увидел мчавшийся на нас тепловоз и дал сигнал тревоги, по-моему, выстрелив в воздух. Сильно никто не пострадал, но синяки и шишки остались.

31 октября 1968 года наш эшелон прибыл в г. Зволен, где по решению командования мы должны были создать свою базу. Разгрузились и начали строительство первых сборно-

 

- 281 -

щитовых общежитий для размещения личного состава. У меня осталось много фотографий тех лет. Они – свидетели временного пребывания контингента Советских войск в Чехословакии.

Несколько лет тому назад я прочитал книгу Виктора Суворова «Освободитель». Суворов вошел в Чехословакию вместе с первым эшелоном Советских войск 21 августа 1968 года. Я прилетел через сорок дней, 1 октября, поэтому к нам вопросов у чехов было меньше, но все равно нас часто спрашивали: «Зачем вы пришли?» Эти вопросы задавались и на улице, и в магазинах, и в других общественных местах. Ответ был один: «Мы защищаем вас от капиталистов, ФРГ решила захватить Чехословакию и превратить вас в рабов». Такие инструкции мы получили от политработников.

Местное население негативно относилось к советским офицерам с кобурой на поясе. Поэтому я снял кобуру и носил пистолет Макарова в правом кармане брюк. За год пребывания в ЧССР у меня на двух парах брюк появились дырки от предохранителя пистолета. На стенах домов, на асфальте улиц, особенно в Праге пестрели надписи: «До Москвы 2000 км. Убирайтесь вон!»; «Русские – ваши отцы герои, а вы оккупанты!»; «Свободу чехам и словакам!». В витринах магазинов висели портреты Дупчека и генерала Свободы. Мне не пришлось вступать в крупные разборки с местным населением, хотя мелких было предостаточно, но мы всем своим нутром чувствовали недоброжелательное отношение к нам.

Подполковнику Папивину исполнилось 50 лет. Начальник Главка генерал-лейтенант Караогланов прислал ему поздравление и подарок – радиоприемник. Мы, то есть руководящая верхушка нашего спецотряда, сначала отпраздновали это торжество в общежитии, а затем, с трудом уместившись в ГАЗ-69, поехали в чешский ресторан курортного городка Сляч. Пили водку и пиво, закусывая плавленными сырками, как в Союзе, а затем прошли в бар, где попробовали шотландское виски «Белая лошадь». Чехи вели себя спокойно, хотя почти все наши офицеры были в полевой форме и с пистолетами на ремне. Но когда мы собрались уходить, а это было в 1–2 часа ночи, раздались громкие аплодисменты. Нас благодарили за то, что мы не так поздно ушли, дав курортникам провести остаток ночи в спокойной обстановке.

 

- 282 -

Первые два сборно-щитовых общежития мы построили в Зволине. На поверку оказалось, что среди нас нет настоящих строителей, умеющих строить дома.

Были дорожник, отделочник, сантехник и электрик. Но мы справились с поставленной задачей так быстро и хорошо, что самим стало приятно, тем более, что жить в этом общежитии пришлось нам самим. Сначала мы – десять офицеров – жили в одной комнате и только через 2–3 месяца расселились по 3–4 человека.

Первые два месяца денег нам не давали. Мы получали по 2 рубля 50 копеек в день сертификатами с синей полосой, на которые можно было в военных ларьках купить сигареты, конфеты и всякую мелочь. Но питание было бесплатным, по фронтовой норме. Особенно приятно было обедать у летчиков, где на столах постоянно лежал шоколад, фрукты, компоты, сгущенка, а мяса можно было есть сколько хочешь. Но мы все чаще поглядывали на витрины чешских магазинов, где стояло пиво и другие напитки. К этому времени мы переехали в Миловицы, поближе к штабу армии, а впоследствии – Центральной группе войск, которой командовал генерал Майоров.

Общее руководство строительными войсками было возложено на полковника Волкова Юрия Ивановича, в дальнейшем генерал-майора, заместителя командующего ГСВГ по строительству и расквартированию войск.

Как-то мы уговорили Папивина поехать на ГАЗ-69 в Прагу и обменять имевшиеся у нас советские десятки на кроны. При пересечении границы каждому из нас выдали письменные разрешения на обмен 10 рублей. Впереди в машине сидел Папивин, а сзади мы – трое офицеров. Все в полевой форме и при пистолетах. Я был единственным человеком в этой компании, кто был раньше в центре Праги. В 1961 году я жил в гостинице «Европа» на Вацлавской площади. А напротив находился Государственный чешский банк, где мы тоже меняли рубли на кроны.

По карте Праги, а я ее привез из Москвы, мы без приключений добрались до Вацлавской площади. Вышли, осмотрелись. В верхней части площади темнело здание Национального музея со следами от пуль. Эти белые отметины нашей августовской оккупации Праги чехи долго не закрашивали, показывая иностранным туристам. Затем, подъехав к гостинице «Европа», разделились на две группы. Папивин и я остались в машине, держа пистолеты в кармане, а два наших товарища

 

- 283 -

пошли на другую сторону площади в банк. Договорились, что ждем их 30 минут, а затем я иду их «спасать». Мы очень нервничали эти полчаса. Через 35 минут я вышел из машины и, держа правую руку с пистолетом в кармане, пошел к банку. Сейчас все это кажется смешным, но тогда, в 1968 году, нам было не до смеха. В банк вела громадная вращающаяся дверь высотой не менее трех метров. И когда до входа в банк мне осталось пять метров, эта дверь вытолкнула на улицу двух сияющих от счастья офицеров – Колю Пастухова и Гришу Акопяна.

Ура, обмен валюты состоялся, и у каждого из нас теперь было по 94 кроны, а самое дешевое пиво стоило 2 кроны. После этого мы зашли в универмаг «Белый лебедь», купили сувениры, а вечером в нашей комнате общежития мы с удовольствием пробовали знаменитое чешское пиво. В этот же вечер мы познакомились с одним из наших десантников, которые в ночь с 20 на 21 августа прилетели в Прагу и арестовали президента ЧССР и все правительство. Он подробно рассказал об этой классической операции. О ней много писали в прессе.

Заканчивался декабрь 1968 года. Командование разрешило нескольким офицерам съездить, именно съездить, а не слетать, в Москву. Весь день 30 декабря мы ехали на ГАЗ-66 от Праги к границе СССР. Очень волновались, что не успеем к Новому году. В ночь на 31 декабря сели в поезд Прага–Москва, пересекли границу и через 15 часов вышли из вагона на Белорусском вокзале.

Наш приезд был сюрпризом для семей и родственников. Было очень много радости. Особенно Саша и Лена радовались подаркам. Среди них был ярко-красный лисенок, которого назвали «Зволя», по названию города в Чехословакии, где мы начали наше первое военное строительство.

Возвращался я в Прагу через несколько дней и тоже с приключениями. Ехал я в отдельном купе спального вагона поезда Москва–Прага. В этом же вагоне ехали артисты для выступлений перед нашими войсками в Чехословакии. Границу мы пересекли ночью. Через некоторое время я проснулся от стука в перегородку и криков. Я оделся и быстро вышел из купе. Дверь в соседнее купе была приоткрыта и слышался плач. Войдя в купе, я увидел двух женщин среднего возраста, одна из которых рыдала. Постарался их успокоить, а затем они мне рассказали, что ночью чешский проводник открыл дверь и набросил

 

- 284 -

ся на артистку, лежавшую на нижней полке. Она-то и начала кричать и стучать в перегородку. Я взял пистолет и пошел по вагонам искать этого мерзавца. Все спали, проводника в соседнем вагоне не было. Только под утро мы его нашли, опознали и на ближайшей станции сдали нашей комендатуре. Артисты успокоились, но настроение было испорчено.

И вот мы снова в Праге, в Миловицах. Наблюдаем, как командующий Центральной группой войск генерал Майоров каждое утро бегает десять километров по квадрату, а за ним, сменяя друг друга, бегут штабные офицеры, решая по ходу бега срочные дела. Эти пробежки командующему прописали врачи для налаживания работы сердца. В ЧССР зачастили высшие руководители нашей армии – министр обороны, командующий сухопутными войсками, заместитель министра по строительству и многие другие.

Командование решило создать в ЦГВ постоянные строительные формирования. Всем нам предложили должности в новых структурах. Меня назначили без моего согласия начальником монтажного УНРа. Когда мы узнали об этом, то все отказались, так как чехи порядком нам надоели со своими вопросами: «Зачем вы пришли?» и косыми взглядами. Кроме этого нам не улыбалась перспектива еще два года жить без семей.

В Чехословакии начиналось большое строительство в военных гарнизонах для нормального обустройства советских войск. Из Союза пошли поезда с железобетоном и кирпичом, досками и трубами. Начали строить панельные казармы для войск и пятиэтажные «хрущевки» для семей. Руководителем строительной организации был назначен молодой полковник Дмитрий Васильевич Кусков. Нас же, первых «могикан», отправили в августе–сентябре 1969 года домой в Союз, чему мы были очень рады. Уезжали с чувством выполненного долга. Чехословацкая эпопея для меня закончилась. Вскоре в Москве мне вручили медаль ЧСCР – «Братство по оружию» – III степени.

Не успел я привыкнуть к московской жизни, как меня снова бросили на прорыв. Ухудшились отношения с Китаем из-за острова Даманский. В район городов Архары и Райчихинска срочно перебрасывались новые дивизии. Их нужно было обустроить, а я сам уже слыл специалистом по этим делам. Перед вылетом полковник Сурмач долго беседовал со мной и попросил присмотреть за его сыном Сашей. Лейтенант Александр Сергеевич Сурмач окончил ВВИТКУ в Ленинграде и был на

 

- 285 -

правлен для прохождения службы в район Даманского. Саша мне понравился, и мы быстро нашли с ним общий язык. Основной нашей работой было строительство сборно-щитовых казарм для личного состава. Эта командировка продолжалась три месяца, и только в начале 1970 года я вернулся в Москву.

Сначала летел из Архары в Благовещенск на самолете Ан-2 на высоте не более 100 метров из-за низкой облачности. А ведь вокруг сопки. Но обошлось. Затем ночь сидел в аэропорту Благовещенска, ожидая рейс на Москву. Тоже неприятные часы: улетим или не улетим?

И вот я открываю дверь своей квартиры на Ленинском и вижу жену, ползающую по полу в детской комнате. Оказывается, она покрывала лаком вновь уложенный строителями паркет. За время моего отсутствия квартира преобразилась.

Наверное, от моих предков мне передалась страсть к путешествиям, поэтому я не расстроился, когда узнал, что через неделю мне придется лететь в командировку в Монголию. А дело было так: находящиеся в Монголии наши войска в основном жили в палатках, а климат там резко континентальный – летом жаркий, а зимой очень холодный. У заместителя министра проходило совещание по Монголии, на котором в числе других присутствовали главный инженер нашего управления полковник Каневский Аркадий Михайлович и я. Обстановка накалялась, и генерал-лейтенант Геловани А.В. потребовал от всех руководителей назвать фамилии офицеров, которые немедленно, то есть послезавтра, должны вылететь в МНР для наведения порядка в строительстве. Когда очередь дошла до монтажников, полковник Каневский, не моргнув глазом, назвал мою фамилию, аттестовав как толкового руководителя, год проработавшего в Чехословакии. Этого я не ожидал, но сидел, молчал и слушал наставления старших начальников.

В Монголию в 1970 году я летал самолетом и ездил поездом два раза.

Осталось очень много фотографий об этой стране, а главное – воспоминаний. Я постараюсь воспроизвести основные, особенно врезавшиеся в память.

В Улан-Баторе, столице Монголии, можно встретить монгол, одетых по-европейски, но в основном все в ватных халатах, подпоясанные платками, мягких сапогах и остроконечной шапке. То же самое с жильем. Половину столицы занимают

 

- 286 -

юрты. Юрта состоит из деревянного каркаса, на который натягивается покрывало из толстого войлока. Диаметр юрты шесть метров. В самом верху оставлено отверстие для трубы от «буржуйки», которая стоит посередине юрты. Перегородок нет, есть только зоны. Слева от входа – столовая со шкафом для посуды, в центре – кровать для отца с матерью, а справа – детская спальня, то есть просто брошенный на пол войлок. Иногда пол бывает из досок, а чаще – обычная глина. Умываются монголы редко, дети ходят грязные, так как нам объяснили, по религии, а это ламизм – разновидность буддизма, умываться можно только несколько раз в год. Очень любят мясо. Особенно нас поразили нормы мяса для монгольских солдат-цириков. Наши солдаты получали 850 грамм хлеба и 150 грамм мяса, а цирики наоборот: мяса 850 грамм, а хлеба – 150. Поэтому мяса нужно много и оно «пасется» в степях по всей Монголии. Лошади, верблюды, овцы и козы живут большими табунами и стадами почти без присмотра хозяев, питаясь самостоятельно. В степи мы видели много скелетов, оставшихся от слабых и больных животных. Они погибают или их задирают волки. Остаются сильнейшие.

В Улан-Баторе мы посетили монастырь. Правят там ламы, наголо бритые монахи. Мы три часа находились в храме, слушая молитвы. Это было похоже на песнопение и танцы шаманов, но более спокойное. Если ты хочешь помолиться сам, то подходишь к вертикально стоящим бревнышкам, к которым прикреплены лоскутки с молитвами, и вращаешь это бревнышко. Помолился!

Как-то обедали в лучшем ресторане города, тоже с названием «Улан-Батор». Но удовольствия не получили. Из куска жареной баранины торчали волосы, что не улучшало аппетит. Хорошо хоть, что было холодное немецкое пиво «Радебергер». В первые дни нашего приезда мы успели обследовать в столице все интересные места, а потом началась обычная гонка.

Мы ездили на ГАЗ-69 по объектам, а потом на рейсовом стареньком «Дугласе» вылетели в Чойболсан. Нас летело человек тридцать, кресел нет, сидели кто на чем. Высокогорье сказывалось уже в Улан-Баторе, находящемся на высоте 1400 метров над уровнем моря. В самолете было еще тяжелее. Некоторые пожилые монголки чуть не падали в обморок и приходилось помогать валидолом.

 

- 287 -

В самолетах же, летящих из Улан-Батора в Москву, в течение часа, то есть до посадки в Иркутске, были открыты небольшие ларечки, где можно было купить золотые украшения, сувениры, коньяк и шоколад. Самое же интересно в том, что эти вещи можно было купить на спецчеки, которые в аэропорту Улан-Батора обменивались на десятирублевую советскую купюру. Так я на этот чек купил 40 плиток шоколада «Золотой Ярлык», то есть по 25 копеек за плитку, хотя в Москве этот шоколад стоил 1 рубль 68 копеек плитка. До истинных причин такой странной торговли я так и не докопался.

Но пора начинать серьезные дела, а не контролировать работу подчиненного нам УНРа. Эта большая работа началась в Сайшанде, монгольском городке в пустыне Гоби, недалеко от границы с Китаем. Там был расквартирован наш танковый полк. Его командир запомнился мне тем, что очень не любил людей, носящих обручальные кольца, тем более офицеров. Чтобы не видеть этого «безобразия», он просто отобрал все золотые обручальные кольца и положил их к себе в сейф, обещая возвратить владельцу перед его убытием в отпуск или к другому месту службы.

Нам предстояло срочно проложить водовод от скважин к танковому городку. Работа оказалась очень сложной и неприятной. Днем жара, ночью холод и круглые сутки ветер, несущий тучи песка. Здесь я вспомнил Ужурский «хакас». Особо нужно рассказать о барханах. Сколько траншею не копай, песок очень подвижен, и трубы невозможно проложить на нужной глубине. Я попытался подняться на вершину большого бархана, высотой метров пять-шесть. Через 20 минут я был весь мокрый, но долез только до половины. Мельчайший очень красивый песочек, как в песочных часах, струился под моими сапогами и руками и не пускал вверх. Мы замеряли время. Я покорил вершину бархана за 40 минут. Больше этих экспериментов никто не повторял. Зато стали очень осторожно обходить барханы. Виновником этого были вараны – эти крокодилы пустыни. Когда я первый раз столкнулся с ним, а длина монголо-китайского варана достигает метра и более, я остолбенел. Внутри все опустилось. Кто из нас испугался больше, я не знаю, но варан моментально исчез.

Самое же неприятное у нас было в том, что воды вообще не было. Ее привозили только для питья и обеда. Поэтому мы месяц не мылись и ходили черными, а цвет нашего постельно-

 

- 288 -

го белья сравнялся с цветом нашего тела. К концу моей командировки водовод пустили, воду дали, и мы вернулись в Улан-Батор чистенькими.

Перед самым отъездом из Сайшанды я получил радостное известие – мне присвоили звание майора. Поэтому наш начальник участка капитан Черноусиков решил меня свозить на охоту, так как, во-первых, это интересно, а во-вторых, для торжественного банкета, а он намечался в Улан-Баторе, требовалось мясо. Ведь кроме меня был повышен в звании заместитель командира по МТО, он стал подполковником.

К охоте готовились серьезно. В самосвал загрузили песок и поставили бочку с бензином. Выехали рано утром, практически ночью, и, отъехав около сорока километров от Сайшанды, начали поиск. Солнце только начало освещать степь, и на вершинах сопок, если смотреть снизу, можно было увидеть коз. И не просто коз, а «чернохвостиков». У полностью серой козы торчал совершенно черный хвост. По словам наших коллег у этих коз было самое вкусное мясо.

В кабинете самосвала сидел шофер и капитан Черноусиков, а мы с офицером из нашего УНРа примостились на песке в кузове. Через некоторое время шофер заметил стадо коз и повел машину параллельно их курсу, медленно приближаясь к ним. Скорость самосвала достигла 60–70 км/ч, но козы бежали быстрее. И вот мы почти рядом. Раздаются два выстрела, и одна коза, перевернувшись, упала в траву. Началось! Таким методом мы убили трех коз и решили возвращаться домой. И вдруг увидели бортовой ЗИЛ-130, выехавший из-за сопки. Мы остановились. Из кабины вылез богатырского роста монгол в армейской форме капитана. Наш капитан Черноусиков подошел к нему и стал что-то объяснять. Мы не вмешивались в их разговор.

Шофер-цирик подошел к нашему самосвалу и заглянул в кузов. Там на песке лежали три козы. Это уже криминал. Но Черноусиков, как потом он нам рассказал, отдал монголу литр спирта, сказав, что это презент от офицеров-москвичей. На этом инцидент был исчерпан, и мы вернулись в Сайшанду.

В Улан-Баторе мы организовали традиционный офицерский сбор и «обмыли» наши новые воинские звания.

Самое интересное, что все воинские звания, начиная со старшего лейтенанта, мне присваивали, когда я проходил

 

- 289 -

службу вдали от Москвы. Майора я получил в Монголии, подполковника – в Польше, полковника – на Камчатке.

Перед возвращением в Москву меня пригласили на свадьбу. Монгол женился на русской девушке. Две большие юрты соединили вместе, поставили длинный стол со скамейками по сторонам, и торжество началось. Мы немного опоздали, и пришлось пить штрафную. Правда, здесь не было солдатских кружек, но зато были тонкие стаканы на 250 граммов. Пили водку и монгольский самогон из лошадиного молока – кумыса. Закусывали очень вкусными жареными птичками, вроде воробьев, и мантами. Манты – это монгольские пельмени, но в несколько раз больше, с отверстием вверху и бульоном внутри. Хорошо хоть, что нас предупредили об этом, и мы не облились бульоном. Свадьба прошла весело, почти как в России.

В эту командировку группу строителей от нашего главка возглавлял полковник Косс Иван Иванович, с которым мы подружились и поддерживали хорошие отношения и после увольнения из армии.

В Монголии работали и мои старые друзья: Олег Овсянко и Анатолий Максимов. В начале 70-х годов Олег уехал туда с семьей по контракту, а затем перетянул и Анатолия. Перед отъездом Максимова в Монголию, мы с женами встретились в ресторане «Минск». Толя лихо отплясывал с Людой «рок-н-ролл» и рассказывал о своих планах. Он уже работал в Москве начальником СМУ и со временем достиг бы больших высот, но страсть к путешествиям, также как и у меня, терзала его душу. Через некоторое время Анатолий разбился в Монголии и после операции в Иркутске умер. Олег помог вдове оформить документы на пенсию больной дочери Максимова, за что она ему была очень благодарна.

Овсянко проработал в Монголии 5 лет и, вернувшись в Москву, работал на крупных руководящих постах. 4 ноября 1995 года в возрасте 62 лет Олег неожиданно умер, после инфаркта. Так ушли из жизни два моих самых хороших товарища.

Советские строители возвели в Монголии очень много жилых зданий и промышленных сооружений. И было очень неприятно узнать, что после вывода из Монголии советских войск все городки была растащены местными жителями. Унесли все кроме кирпичных стен и железобетонных плит. Монголы жили и продолжают жить в основном в юртах, чего

 

- 290 -

нам, наверное, не понять. Временное пребывание советских войск в Монголии, как и в других европейских республиках, вскоре закончилось.

В заключение остановлюсь на одном эпизоде из жизни таможни в аэропорту Улан-Батора. Мы ожидали посадки на рейс в Москву и наблюдали за работой таможни. Монгольские таможенники стояли с одной стороны длинного стола, а вдоль другой стороны стола проходили вылетающие в ГДР немцы.

Таможенник попросил немку открыть чемодан, а потом, дернув за ручку, перевернул его. Все женские пожитки, в том числе трусики, колготки, бюстгальтеры и прочее, вывались на стол. Монгол спокойно поковырялся в них и, не обращая внимания на возмущенную немку, произнес: «Следующий».

Так было с каждым. Ничего в чемоданах не нашли, но испортили настроение и хозяевам вещей, и нам, следившим за этой процедурой.

В Москве, в Шереметьево-2, все было нормально и цивилизовано. Мы спокойно прошли таможенников, подталкивая ногами чемоданы с вещами, которые нас просили передать родственникам, ожидавшим в зале, офицеры, проходящие службу в Монголии. Закончился один из важных этапов в моей жизни.

 

- 291 -

Глава 19

Монтажный отдел войсковой части 54124.
Северная группа войск – Польша (1971–1977 гг.)

 

Начались обычные московские будни. Работа в монтажном отделе меня мало привлекала, хотя и отнимала все время. Мой начальник, капитан II ранга Семенов Леонид Дмитриевич, давно собирался на самостоятельную работу и вот случай представился. Ушел на пенсию командир в/части 36944, где я раньше работал главным инженером, и Леня уговорил начальство назначить его туда. А меня назначили начальником отдела на его место. Теперь у меня, молодого майора, была должность полковника, и я бы мог спокойно сидеть начальником отдела лет восемь-десять.

Наверное, кто-нибудь усидел бы, но только не я. Начиналась весна 1971 года. Наши войска после второй мировой войны дислоцировались во всех странах народной демократии. Наиболее благоустроенным их размещение было в ГДР и ЧССР, где постоянно находились строительные организации. А в самом плохом состоянии находился казарменный и жилой фонд наших войск в ПНР. Мы об этом читали в прессе и слышали по радио. Проанализировав создавшуюся ситуацию, я понял, что наше правительство обязано принять решение о начале широкомасштабных строительных работ в ПНР, тем более, что в ЧССР военные строители заканчивали свои дела.

В течение двух месяцев я продумывал возможные варианты и пришел к выводу, что без специалистов нашего управления в ПНР, или точнее в Северной группе войск, так называлась группировка советских войск в Польше, не обойтись. Мне очень хотелось поехать туда работать, и я ждал момента. И он наступил. В апреле в наше управление пришел приказ выделить для организуемого в СГВ объединенного строительно-монтажного управления офицера с опытом работы на должность главного инженера.

Кому же как не мне занять эту должность. И я начал действовать. Сначала пошел к главному инженеру – полковнику Каневскому и почти его уговорил, затем – к вновь назначенному начальнику управления, капитану II ранга Семенову

 

- 292 -

Александру Владимировичу. Но Семенов возражал, заявляя, что меня только что назначили начальником отдела. Неудобно уходить так быстро. Но я подключил всех своих знакомых и добился своего. В конце апреля был подписан приказ о моем назначении главным инженером УНРа в СГВ. Начальником УНРа стал подполковник Асадуллин Ирик Абдурахманович, проработавший до этого на многих должностях, в том числе на Северной земле, и имевший достаточный опыт работы в военном строительстве.

Сборы были недолгими, и 29 апреля 1971 года офицеры вновь сформированного УНРа прибыли в город Легницу ПНР, где располагался штаб СГВ. Командование СГВ было радо нашему приезду, так как ждало резкого улучшения обустройства войск. Разместились мы все в бывшем немецком особняке по 3–4 человека в комнате и приступили к работе. Прибывший из Союза военно-строительный отряд разместился в городе Явор, в немецких кирпичных двухэтажных казармах, можно сказать со всеми удобствами. И Легница, и многие другие города Польши, где размещались советские войска, до второй мировой войны принадлежали Германии. На Потсдамской конференции в 1945 году часть немецких земель было решено передать Польше, так что нам пришлось обустраивать бывшие немецкие территории. Все коренное население, проживавшее там, или ушло вместе с отступающими немецкими войсками, или было выселено после войны. На их место заселяли поляков, западных украинцев и всех желающих. Но их было очень мало, так как поляки боялись возвращения немцев и не хотели занимать бывшие немецкие владения. А если и переезжали, то никакого ремонта зданий или нового строительства не вели. Здания стояли темными громадинами, с обвалившейся штукатуркой и разбитыми дверями и окнами. И это через 25 лет после окончания войны.

Во время посещения штаба СГВ, расположенного на окраине Легницы, мы с Асадуллиным присмотрели бесхозный двухэтажный особняк на две семьи и получили от командующего СГВ генерал-полковника Танкаева разрешение на его ремонт и заселение.

Через некоторое время нашли помещение и для УНРа – большой красивый двухэтажный дом с коридорной системой и великолепной парадной лестницей. Мы его молниеносно от

 

- 293 -

ремонтировали, и все службы начали функционировать. Правда, не обошлось без курьезов. Как потом мы узнали, в этом здании был публичный дом для немецких солдат. Но мы пережили и это, обратив все в шутку. Работать нам пришлось во многих гарнизонах, и в первую очередь в Легнице, Вроцлаве, Свиднице, Свентошуве, Шпротаве, Щецине, а также других городах. Строили жилые дома, казармы, столовые, бани, аэродромы, танкодромы, подземные сооружения и даже большой закрытый бассейн в Легнице. Эта стройка в Польше продолжалась для меня шесть с половиной лет. Одним из важных объектов был КПД-75 (Крупнопанельный 75-квартиный дом для семей советских офицеров в Легнице). Это был первый большой дом в Польше, строящийся военными строителями. Строительная площадка была выбрана в центре города, и поляки постоянно наблюдали за ходом работ. Все мы работали с удовольствием, и через несколько недель цокольный этаж был готов. Привели в порядок подъездные пути, сделали ограждение, поставили прожектора, покрасили забор – в общем не объект, а картинка. И вдруг узнаем – завтра к нам прилетает заместитель министра обороны генерал армии Комаровский А.Н. После встречи на аэродроме командующий СГВ сразу повез Комаровского на строительство КДП-75. Заместитель министра, внимательно осмотрев нашу работу и побеседовав с военными строителями на разборе, сказал, что впервые в жизни видит такую хорошую площадку. Мы были счастливы. Вместе с заместителем министра к нам прилетел начальник нашего главка генерал-лейтенант Караогланов Александр Гаврилович. Мы с Асадуллиным постарались его хорошо устроить в гостинице и позаботились о досуге в эти три дня его командировки в Польшу.

А тем временем мы закончили ремонт нашего двухквартирного дома, и я выехал в Москву за семьей. Началась наша шестилетняя эпопея жизни в Польской Народной Республике. Оценивая сейчас то время, можно сказать, что это был лучший, интереснейший период моей жизни как в работе, так и в быту.

23 августа 1971 года коллектив Управления отметил мое сорокалетие. А вскоре мы на нашем автобусе поехали на несколько дней на экскурсию в Варшаву. Побывали в Доме науки и техники – высотном здании, построенном и подаренном

 

- 294 -

правительством Советского Союза Польской Народной Республике. Слушали прекрасную музыку Шопена в теплый воскресный день в одном из парков Варшавы. Эти традиционные воскресные слушанья проходят на открытом воздухе. Вокруг рояля собирается несколько сот, а то и тысяч варшавян и гостей.

Вечером нас пригласили на стриптиз в одном из ресторанов. Мы шли с интересом, так как много слышали об этом, но никогда не видели. В зале было много народа, жаждущего зрелищ, одновременно подогревающего себя всевозможными напитками. После просмотра трех стриптизерш мы выходили, пожалуй, разочарованными, так как ожидали большего...

В общем, эта поездка нам много дала для изучения жизни поляков. Наблюдений было много, а вывод один. Живут в Польской Народной Республике лучше, чем в СССР.

Летом 1972 года я получил отпуск, и мы всей семьей отправились домой в Москву, в «Союз», как тогда говорили. Не доезжая 100 километров до Москвы, мы почувствовали запах дыма и гари. Воздух стал менее прозрачным, небо потемнело. Никто ничего не понимал. А на вокзале вообще было трудно дышать. От встречающих мы узнали, что вокруг Москвы горят торфяники. Вещей было много, и мы ехали на такси. Картина была очень неприятная, а порой даже жуткая. Небо закрыто темной пеленой дыма. Дышать приходится через носовой платок, смоченный водой. Когда вошли в квартиру, то тут же включили холодный душ в ванной и максимально законопатили все окна. Нас спасало то, что через три дня мы улетали на Кавказ, в туристическую поездку по Грузии, где прекрасно провели время, забыв о московских пожарах. После окончания турпутевки мы заехали в Сочи, где провели несколько дней.

Жили в гостинице «Интурист» в номере «Люкс» в двух комнатах, со всеми мыслимыми и немыслимыми удобствами. И часто, с улыбкой, вспоминали нашу жизнь в палатках, во время турпохода, но в то же время жизнь очень интересную, содержательную и полезную, особенно для Лены и Саши. Ведь им было только 11 и 15 лет. Особенно часто вспоминали, как нас в первый раз в жизни накормили аджикой, да так, что после обеда до ужина мы не смогли освободиться от сильнейшего жжения во рту.

 

- 295 -

Через месяц мы вернулись в Польшу, и я продолжал свою работу. Раз в месяц я объезжал на ГАЗ-69 все наши объекты. На это уходило 6–7 дней. Один раз я взял с собой Сашу. Поездка ему очень понравилась. Иногда мы обедали в лесу, для чего использовали консервы из сухих пайков. За 30–40 минут до обеда шофер укладывал банки с мясом и кашей на горячий коллектор в двигателе, а мы искали место для остановки. Свернув с шоссе в лесок, быстро раскладывали свои припасы, а банки были уже готовыми к употреблению. Обедали всегда с удовольствием. Мы посетили города Вроцлав, Познань, Щецин, Колобжег и Кошалин, а на обратном пути – Зелену Гуру. Особенно понравилось Саше Балтийское море и охота на зайцев. Зайца убили всего одного, но зато наловили рыбы и делали из нее шашлык, нанизывая на прутики вместо шампуров.

Конечно, приехав в ПНР, мы резко улучшили свои финансовые возможности: оклад в рублях шел на сберкнижку, а польские злотые мы с успехом тратили в магазинах. В основном товары здесь были дешевле, чем в Союзе, и в целом моя зарплата была в 2,5 раза больше, чем в Москве. Но денег всегда не хватает...

Многие наши служащие Советской Армии, некоторые офицеры и особенно прапорщики начали зарабатывать деньги другим способом. В те годы в Польше были особенно дешевы ковровки на стены, покрывала на кровати, посуда, хрусталь и женские парики. В Союзе же эти вещи были в 2–4 раза дороже. Начался массовый вывоз этих изделий в поездах, машинах и даже самолетами. Таможенники как польские, так и советские, очень зорко наблюдали за всеми, кто пересекал границу, но усечь всех нарушителей было просто невозможно.

Однажды, уезжая в командировку в Москву, я стал свидетелем интересной сцены, после того как наш поезд пересек границу в Бресте. В нашем купе ехало четыре человека. Три женщины, работавшие в госпитале в Легнице, и я. На границе в купе вошла советская таможенница и спросила всех: «Сколько везете париков?» Я ответил, что ничего не везу, а женщины сказали, что везут по три штуки, что и разрешалось. Таможенница попросила одну женщину раскрыть сумку, но подошел другой таможенник и срочно отозвал «нашу» таможенницу в другое купе. И тут произошло чудо. Санитарка, которую попросили показать свои вещи, с быстротой молнии открыла

 

- 296 -

большую сумку, стоящую на полу, и начала двумя руками выбрасывать из нее парики на верхнюю полку для вещей. Это был какой-то цирковой номер. Все в купе замерли. Через 10–15 секунд в купе снова вошла таможенница и, проверив сумку, нашла там три парика и, ничего не заподозрив, поставила штампы на наших таможенных декларациях. Дверь купе закрылась, а мы четверо сидели, как завороженные. Поезд тронулся. Только после этого я пришел в себя и спросил санитарку: «Сколько же вы везете париков?» Она спокойно ответила: «Шестьдесят штук, теперь купим «Жигули». Машина стоила 6 тысяч рублей, а парики они продадут по 100–120 рублей за штуку.

Я понял, что для таких афер я не гожусь, и за все шесть польских лет никогда не возил контрабанды. В то время не разрешали провозить даже подарки или передачи другим лицам.

Как-то к нам в командировку приехал главный инженер бурового УНРа подполковник Михаил Мишенин. Когда он возвращался от нас в Москву, я ехал с ним в одном купе. Миша очень спокойный, порядочный офицер, никогда не нарушавший советских законов, волею судьбы попал в этой поездке в неприятную историю.

У Асадуллина проходил службу в должности заместителя по МТО подполковник Судариков. Зная, что Миша уезжает в Москву, он решил передать с ним своим родственникам посылку. Уложил в большую коробку из-под вина какие-то вещи, женскую обувь, посуду и попросил Мишу взять с собой. Мишенин долго отказывался, но потом сдался. И вот граница. Входит таможенник и быстрым опытным взглядом осматривает нас. Увидев взволнованное лицо Миши, он просит показать его вещи. Миша показывает, а таможенник спрашивает: «Что у вас в коробке?» И Мишенин начинает лепетать что-то непонятное. Тогда таможенник говорит: «Развяжите коробку». Легко сказать, да трудно сделать. Судариков так завязал ее, как будто эту коробку нужно было отправлять на Камчатку. Миша покраснел, вспотел, руки трясутся, но узлы не развязываются. Пришлось веревки резать. Первым делом таможенник увидел женские туфли, о которых Миша даже не знал. Это был крах. Более растерянного человека, каким был Мишенин в этот момент, я не видел. По-моему, таможенник все понял и, почувст-

 

- 297 -

вовав, что Миша сверхпорядочный человек, а его просто подвели, плюнул, поставил штамп на декларацию и ушел. Я встретился с подполковником Мишениным через несколько лет. Мы посмеялись, вспомнив этот случай. А потом Миша с грустью сказал, что это был урок на всю жизнь, и он никогда в жизни больше передач не брал, хотя часто летал и ездил в командировки за границу.

В 1971–1972 годах строительство военных объектов в Чехословакии, то есть в Центральной группе войск, подходило к концу и было принято решение перевести в Польшу для развертывания работ монтажный УНР и ввести должность заместителя командующего СГВ по строительству и расквартированию войск. Первым замом стал полковник Кусков Дмитрий Васильевич, возглавлявший до этого в ЦГВ строительное управление. Во главе монтажного УНРа прибыл к нам подполковник Скороходов Анатолий Алексеевич, а меня перевели к нему главным инженером. Толя прослужил в СГВ три года, получил звание полковника, чему был безмерно рад, и уехал зимой 1976 года в Москву. На его место назначили меня, так что я второй раз в жизни стал возглавлять монтажную организацию.

Особенно хочется сказать о Кускове, «Диме» как мы его все звали. Это был прекрасный человек, талантливый инженер-строитель, умевший находить общий язык как с подчиненными, так и с начальством, что особенно важно. Он создал в СГВ хороший коллектив строителей и эксплуатационников, неоднократно поощрялся командованием. Ему было присвоено звание генерал-майора, и этому все были рады, что не так часто бывает в нашей жизни. К сожалению, он не дожил до 50 лет, умер в Москве в госпитале после операции. А на его место был назначен полковник Егоров Юрий Александрович, занимавший до этого должность главного инженера нашего главка.

Летом 1974 года мне было присвоено звание подполковника. Мы шумно отметили это событие. Собрались в нашем домике человек двадцать. Люда накрыла прекрасный стол, где «гвоздем» были модные в то время цыплята табака и жареная кабанятина из местных лесов. Я привез из Москвы коньяк, а мои подчиненные наловили угрей. Повеселившись на славу, пили, пели, танцевали. Егоров много рассказывал о своей жизни и работе в Афганистане, где он несколько лет провел с семьей. Мы со временем подружились с Юрием Александро-

 

- 298 -

вичем, его женой Галиной Александровной и их прелестными дочками Катей и Машей.

Юрий Александрович, закончив Днепропетровский строительный институт, был призван в армию и стал офицером. В 1956 году он женился на Галине – дочери секретаря Сталина Поскребышева. Это было сложное для всех время. Я в этот период «выбивал» реабилитацию своих родителей, а Галя пыталась выяснить, что же произошло с ее матерью, первой женой Поскребышева – Миталиковой. В 1939 году она была арестована, а через некоторое время расстреляна как шпионка «одной из капиталистических разведок». В 1956 году Б.С. Миталикова была реабилитирована.

Юрий Александрович Егоров прошел большой путь военного строителя от лейтенанта до генерал-майора, был награжден тремя орденами и многими медалями нашей страны. Последнее время, перед уходом на пенсию, он возглавлял Инженерное управление в космических войсках Министерства обороны, которыми командовал Герой Социалистического Труда генерал-полковник Александр Александрович Максимов.

Егоров – высокообразованный, умный, талантливый человек, трудолюбивый, строгий, требовательный к себе и другим. Он может своими руками построить дом, высококачественно выполнить отделочные работы, писать прекрасные картины, быть хорошим охотником, веселым рассказчиком, а главное – хорошим мужем, отцом и дедом. Одним из главных его увлечений, особенно после ухода на пенсию, является забота о саде, огороде и выращивание цветов на даче в районе Николиной Горы.

Галина Александровна была не только женой Юрия Александровича, но и прекрасным врачом-анастезиологом высшей квалификации. Дочь Катя стала врачом-аллерголо-гом, а Маша – врачом-терапевтом.

Юрий Александрович работал в СГВ до 1980 года. Когда я покидал Польшу, было очень жаль расставаться с ним и его семьей. В дальнейшем, после его возвращения в Москву на должность заместителя командующего МВО по строительству мы снова встретились и до сих пор поддерживаем дружеские отношения.

В 1976 году Северную группу войск посетил новый заместитель министра обороны по строительству и расквартирова-

 

- 299 -

нию войск генерал-полковник Арчил Викторович Геловани. Он осмотрел строящиеся объекты, а на торжественном банкете, который устроил в его честь командующий СГВ, дал высокую оценку военным строителям. Мы с Асадуллиным, сидевшие за этим столом, были очень рады этому, так как, работая в Союзе, редко слышали от больших начальников похвалу. Я поднял тост за здоровье Геловани. Он был очень доволен, а я был просто в восхищении от его ума, остроумия и трезвого мышления.

А через некоторое время в Легницу прилетел «хозяин Польши» – Первый секретарь ЦК ПОРП Эвард Герек. Встреча прошла нормально, но Герек был чем-то озабочен. Это была политическая поездка, и мы не участвовали в переговорах Герека с командующим СГВ.

Работа – работой, но мы не забывали и об отдыхе. Пожалуй, никогда в моей жизни так хорошо не совмещались работа и отдых. Можно разделить наш отдых на несколько групп или категорий:

1. Осмотр достопримечательностей Польши.

2. Воскресные поездки, в основном на природу.

3. Поездки и походы на концерты, в театр и кино.

4. Коллекционирование книг.

5. Выезды на торжественные мероприятия и банкеты.

6. Охота.

Я уже говорил о моих ежемесячных командировках по Польше на легковой машине. До Балтийского моря ехать почти 400 километров, и по дороге мы не только обедали в лесу, но и останавливались в городах, где осматривали костелы, различные здания, а иногда заходили в магазины, предварительно сняв фуражку и надев куртку, чтобы не было видно погон. Мы даже побывали в г. Торунь, где долго исследовали дом-музей Коперника.

По выходным дням, а они у нас были, это вам не Козельск и Ужур, мы чаще всего выезжали на природу. Недалеко было Голубое озеро с прекрасно оборудованными пляжами, закусочными с пивом и жареными колбасками, а также лодочной станцией. Ни разу мы не видели ссор и тем более драк между поляками. Все мирно отдыхали, наслаждаясь природой. Впервые мы увидели, как жарят на вертеле над костром кур. Курица по-польски «курчака». В дальнейшем мы всегда с удовольствием заказывали в польских кафе «курчак» и «голенку» – особо

 

- 300 -

обжаренную свиную ногу. На машинах или автобусе мы ездили в туристические поездки: в Зелену Гуру, Вальбжих, Вроцлав, Катовице и Закопане. Особенно нравилось ездить на границу с ГДР, в горы. Там работал подъемник и мы, садясь в маленькие кабинки, в течение нескольких минут взлетали к вершинам, где круглогодично лежал снег. Внизу +25 оС, мы в легких майках, а наверху мороз – 10оС. Однажды подъемник сломался, и мы больше часа болтались между небом и землей, замерзли ужасно.

Интересны были поездки во Вроцлав, бывший немецкий город Бреслау. В большом, построенном немцами перед войной концертном зале, мы слушали блестящую английскую группу «Смоки». Впечатление было потрясающим. Зрители уже после первых аккордов вскочили с мест, пританцовывая в такт мелодии. Многие вышли в проходы и танцевали там. Все были в восторге. Не удержались и мы. Какая-то сила подняла нас (а мне-то было уже за сорок) и заставила танцевать и аплодировать исполнителям. Через некоторое время я купил пластинку «Смоков», и мы часто крутили ее дома на проигрывателе.

Попали и в театр, где польские актеры играли в основном без одежды. Это только входило в моду, и зрительный зал был забит народом. Зрелище довольно странное, и мы немного стеснялись.

В Щецине были на концерте нашей ленинградской певицы Эдиты Пьехи. Поляки сначала приняли ее довольно прохладно, но затем «разошлись» и во второй половине концерта признали своей. Пела она прекрасно.

Бывали и посещения ресторанов, особенно когда приезжало начальство из Москвы. Запомнилось посещение стриптиза во Вроцлаве. Приехали в командировку мой начальник, полковник Семенов, и начальник электромонтажного управления полковник Сухов. Мы с Асадуллиным одели их в наши гражданские костюмы и повезли развлекаться. Стриптиз был великолепным. Наш столик находился рядом с эстрадой. Одна из стриптизерш во время танца подошла к нам и присела на колено Володи Сухова, обняв его рукой. Володя потерял дар речи, а потом в течение нескольких лет, встречая меня в Москве, говорил: «Ты помнишь, как она меня обняла и села ко мне на колено?» Это была одна из красивейших стриптизерш Европы.

 

- 301 -

Через год после приезда в Польшу у меня, так же как и у других советских офицеров и служащих, началось увлечение коллекционированием книг. Мы все в Союзе были немного сумасшедшими и собирали большие библиотеки. Книги были дорогие, и достать их было трудно. Люди стояли ночами, чтобы подписаться на Пушкина, Толстого, Бальзака и Мопассана. А тут даже сначала не поверил своим глазам. Магазин в центре Легницы завален книгами и какими, и в 1,5–2 раза дешевле, чем в Москве. Поэтому все свободные, а иногда и несвободные злотые уходили на книги. В продаже было много книг по искусству. В основном это были прекрасные альбомы русских, советских и зарубежных живописцев, а также много трудов наших искусствоведов. Книги стали постепенно перекочевывать из магазинов в наш дом. Начали определяться направления в коллекционировании: русская классика, фантастика, поэзия, картинные галереи, серия «Жизнь замечательных людей», энциклопедии и масса различных разрозненных книг. Жизнь показала, что эти книги оказались сверхполезными для всех членов нашей семьи. В последние годы, когда я писал эту книгу, началась новая серия – политическая, в которой собираются мемуары политиков СССР, России и других стран.

Я уже писал о банкетах по случаю приезда в СГВ заместителей министра обороны Комаровского и Геловани. Эти мероприятия очень много давали нам, простым старшим офицерам, в части познания жизни высших сфер Советской Армии. Запомнились еще два крупных мероприятия.

Первое – празднование 30-летия победы Советского Союза над фашистской Германией. Во Вроцлаве находилось постоянно консульство ГДР, и его руководители пригласили к себе на прием 8 мая 1975 года двадцать семей советских офицеров и генералов из Северной группы войск. Мы поехали во главе с начальником политуправления на двух автобусах. Наши жены надели лучшие платья, а мы – парадные кители. Программы вечера никто не знал.

Консул, очень милый, доброжелательный немец, хорошо говоривший по-русски, встречал нас у порога консульства с радушной улыбкой. Сразу же возникла непринужденная обстановка, способствующая знакомству и сближению. Нас пригласили в актовый зал консульства, где мы выслушали небольшие доклады как с немецкой, так и с нашей стороны, вос-

 

- 302 -

поминания участников войны и посмотрели документальные кинофильмы.

Затем консул пригласил всех пройти в банкетный зал, где на столах стояли коньяк, сухое вино и лежали орешки. Немецкие официанты обслуживали нашу, пока еще стесняющуюся компанию, зорко следя за гостями, успевшими опорожнить свои бокалы, и тут же заполняли их новыми порциями напитков.

Зазвучали тосты за победу над фашизмом, за советско-немецкую дружбу и за мир во всем мире. Затем консул предложил пройти в малый банкетный зал, где посередине стоял стол со всеми видами закусок и набором тарелок. Коньяки, водка, вина и пиво находились на столах в углу зала. Мы впервые присутствовали на «а ля фуршете» и немного растерялись... Но водка делала свое дело, и дружная офицерская семья быстро раскрепостилась. Кто-то предложил пить по-русски, и мы с нашими тарелочками и бутылками вернулись за стол в большой банкетный зал, и началось наше русско-немецкое застолье. Официанты носились, как птицы, в своих черных фраках, едва успевая подносить закуски и бутылки. Вот тут уже посыпались тосты за всех и обо всем.

В заключение приема консул пригласил нас на соревнование по стрельбе в тир. Лучшим были вручены призы – французский коньяк. Вечер и полночи прошли в веселье, и мы, уезжая, от всей души благодарили гостеприимных хозяев.

А через некоторое время поляки пригласили нас на празднование Дня строителя или по-польски «Златы кельмы», то есть «золотого мастерка». Эти мероприятия проходили с участием министра строительства ПНР, приехавшего в Легницу из Варшавы. Я поднял тост за «наставников молодежи» – польских строителей, к всеобщему восторгу поляков.

И наконец, об одном из самых интересных развлечений польского периода – об охоте. Как оказалось, советская охота и польская, как говорят в Одессе, – «две большие разницы».

За мой небольшой опыт охоты в Сибири я понял, что главное – это привезти побольше трофеев домой, а между делом – получить удовольствие.

Этому меня учили мои наставники, опытные охотники. У поляков все наоборот. На первое место выходит сам процесс

 

- 303 -

охоты и масса получаемого при этом удовольствия, а затем уже какая-нибудь убитая утка или подстреленный заяц.

Все польские охотники прекрасно экипированы в охотничьи костюмы и носят шляпы с пером. Распитие алкогольных напитков во время охоты запрещается. В общем, все сверхцивилизованно и по нашим меркам неинтересно... В Северной группе войск, во всяком случае в тех охотах, в которых я участвовал, все было по-нашему, по-русски.

Вначале мы ездили на охоту в составе других охотничьих коллективов и неплохо преуспевали в добыче дичи. Мы привозили домой зайцев, уток, а иногда даже козу. Очень хотелось убить кабана, но мне не пришлось, хотя удобные моменты были. Как-то осенью мы ходили большим коллективом, человек сорок, на зайцев. Добыча была большая – сорок шесть штук, из них четыре моих. Подполковник Судариков купил себе пятизарядное ружье и очень им гордился, но оно почему-то в самый нужный момент заедало, и зайцы спокойно убегали. Через год мы уже освоили азы охоты и создали свой коллектив. Я был избран его председателем. Но история нашего коллектива была недолговечной.

Как-то решили поехать на коз. Выехали ранним утром на автобусе, только своим охотничьим коллективом. Но в последний момент Судариков попросил взять двух работников КЭУ, с которыми он поддерживал хорошие отношения по работе. Один был заведующий складом, другой – автокрановщиком. Когда они входили в автобус, я попросил у них охотничьи билеты, но они сказали, что забыли дома. Я не хотел их брать, но Судариков заявил, что «видел их билеты, они в порядке». Я допустил послабление и взял их на охоту.

К 12 часам мы сделали два загона, но коз не нашли. Вдруг увидели, как по полю, к соседнему небольшому лесочку несутся две козы. Бросили подготовку к обеду и быстро окружили лесок. Я командовал расстановкой «номеров» вокруг леса и проинструктировал загонщиков. Запрещалось стрелять в лес, в невидимую цель и в близости от находящихся охотников. Можно было стрелять только вслед козе, когда она выбежит из леса в поле, то есть когда отсутствует риск попасть в своего товарища. Но все хорошо на словах...

 

- 304 -

Загонщики, в центре которых шел я, гремя банками, крича и стуча палками по деревьям, чтобы спугнуть коз, прошли уже почти весь лесок и приближались к опушке. И вдруг мы услышали крики: «Коза, коза!» Все перестали шуметь, схватились за ружья и медленно пошли к краю леса. А «номера», стоящие на краю леса, наверное, в азарте охоты, снялись с мест и пошли нам навстречу. Я вышел на опушку и увидел, как справа колышется трава, как будто сквозь нее пробирается коза. Снова раздался крик: «Коза!», и грянули два выстрела. И тут я увидел метрах в тридцати от меня, как из травы поднялся человек и с криком «убили» упал на землю.

Я свистнул в свисток, крикнул: «Прекратить стрельбу!» – и бросился к упавшему человеку. Им оказался автокрановщик из КЭУ. Он был ранен в спину и шею своим же товарищем – начальником склада, принявшим его в высокой траве за козу. Спасло крановщика два обстоятельства: дробь в патронах была «тройка», которая является самой безобидной и применяется при стрельбе по уткам и зайцам, а главное, что он был одет в ватную куртку с меховым воротником, которые носили наши танкисты. Пострадавший быстро пришел в себя после шока, и, залив ему ранки йодом, мы отвезли его в польскую больницу. Там ему сделали операцию, вынув около двадцати дробинок из спины и шеи. А кроме этого, как потом выяснилось, позвонили в польскую военную комендатуру, а оттуда – в советскую, сообщив о происшествии на охоте.

Всю ночь я не спал, думая, что делать, а утром пошел к нашему заместителю командующего полковнику Кускову. Время было 8-30 утра, когда я встретил его на улице и доложил о ЧП. По дороге в кабинет я успел рассказать ему более подробно о случившемся. Только мы вошли в кабинет, как зазвонил телефон командующего СГВ. Он вызвал Кускова к себе для доклада о происшествии на охоте. Я быстро написал подробный рапорт и отдал Дмитрию Васильевичу. А события развивались дальше так. Командующий потребовал в 24 часа откомандировать меня как руководителя охотколлектива и двух виновников случившегося в Союз, а охотколлектив расформировать. После долгих уговоров, учитывая мою добросовестную работу в должности главного инженера УНР, командующий

 

- 305 -

оставил меня в Польше, объявив строгий выговор, а двух неудавшихся охотников через сутки отправили в Союз.

Всех нас этот случай поверг в шок. Судариков ходил, как побитый пес, я с ним не здоровался, хотя в душе обвинял себя в малодушии и несерьезном отношении к организации охоты. Жизнь еще раз доказала, что нельзя верить людям на слово. Я не имел права брать с собой этих двух проходимцев, да и Судариков показал себя болтуном и нечестным человеком. После некоторого перерыва мы иногда ездили на охоту с другими коллективами, но уже старались быть предельно осторожными.

А тем временем мой сын Саша заканчивал 10 класс и встал вопрос, куда ему идти учиться дальше? В марте–апреле 1974 года я предложил ему хорошо подумать об этом и до июня принять решение. Саша долго думал, но ничего не придумал. И будучи в июле в Москве я обратился за советом к очень хорошему человеку, с которым меня свела жизнь, полковнику Тихонову. Дмитрий Александрович работал начальником отдела в Управлении кадров заместителя министра обороны по строительству. Он и предложил направить Сашу в Ленинград, в Высшее военно-инженерное училище имени генерала армии Комаровского. Сашу приняли в ВВИТКУ, и он продолжил военный род нашей семьи.

А через три года, в 1977 году, настала очередь и моей дочери Лены. Она закончила 9 класс и полный курс музыкальной школы по классу фортепьяно. Пора было думать и об ее будущем.

Я к этому моменту пробыл в Польше уже шесть лет, то есть на год больше положенного срока. Работал начальником монтажного УНРа, пользовался хорошей репутацией как в СГВ, так и у московских начальников. Поэтому можно было еще четыре года продолжить службу в Польше, тем более, что и генерал Егоров, и генерал Караогланов хотели этого. Но, но, но – я-то уже не хотел работать в Польше. А причин было несколько. Главное – надоело. Первые два года я привыкал, третий и четвертый – был очень доволен и работой, и Польшей, на пятый год стал подумывать о возвращении в Союз, а на шестой уже не мог спокойно жить и работать, все раздражало. Нужна была смена местожительства, хотя с каждым годом на-

 

- 306 -

ши доходы росли. Второй причиной был, как тогда говорили, «квартирный вопрос».

Наша двухкомнатная квартира уже не устраивала нас. Я стал просить у генерал-лейтенанта Караогланова трехкомнатную и почти получил его согласие. Но я понимал, что это лучше сделать, работая в Москве.

Третья причина – Лена. Ей лучше было закончить 10-й класс в Москве, чтобы потом поступать в институт. А четвертой и пятой причинами было наше желание быть поближе к Саше, который учился в Ленинграде, к теще Анне Семеновне и моей тетке Алевтине Ивановне, которой было уже 79 лет.

И я начал «бомбить» звонками Караогланова. Он долго отговаривал меня, но потом сдался и в августе 1977 года нашел мне замену – начальника московского УНРа капитана II ранга Токарьяна Александра Федоровича. Он прибыл в Польшу, и я начал передавать ему дела. Объехали с ним все советские гарнизоны, где мы вели строительные работы. Познакомил его со всеми командирами дивизий и полков, для которых мы строили и которые являлись нашими заказчиками. В общем, выложил все, что было сделано за эти годы, введя полностью в курс дела. А во время наших встреч спрашивал о его московском УНРе: чем занимается, каковы финансовые успехи, – просил дать характеристики офицеров и служащих. Но почему-то не получал ясных ответов, не понимая в чем дело. Понял я все только через четыре месяца, когда уже работал в Москве.

Передал я Токарьяну и свою квартиру, полностью обставленную мебелью. Так что Александр Федорович получил прекрасный УНР, выполняющий план по всем показателям, и очень приличный дом с садом и огородом, или как сейчас говорят «коттедж со всеми удобствами». Мы готовились к прощальному банкету, составляя списки приглашенных. Главное действо должно было состояться в большом зале УНРа, а потом вторая очередь, для избранных, у нас дома. Но жизнь снова все изменила. Наши разногласия с Асадуллиным достигли апогея, и мы с женой изменили наши первоначальные планы. Решили собраться один раз в нашем УНРе, а Асадуллиных на домашний ужин не приглашать. Банкет прошел прекрасно. Цветы, грамоты, тосты, песни, танцы и слезы остающихся переполнили и наши сердца, и я с трудом сдерживал слезы. Шесть с половиной лет – это очень большой отрезок в жизни,

 

- 307 -

и я был счастлив, что провел их в Польше, в Северной группе войск, среди лучшего рабочего коллектива в моей жизни.

На следующий день проводы продолжились на вокзале. Из СГВ в Москву ходил наш специальный советский поезд. Поэтому в вагонах были только советские люди. На вокзал пришло очень много наших сослуживцев, человек 40–50. Мы поставили на перроне столы, а на них водку, закуску и угощали всех желающих.

С трудом расстались со своими, ставшими уже родными, сотрудниками, и поезд взял курс на Восток. Мне подарили много подарков, и в их числе самый главный – большой сувенирный ключ от нашего УНРа, выточенный из бронзы. Он до сих пор хранится у меня дома. Даже стихия протестовала против нашего отъезда из Польши. Прошедшие затяжные сильнейшие дожди затопили низменную часть Польши, и наш поезд с трудом продвигался со скоростью 10–15 км/ч по рельсам, так как колеса были почти полностью залиты водой. Но нас ждал Советский Союз, Москва, наша Родина, и мы подгоняли время, стремясь скорее пересечь границу и вступить на советскую землю в Бресте.

 

- 308 -

Глава 20

(1977–1981 гг.)
Снова в Москве.
Командир войсковой части 74958.
Власиха.
Поиски выхода из критической ситуации. Получение квартиры.
Лена – студентка.
Саша – лейтенант.

 

Москва нас встретила толпами народа как на вокзале, так и на улицах. Шумом большого количества машин и каким-то непонятным ажиотажем. Как будто мы приехали из деревни в большой незнакомый город. В магазинах были продукты и большое количество разнообразных винно-водочных изделий. Мы почувствовали улучшение жизни московского люда.

И вот я приезжаю в свой УНР, командиром которого мне придется быть более четырех лет. Он располагался в полуподвальном помещении на пересечении проспекта Маршала Жукова и улицы Народного Ополчения. Через год я добился перевода нашего коллектива в другое, очень приличное помещение, около метро «Октябрьское поле». А пока меня представили коллективу, и уже на следующий день я получил приказ выехать во Власиху. Да, да, ту самую Власиху, где с 1931 по 1937 год работали и жили мои родители вместе с нами. В тех местах располагался военный объект ракетных войск, и наше управление принимало участие в строительстве. Проехав через несколько «кордонов», мы въехали во Власиху 1937 года. Я почти ничего не узнавал, так как за эти годы было построено много домов. Нам же нужно было закончить строительство и ввести в эксплуатацию гостиницу. Выкроив полчаса, я начал искать дом, в котором мы жили в тридцатые годы, и нашел его. Он хорошо сохранился. В нем сейчас располагалась поликлиника. Через год, в 1978 году, я с большим трудом получил разрешение и привез сюда сестру и жену. Неля очень не хотела сюда

 

- 309 -

ехать, так как воспоминания об аресте родителей и полном изменении нашей жизни были слишком тяжелы. Но мне показалась, что ей это необходимо, и я уговорил ее приехать во Власиху. Мы ходили два часа по городку, она многое узнавала и очень переживала, около дома сфотографировались на память. Перед отъездом Неля сказала, что больше никогда не приедет сюда – «это все ужасно»... А для меня Власиха стала одним из важнейших объектов, где я бывал каждую неделю. Родина требовала увеличения мощности ракетных войск, и мы делали все, чтобы советские люди спали спокойно.

Мне как-то показалось странным, что мое начальство не очень-то стремится, чтобы я как новый командир тщательно обследовал объекты и принял управление. Приказы о выездах на сверхважные сверхсрочные объекты сыпались один за другим. Опомнился я только через месяц. Начал подробно разбираться с экономикой и пришел к выводу, что мой предшественник, капитан II ранга Токарьян, говоря строительным языком, «залез вперед на 500 тысяч рублей», то есть перепроцентовал невыполненных работ на полмиллиона рублей. Это был большой удар, так как ежегодный план составлял 2,5 млн. рублей. Таким образом, нам придется работать бесплатно в течение двух-трех месяцев. Теперь я понял, почему на мои вопросы, которые я задавал Токарьяну в Польше, он всячески уходил от ответа. Это было непорядочно с его стороны. Но нужно было работать и хорошо работать, и мне пришлось забыть про своего предшественника.

А вскоре мы начали строить на севере Московской области один из важнейших спецобъектов для ПВО Москвы. Руководил строительством полковник Горовацкий. Здесь он проявил себя как особо талантливый организатор строительного производства, и во время посещения объекта заместителем министра обороны всегда был на высоте. Спецобъект требовал все больших усилий. ЦК КПСС настаивал на сокращении сроков строительства, на досрочном вводе объекта в эксплуатацию, так как существовавшая система ПВО не давала полной гарантии защиты Москвы от американских ракет. Осенью 1978 года полковник Семенов принял решение разделить наш УНР пополам и из лучшей половины создать УНР для работы только на этом спецобъекте. Это была катастрофа для всего нашего коллектива, только пришедшего в себя после отработки долга в

 

- 310 -

полмиллиона рублей. Я яростно сопротивлялся, но силы были не равны. Я проиграл, а победители – полковник Семенов и подполковник Баранов – так и не осознали в дальнейшем свою ошибку.

А в то время по итогам III квартала 1978 года наш УНР занял третье призовое место в социалистическом соревновании, и мы торжественно отметили это событие в ресторане на проспекте Маршала Жукова. Там пели и играли цыгане, и мы расходились глубокой ночью. Эта была первая и последняя в истории УНР победа. После разделения УНРа, в начале 1979 года, мы уже не смогли оправиться. От нас были переведены в новый УНР лучшие руководители. Я старался сплотить оставшихся офицеров и специалистов в дружный работоспособный коллектив, но это не удавалось. Удар, нанесенный Семеновым, был слишком сильным и выбил всех из колеи. Мы остались работать на мелких безденежных объектах. Затраты труда и времени были огромными, а когда заканчивался месяц, то денег за выполненные работы почти не получали.

По итогам наших больших успехов на производстве в 1978 году Семенов послал на меня представление к досрочному присвоению звания полковника. В то время весь Советский Союз был под впечатлением книг-воспоминаний Л.И. Брежнева «Малая земля», «Возрождение» и «Целина». Мы читали их, изучали и обсуждали на конференциях. Мой товарищ по работе капитан I ранга Лев Васильев как-то в присутствии полковника Семенова сказал: «Володя, тебе, как Брежневу, пора писать книгу «Возрождение УНР».

Кончилось тем, что досрочно звание полковника мне не присвоили, мотивируя тем, что «осталось полгода до получения звания в срок». А один из кадровиков, хорошо ко мне относившийся, сказал, что все было хорошо до тех пор, пока не прочитали в моем личном деле сведения об арестованных в 1937 году и расстрелянных родителях. То, что они были безвинно осуждены и реабилитированы в 1956 году, в Брежневский период уже никого не интересовало.

А мы продолжали активно работать. Подготовили «Положение о порядке производства монтажных работ строительно-монтажными участками», ежегодно составляли «План организационно-технических мероприятий». В общем, делали все от нас зависящее, чтобы наладить работу. Я постоянно ездил в наш военно-строительный отряд, расположенный во Власихе, которым командовал майор Агапов Александр Яковлевич. Ра

 

- 311 -

бота с солдатами, сержантами, офицерами отряда была необходимой. Я это понимал и всегда с удовольствием этим занимался. Но в таких сложных условиях, в каких мы оказались, выполнить план по всем показателям было просто невозможно. 1979 год стал переломным в моей работе в Москве. После того как представление на звание вернулось обратно, а разделение УНРа состоялось, мы не выполнили план I квартала, и я получил от Семенова первый подарок – выговор. Подошел к концу второй квартал, план опять не выполнили, и я получил строгий выговор. Пришлось идти к Семенову, выяснять отношения с глазу на глаз. А наши отношения были хорошими еще с 1971 года, когда Семенов был назначен командиром в/части 54124, и я его консультировал по специальным вопросам нашей профессии. Дружеские встречи в Польше, затем в Москве, и вдруг все в течение одного месяца изменилось. Причин этого я так и не узнал. Мы с женой много думали, гадали, делали предположения, но до истины так и не докопались, хотя версий было много.

А дальше жизнь складывалась так. Саша хорошо закончил ВВИТКУ, и его направили проходить службу в Группу советских войск в Германии, в чем была большая заслуга полковника Тихонова Дмитрия Александровича. Лена, не поступив в 1978 году в институт, так как не добрала полбалла, пошла работать в бухгалтерию Геологоразведочного института на должность бухгалтера-кассира. На следующий год она более серьезно отнеслась к подготовке к экзаменам и была зачислена на первый курс. Наконец мы все успокоились.

У меня же в конце января 1979 года вторично начался сильнейший приступ почечной колики. Меня отвезли в госпиталь ракетных войск, неподалеку от Власихи, где из меня благополучно «выбежали» два камушка. А выбежали потому, что нас заставляли в госпитале бегать и прыгать до изнеможения и днем и ночью. И это, наверное, дало свои положительные результаты. Мы растрясывали свои внутренности, и камни выходили из почек. Но это очень неприятные процедуры. Не зря же почечные колики сравнивают с рождением ребенка. Боли, пожалуй, почти такие же. Я их испытал и неоднократно.

Поэтому, когда мне в конце августа предложили поехать в санаторий подлечиться, я с радостью согласился. Помимо всего моя нервная система была на пределе. Второго сентября мы

 

- 312 -

с женой прибыли в санаторий ракетных войск, расположенный в Крыму в поселке Фрунзенское. Отдохнули прекрасно. Наш спальный корпус был расположен в сорока метрах от моря, и мы постоянно слышали шум прибоя и чувствовали запах моря. Интересные экскурсии, пешие походы на «Медведь гору» и катание на лодках по спокойному, теплому морю дополняли наше общее прекрасное настроение.

В санатории, после продолжительной разлуки, мы встретились с хорошей знакомой нашей юности Ириной Василевской. За прошедшие 30 лет Ира после окончания Института народного хозяйства имени Плеханова достигла больших высот. Она работала главным бухгалтером нескольких московских магазинов, в том числе такого крупного как универмаг «Москва» на Ленинском проспекте, а в последнее время – начальником планово-экономического отдела главка Министерства транспортного строительства. В 40-х годах ее отца репрессировали, а в 1956 году реабилитировали. Разведясь с первым мужем Володей Широковым, она встретила прекрасного человека, работавшего главным инженером крупного военно-промышленного объединения. Сергей совмещал в себе блестящие способности специалиста и семьянина. Он был дважды награжден орденом Трудового Красного знамени и удостоен Государственной премии. У них родилась дочь Женя, ставшая впоследствии нотариусом. Так что мы увидели счастливую семью.

Правда, в наш отдых вмешалось очень неприятное известие о смерти тети Инны, моей тетки по матери, у которой я воспитывался с 1937 года в течение 16 лет. Алевтина Ивановна Михайлова, по мужу Кулакова, прожила 85 лет, сохранив до последних дней свежесть ума и хорошую память. И я до сих пор не могу себе простить, что я не сумел расспросить, а скорее всего, упросить рассказать ее о моих родителях. Об их жизни, об их работе, об их мучениях, связанных с ожидаемым арестом. Конечно, она очень многое знала, но, наверняка, дала подписку НКВД и КГБ о молчании, о гробовом молчании, что, к сожалению, и выполнила.

Я срочно вылетел в Москву для организации похорон, и мы отдали тете Инне последние почести. Вообще 1979 год был годом смертей. Зимой умерла моя теща, мать Люды – Анна Семеновна Скворцова, ей было 70 лет. А через два месяца после смерти тети Инны умерла соседка Люды по квартире, где она провела свое детство, Дарья Гавриловна, сделавшая очень много добра нашей семье.

 

- 313 -

Вернувшись в конце сентября из отпуска, я встретился с полковником Семеновым и понял, что хорошего ждать не придется, и оказался прав. По итогам III квартала мне было объявлено в приказе служебное несоответствие. Причем, главный инженер управления полковник Каневский, замещавший Семенова, находящегося в госпитале, отказался подписывать этот приказ. Это сделал сам Семенов прямо на госпитальной койке, хотя не имел на это права. Мне пришлось защищаться, и я написал обстоятельный рапорт начальнику главка и начальнику политотдела. Это был взрыв большой силы. В своем рапорте я указал причины невыполнения плана 1979 года и дал предложения по улучшению работы нашего УНРа. Семенова заслушивало руководство главка и предложило ему изменить стиль работы. А меня 25 апреля 1980 года разбирали на парткомиссии, где я получил выговор за срыв плана. Другого я не ожидал. Сняли с меня этот выговор только 23 октября 1981 года, то есть через 1,5 года.

Для всех, и для меня в первую очередь, стало ясно, что работать вместе с Семеновым мне нельзя. Я обдумал ситуацию и написал письмо-просьбу в вышестоящие инстанции о переводе на службу в отдаленные районы Советского Союза, где можно было бы увеличить недостаточную для моего возраста выслугу лет. Ведь мне было уже почти 50, а выслуга в армии составляла всего 19 лет.

Начался последний, самый неприятный период в моей московской военной службе, – поиски должности на окраине страны, где есть выслуга с коэффициентом 1,5, а лучше 2,0, да и должность полковничья. На мое счастье в это время я курировал очень важный военный объект в г. Ногинске. Эта работа продолжалась более полугода. Главным же куратором от Министерства обороны был генерал-лейтенант Виктор Иванович Иванков. Он каждую неделю, а иногда и чаще, приезжал на этот объект и проводил серьезные плановые совещания. Требования были очень жесткие, сроки поджимали, и все мы работали в таком же темпе, как когда-то в Козельске и Ужуре. Объект сдали вовремя. Мне очень нравился Виктор Иванович своей абсолютной технической грамотностью, умением сосредоточить общее внимание на решении самых важных в данный момент задач, своей справедливостью, жесткой требовательностью и в то же время заботой о подчиненных. Весной 1982 года я подошел к нему на объекте и попросил принять

 

- 314 -

меня по личному вопросу. Он тут же назначил мне встречу в своем кабинете, в особняке заместителя министра по строительству на улице Фрунзе.

А предшествовали этому следующие обстоятельства. Оказывается, уехать на Север за увеличением выслуги лет было не так-то просто. Вначале я обратился генерал-лейте-нанту Климову, начальнику главка ракетных войск, нашему заказчику, очень хорошему человеку. Он хотел мне помочь, но подходящей должности не нашлось. Затем – в наш главк, но опять осечка. Затем – в Главвоенстрой, к генералам Чаркину и Кареву. Они предложили мне должность начальника УНРа в Североморске, где была выслуга с коэффициентом 1,5, и я стал обдумывать это предложение. Но случайно вмешался Асадуллин, работавший после Польши в этом главке, и мое назначение не состоялось. Далее была многообещающая беседа с начальником Минмонтажспецстроя генерал-полковником Золотаревским Николаем Ивановичем, но он внезапно умер. Я перешел на предпоследний круг, к генералу Егорову. Он в то время работал начальником инженерного управления в Космических войсках. После нашей беседы я заполнил три экземпляра анкет, написал автобиографию и передал все бумаги полковнику из отдела кадров. Через несколько дней я получил ответ, что подходящей для меня должности нет, хотя Юрий Александрович был уверен, что меня возьмут к нему на работу. Наверное, биографические данные моих родителей опять не устроили чиновников из сверхсекретного Главного управления Министерства обороны. Единственным приятным моментом было то, что за день до этого я познакомился со вторым космонавтом нашей планеты генерал-полковником Титовым, который произвел на меня хорошее впечатление.

Вот в такой ситуации я подходил ко дню беседы в кабинете генерала Иванкова. Я очень волновался и был скован. Но Виктор Иванович очень дружелюбно отнесся ко мне, и я смог спокойно рассказать ему о своей жизни и судьбе моих родителей.

Подумав, он сказал, что через две недели к нему прилетит начальник Дальвоенморстроя полковник Брауэр из Владивостока, и он обсудит с ним мою кандидатуру. Оказывается, Виктор Иванович долго работал на Камчатке и Дальнем Востоке и хорошо знал эти места. В конце беседы он сказал, чтобы я не волновался, он найдет мне подходящую работу.

В заключение этой главы нужно рассказать о нашей семейной жизни в Москве. Через три месяца после нашего воз

 

- 315 -

вращения из Польши усилиями генерала Караогланова я получил трехкомнатную квартиру в 16-этажном доме новой серии по Каширскому шоссе в Орехово-Борисове. Мне выделили квартиру под номером 13 на четвертом этаже. Вообще цифра 13 для нас – счастливое число. Лена родилась 13 июля, первый внук, Валера, родился 13 марта, да и все, что было связано с этой цифрой, проходило удачно. В квартиру прописались я с женой, Лена, а также Саша с женой Наташей и внуком Валерой.

На заработанные в Польше деньги мы, а вернее жена, после долгого стояния в очередях, купила мебель в гостиную и стенку для книг. На работе мне выделили талон на покупку автомашины, и в июне 1978 года я стал владельцем ярко-желтых «Жигулей» модели ВАЗ 21011. Стоила эта машина в то время 6 тысяч рублей. Машина попалась очень хорошая и до сих пор, вот уже 18 лет, служит нам. Если бы не эта машина, то мы никогда бы не построили дом на садовом участке через десять лет, в 1988 году, так как на ней было перевезено полдома: брус, вагонка, цемент, кирпич, окна, двери и много других строительных материалов.

Инна Ивановна и Анна Семеновна очень радовались новой квартире и часто приезжали к нам в гости, вспоминая за столом нашу жизнь в первые годы после свадьбы с Людой, когда мы ютились вчетвером в комнате площадью 10 м2.

Особенно их радовала кухня, ведь она была площадью 11 м2, то есть больше нашей комнаты на Арбате. Общая же площадь квартиры была 73 м2.

Летом 1978–79 годов мы ездили на машине в гости на дачу к Дарье Гавриловне и всегда поражались энергии и доброжелательности этой женщины.

Лене очень нравились занятия в институте, и она мечтала о том времени, когда станет настоящим геофизиком. А летом 1979 года Саша приехал с семьей в Москву и стал готовиться к отъезду в Германию. Там он прослужил пять лет, объехав всю Германскую Демократическую Республику.

Короче, несмотря на неприятности у меня на работе, жизнь семьи шла нормально. Мы были среднего возраста, но в душе оставались молодыми, и часто совершали путешествия на машине со своими друзьями по Подмосковью, а также в Ленинград к Саше и по Прибалтике с Леной. Так что подготовка к отъезду на Север проходила спокойно, без особых эмоций.

 

- 316 -

Глава 21

Камчатская эпопея (1982–1986 гг.).
Объект 611.
Курильские острова.
Получение звания полковника.
Увольнение из Советской Армии

 

Моя Камчатская эпопея началась 23 апреля 1982 года. Полковник Брауэр прилетел из Владивостока, и генерал Иванков пригласил меня для беседы. Знакомство с начальником Дальвоенморстроя Борисом Францевичем Брауэром состоялось в приемной, а затем было продолжено в кабинете генерала Иванкова. Виктор Иванович рекомендовал меня как знающего, опытного начальника УНР, за которого он ручается. В заключение он сказал, что «плохих людей на Камчатку не посылает». Бауэр долго думал, а затем вдруг предложил мне должность начальника монтажного отдела в строительном управлении на Камчатке. Причем должность эта была чисто полковничья. В предварительном разговоре в приемной он об этом не упоминал, и все это показалось мне довольно странным. Но выбирать не приходилось, и я дал согласие.

Двадцать дней пролетели в хлопотах о приказе, так как я просил кадровиков подписать приказ о моем назначении у заместителя министра, но мне отказали, так как на мою должность назначает командующий тихоокеанским флотом, что на ступеньку ниже. Кончилось тем, что 12 мая заместитель министра (а в то время им был маршал инженерных войск Шестопалов) подписал приказ о моем назначении в распоряжение командующего ТОФ, для прохождения службы в отдаленных районах. Имелась в виду Камчатка.

Итак, борьба с полковником Семеновым завершилась. Моей победой явилось то, что я не был уволен из Советской Армии на пенсию, как он этого хотел, а также, что я еду на полковничью должность в район с большими льготами. Это двойной оклад, двойная выслуга и дополнительная прибавка к зарплате через каждые полгода работы. Но настроение было не

 

- 317 -

очень хорошим, так как я чувствовал, что меня ждут серьезные испытания на Камчатке.

Сборы были недолгими. Сдал дела, получил деньги на самолет, собрали вместе с женой вещи, и вот уже куплен билет на прямой беспосадочный рейс Москва–Петропавловск-Камчатский. Перед вылетом я позвонил на Камчатку и разговаривал с главным инженером управления подполковником Никитиным. Он сказал, что на моей должности работает подполковник Паламарчук, но он на эту должность не назначен. Поэтому, когда я прощался со своими близкими в аэропорту Домодедово, сказал Люде, чтобы она пока не увольнялась с работы, так как моя поездка на Камчатку может быть непродолжительной... С такими тревожными мыслями я и сел в самолет Ил-62 в 17 часов 7 июня 1982 года.

Камчатка давно привлекала меня. Наверное, греческая кровь путешественника – моего прадеда Афанасия Диомиди – постоянно бурлила во мне. Но желание желанием, а о реальной поездке в столь далекие края я и думать не мог. И вот я лечу... Расстояние до Петропавловска-Камчатского, 6850 километров, самолет преодолевает за 8 часов. Мы летим над Нарьян-Маром, Хатангой, Якутском и Магаданом на высоте 11400 метров со скоростью 900 км/ч. Все в самолете прекрасно – и салон, в котором тихо и уютно, и сам внешний вид, и стюардессы. Впереди Камчатка – неизведанный край, где мне придется провести довольно продолжительный отрезок жизненного пути. Но я пока ничего не знаю. Даже трудно себе представить, что ждет меня впереди. Полет проходил почти все время в темноте, но над Охотским морем стало светать, и вскоре мы увидели землю – это была Камчатка. Еще немного и под нами Авачинская губа (бухта), а через 10–15 минут Ил-62 коснулся колесами бетонной полосы аэродрома Елизово. Это произошло в 01 часов 45 минут 8 июня 1982 года по Московскому времени. На Камчатке в это время было 10 часов 45 минут.

За почти пятилетнюю жизнь на Камчатке у меня скопились дневники, которым я иногда доверял свои чувства в тяжелые и радостные минуты, записные книжки, которые я в основном вел на работе, а также письма, приказы и прочие бумаги, случайно и неслучайно сохранившиеся. Поэтому многие материалы этой главы почерпнуты не только из запасников и извилин моего мозга, но в основном из сохранившихся документов.

 

- 318 -

В аэропорту меня встретил мой теперешний заместитель по отделу майор Дрябжин Юрий Николаевич. В разговоре выяснилось, что он работал в моем СМУ-23 в Ужуре в 1967 году прорабом в чине младшего лейтенанта, а я в то время был капитаном. Из Елизова сразу поехали на объект, строительство собственной базы нашего управления. Это было в двух километрах от аэропорта. Там должна быть планерка, которую обычно проводил начальник УИРа подполковник Кудрявцев Владимир Иванович.

Выхожу из машины – «глаза на лоб» – передо мной стоит улыбающийся майор Густов Валерий Павлович, с которым мы вместе работали в Польше пять лет. Затем он был главным инженером в Одинцово и Загорске. Очень обрадовались друг другу. Оказывается, он прилетел на Камчатку две недели назад. Вскоре приехал Кудрявцев. Я представился ему. Он спросил: «Спали в самолете?» Я ответил, что нет, но решил остаться на планерке. Ходили по объекту часа два. Я устал, чемоданы лежат в машине, настроение не очень... Подошел к Кудрявцеву: «Может быть, мне поехать в управление устраиваться?» И получил ответ: «Вы зачем сюда приехали? Если работать, то работайте, а в управлении делать нечего».

Я понял, что меня здесь не ждали, не хотели, и мне придется испытать много неприятных минут и часов, прежде чем отношения наладятся. Жизнь показала, что я был прав, испытания только начинались. Когда планерка закончилась и все сели в машины, я подумал: «Ну, опять вляпался. Это будет похуже, чем Козельск, Ужур и Райчихинск». Ехали в тумане. Знаменитых вулканов Авачинского и Корякского не было видно.

В дневнике я нашел такую запись от 08.02.83: «И вот прошло восемь месяцев, как я здесь, то есть на Камчатке. За это время я прошел трудный путь испытания на прочность, сумел слетать в отпуск в Москву за Людой, а заодно побывать в командировке в Куйбышеве и Казани. Сумел подготовить к сдаче первую очередь очень большого и сложного объекта 611, хранилища стратегических запасов горючего для подводных лодок и военных кораблей. Сумел найти хороших людей, много мне помогавших и поддерживающих в трудную минуту, узнать плохих, а главное, много поработать на всех объектах, так что совесть моя чиста – все на что я был способен, я выложил на работе».

 

- 319 -

А теперь вернемся к субботе 8 июня 1982 года. Меня поселили в гостинице «Три таракана», которая полностью оправдала свое название. Хотя эти несколько комнат располагались на первом этаже четырехэтажного дома напротив нашего управления, но чувствовалось, что в них никто из начальства давно не заходил. Там я познакомился с подполковником Берлинским Борисом Васильевичем, недавно прилетевшим из Подмосковья за выслугой лет и с желанием подзаработать перед пенсией. Нам пришлось жить в одной комнате в течение двух месяцев. Одним из наших занятий после работы был подсчет количества видов живности, квартирующей в нашей гостинице.

В первую очередь, это были тараканы. Это довольно наглые существа, наглее их, пожалуй, были только крысы, возмущенные нашим появлением в гостинице. Оказывается, мы просто мешали тараканам спокойно жить, передвигаться и греться около теплых предметов. Но мы со временем подружились с ними и не обращали друг на друга внимания. Другое дело крысы. Эти длиннохвостые зубастые твари доводили нас чуть ли не до инфаркта. Все начиналось ночью. Мы просыпались от скрежета. Оказывается, это крысы, жившие в подвале, грызли доски пола, чтобы пробраться к нам в гости. И мы их ждали. Половую доску толщиной 4–5 сантиметров крыса прогрызала за 1–2 часа, а затем начинала исследовать нашу комнату. Вот тут-то мы начинали охоту. В дело шли все тяжелые предметы, вплоть до чугунного утюга. Но за эти месяцы мы ни разу не выиграли сражения. Крысы всегда возвращались в подвал победителями, а мы после бессонной ночи продолжали нашу жизнь.

Из мелкой живности мы насчитали 6–7 видов жуков, комаров, пауков, мух, а в душевом поддоне – красных червей, которые всегда вылезали наружу, когда мы пускали горячую воду. Прошла неделя, мы привыкли к «хозяевам» гостиницы, а они привыкли к временным постояльцам. Так и жил я, в основном дружно, до переезда в двухкомнатную квартиру, которую выделили мне в этом же доме на третьем этаже.

Чтобы не забыть, расскажу еще об одной встрече с крысами, уже в новой квартире. Получив квартиру, я не смог сразу приступить к ремонту, так как не было свободного времени. Только привезя Люду с материка, я начал ремонт. Решил по

 

- 320 -

менять умывальник. Снял старый с трещиной, а новый не успел поставить и уехал на два дня в командировку. После моего возвращения Люда рассказала мне: «Ночью я проснулась от того, что кто-то ходит по моему телу. Я открыла глаза и увидела в полумраке на кровати крысу. Я дико закричала и вскочила. Крыса бросилась в кухню и исчезла в канализационной трубе от снятого умывальника. Я долго не могла прийти в себя. Потом заткнула трубу тряпкой и легла спать, но так до утра и не заснула».

Я обследовал этот канализационный стояк. Оказывается в подвале не была закрыта крышкой ревизия, и крыса спокойно по грязной скользкой вертикальной трубе поднималась на третий этаж и гуляла в нашей квартире. Но и это пережили.

22 июля я вылетел в командировку в самый центр Камчатки, в поселок Ключи, находящийся рядом с Ключевским вулканом. Летел на самолете Як-40 без приключений. От аэродрома до поселка добирались на бортовой машине, поднимающей тучи вулканического пепла. Я тут же вспомнил Ужур, «хакас» и пылевые бури. Здесь, по-моему, было еще хуже, было очень жарко. В тени +30 оС, а воды не было. С трудом купили два пучка редиски и съели вместо воды.

В УНРе познакомился с хорошими людьми – начальником УНРа подполковником Манушкиным, главным инженером майором Добровольским, начальником монтажного отдела подполковником Иевлевым и майором Макухиным, с которым раньше работал в Польше. Много интересного о Камчатке рассказала работник политотдела Камчатской флотилии Р.А. Кулаженко. В дальнейшем я неоднократно бывал в Ключах, и мои новые знакомые часто помогали мне во многих делах.

Поселок Ключи весь завален вулканическим теплом. Ступишь ногой, и вверх поднимается тучка пепла, постепенно оседая. Слой пепла достигает 10–20 сантиметров, а когда вулкан просыпается, то ветер несет пепел в огромных количествах. Очень интересно было летать на объекты на вертолете, подлетать к Ключевской сопке, изучать реку Камчатку. В общем, это первая командировка дала мне очень много хорошего.

Через неделю я вернулся в столицу Камчатки и уже почувствовал себя немного камчадалом. Начал налаживать взаимо-

 

- 321 -

отношения с начальством и работниками нашего управления. Давалось это трудно. На Дальнем Востоке, и тем более на Камчатке, не любят москвичей, тем более «блатных», то есть прилетевших на один-два года, чтобы получить звание или должность. Руководство УИРа: подполковник Кудрявцев, подполковник Никитин и полковник Дикий – не были москвичами и очень ревностно относились к залетным офицерам. Правда, начальники монтажных УНРов Одиноков и Овчаров были из Москвы и Ленинграда. Но основная масса офицеров и почти все гражданские специалисты были местными. Это был особый круг людей, объединенных Камчаткой и Дальним Востоком, зорко наблюдавший за нами и делавший выводы о нашей пригодности к дальнейшей совместной работе. У меня в отделе работали хорошие специалисты – Миша Лихота и Надя Пономаренко, прожившие на Камчатке по двадцать лет. Поэтому в мой день рождения, 23 августа 1982 года, я пригласил всех моих новых знакомых и сотрудников к себе домой, и мы очень хорошо отметили мой юбилей.

А за две недели до этого, на День строителя, я уже щеголял, в новой морской форме. Я шел к ней 33 года, с того момента, когда после окончания школы в 1949 году подал рапорт в военкомат с просьбой направить меня для сдачи экзаменов в Высшее военно-морское училище в Ленинграде. Теперь я уже мог спокойно приезжать в любые воинские подразделения, так как 90 процентов офицеров на Камчатке ходили в морской форме.

В редкие выходные я обследовал город. Посетил центр, порт, сопку, где находится памятник погибшим в войне 1854 года, а также окраины. Город мне понравился, но уж очень много было сопок. Вверх, вниз, вверх, вниз и так в течение всей поездки. А на севере и востоке высились конусы вулканов. Их на Камчатке более сотни и очень много действующих. Почувствовал я и землетрясения. Первое впечатление от первого землетрясения было очень, очень неприятным. Я сидел в своей квартире на казенном жестком деревянном стуле и вдруг почувствовал, что дом закачался. Потом второй толчок, и все мозги в моей голове затряслись и перевернулись, – состояние ужасное. Не успел встать, как третий – самый сильный толчок. Я увидел, как буфет качнулся и начал падать, а люстра начала сильно раскачиваться. Я успел вскочить и бросился к буфету,

 

- 322 -

успев остановить его падение. Так и стоял, расставив руки, удерживая буфет, не зная, что делать. Я ждал четвертого толчка, но его не последовало. Немного придя в себя, вышел на улицу, где уже собрались жители нашего дома, оживленно обсуждая землетрясение.

28 августа вылетел в командировку в Москву, Куйбышев и Казань. Нужно было посетить военные заводы и заключить договора на поставку измерительных приборов для наших объектов. А заодно я собирался увезти на Камчатку и жену. Быстро решив свои командировочные дела, собрал пожитки нашей семьи и, оставив Лену одну в трехкомнатной квартире, мы с Людой вылетели в Петропавловск-Камчатский.

Будучи в Москве, связался с сыном, служившим в Германии, и предложил ему провести часть отпуска на Камчатке. Он согласился и прилетел к нам на неделю в конце октября. Я отвез его в Паратунку, где мы купались в термальных источниках, температура которых от +30 до +42 оС. Ездили на побережье Тихого океана, где были поражены величественным зрелищем – океанскими волнами, высота которых была 6–8 метров в спокойную погоду, а длина почти километр. Стоя на берегу, в метре друг от друга, мы почти не слышали наших голосов, так как шум от набегающих волн был просто огромным. Сделали фотографии на память и попытались ловить рыбу в океане. Рыбалка лучше удалась на одной из рек, где сын наловил штук десять приличных рыб и был очень доволен. Вся эта поездка Саши к нам была задумана для того, чтобы он присмотрелся к Камчатке, так как в мои планы входил его перевод сюда после Германии. В конечном итоге он был покорен красотами этого края.

Началась зима, и вскоре мы поняли все «прелести» Камчатской зимы. Самое неприятное – это пурги, да именно пурги, с ударением на букву «у». За день до их начала наступало потепление до нуля градусов, а затем – ветер и снег. Да такой снег, что за ночь наваливало до 1–1,5 метров. Вся Камчатка превращалась в белое снежное одеяло с торчащими из него скелетами домов, деревьев и кораблей в бухте. Снег заваливал и входную дверь в дом. На Камчатке все входные двери открываются вовнутрь, чтобы после снежного заноса можно было открыть дверь и прокопать в снегу траншею до улицы. У

 

- 323 -

меня есть фотографии, где запечатлен такой проход, который проделал бульдозер. Его ширина три метра и высота более трех метров. О таком можно было услышать только от старожилов.

Встретили первый Новый 1983 год на Камчатке хорошо и весело. Правда, несколько раз отключали электроэнергию. Зимой у нас уже началось складываться представление о жителях Камчатки. В основном это люди, приехавшие сюда за рублем, но были и офицеры, приехавшие за выслугой лет и просто энтузиасты. Хорошо, когда находились общие души и складывались небольшие коллективы, а в основном была разобщенность, жизнь каждого индивидуума для себя. Основой нормальной жизни была легковая машина или мотоцикл с коляской. На ней семья или друзья уезжали в свободное время на Паратунку к горячим источникам или на рыбалку, или за ягодами и грибами, а иногда и на охоту. Без машины было тяжело. Очень важным инструментом для всех северян является бутылка. Да, бутылка со спиртом или водкой, а лучше с вином или пивом. Имея бутылки, можно было сделать многое. Но Камчатка давала себя знать в нашем самочувствии. Частая смена атмосферного давления и иные процессы, о которых мы ничего не знали, вызывали головокружение, головные боли, вялость, боли в суставах. Я почувствовал боли в коленях. И не просто боли, а очень резкие боли, как будто тебя колют иголкой или шилом, причем только во время спуска с сопки. Во время подъема на сопку болей почему-то не было. У Люды образовалась «шпора» в пятке и поднялось давление. Так что высокую зарплату и дополнительную выслугу лет просто так не давали. Мы расплачивались своим здоровьем, а иногда и жизнью.

15 марта 1983 года стал трагическим днем для нашего коллектива. Погиб начальник электромонтажного УНРа, полковник Владимир Ильич Овчаров. Вечером, 14 марта, он поехал на «Волге» провожать на аэродром в Елизово своего сына, прилетавшего к нему в отпуск. Самолет задержался с отлетом, и Овчаров с шофером возвращались в Петропавловск уже ночью. А с вечера началась пурга. Все улицы в городе были занесены снегом. Машина не смогла пробиться через снежные завалы и застряла недалеко от Морского порта.

Вместо того, чтобы выйти из машины и зайти в какой-нибудь дом, полковник Овчаров остался сидеть на заднем си

 

- 324 -

дении. Шофер, чтобы не замерзнуть, двигатель машины не выключал... На занесенную снегом «Волгу» в 12 часов дня случайно наткнулся «ротор», чистивший улицы города. Овчаров, заснувший на заднем сиденьи, был мертв. Шофера – солдата с трудом откачали врачи. Все мы опешили от такого нелепого случая и долго не могли прийти в себя.

А я в этот же день, после окончания пурги, отправился спасать десант, а проще группу строителей, высаженных за день до этого на площадку 611 для испытания 1000 м3 емкостей, во главе с капитаном Николаевым. Мы пробивались по занесенной снегом дороге на вершину сопки с помощью бульдозера, ротора и грейдера. Только к концу светового дня наш караван подполз к передвижным домикам строителей. Нас встречали как спасителей, ведь ребята уже почти двое суток ничего не ели, а воду делали из растопленного снега. Спуститься вниз с сопки по свежевыпавшему двухметровому снегу было невозможно, и они могли все погибнуть. А самым приятным было то, что я прихватил с собой литр спирта, тушенку и хлеб.

Прошли две недели. Я работал в своем кабинете в управлении. Открывается дверь, и с довольно загадочным видом заходит начальник отдела кадров майор Горбик. Убедившись, что мы вдвоем, кадровик вынул из папки бумагу и протянул ее мне. Я начал спокойно ее читать, но чем дальше ее читал, тем меньше понимал. И только прочтя третий раз, понял, что с завтрашнего дня, то есть с 28 марта, назначаюсь исполняющим обязанности главного инженера нашего управления. Подняв голову от бумаги, я увидел хитро улыбающиеся глаза майора.

Горбик пригласил меня к командиру, который объяснил мне, что главный инженер подполковник Никитин улетает в отпуск, а затем на два месяца на учебу в Ленинград, и мне придется его замещать. Я долго отказывался, ссылаясь на то, что я монтажник, а не чистый строитель, но все было бесполезно. Вот запись из моего дневника: «Уже более месяца я тружусь в должности главного инженера. Работы резко прибавилось, прихожу поздно, устаю до предела, но получаю удовлетворение от того, что дело свое делаю и делаю успешно. Назначение это было для меня полной неожиданностью, так как отношения мои с командиром оставляли желать лучшего. Через неделю после назначения у меня произошел инцидент с заместителем командира по стройчастям полковником Федо-

 

- 325 -

ровым, так как он без согласования со мной забрал мою машину. Пришлось позвонить Федорову и высказать свое неудовольствие. Он обиделся, а я написал рапорт Кудрявцеву с просьбой освободить меня от должности главного инженера. На следующий день получил свой рапорт обратно с резолюцией Кудрявцева: «Постарайтесь освободиться от всего наносного. Приказ необходимо выполнять». Что и пришлось мне делать в течение трех месяцев. Правда, после возвращения подполковника Никитина я получил в его лице врага.

Он оказался человеком очень себялюбивым, злопамятным, нервным, остро переживающим чужие успехи. Никитин понял, что за это время я увидел все теневые стороны его работы. Это же увидели и командир, и начальник политотдела, и другие. После трех месяцев я полностью вписался в коллектив и наладил отношения с командиром. Во время одной из поездок в Паратунку Кудрявцев сказал мне, что ему со мной намного легче работать, чем с Никитиным.

12 мая я подготовил и провел впервые на Камчатке техническую конференцию с привлечением офицеров и ИТР из всех УНРов и других подразделений. Собралось более ста человек, закончилось это мероприятие поздно вечером. Я понял, что все присутствующие были довольны, а я и командир – в первую очередь.

А природа брала свое. 15 мая, после большого перерыва, выпал снег. Но самое интересное было впереди. 31 мая, когда в Москве уже отцвели вишня, слива, яблони и груши, на Петропавловск снова обрушился снегопад, да такой, что весь город был покрыт толстым слоем снега. А потом в течение двух недель отовсюду полезла трава, распушились кусты и деревья. Весна очень быстро взяла свое, и к концу июня все вокруг стало зеленым. Появилась зелень и на базаре – лук, черемша, редиска, укроп и даже огурцы.

И вот снова командировка в Ключи. Я был очень рад, так как меня все время манили неизведанные дали Камчатки. Летели на вертолете вместе с начальником планового отдела подполковником Татусь. Он до этого проходил службу в Подмосковье, так что мы быстро нашли с ним общий язык. Удивительное зрелище открывается с борта вертолета на сопки и вулканы. Такое впечатление, что ровного места внизу нет – одни вершины и пропасти. Вертолет шел вдоль реки, стояла прекрасная солнечная погода, и мы не отрывались от иллю-

 

- 326 -

минаторов, бегая с левой стороны на правую и обратно. На следующий день полетели на секретную точку в ста километрах от Ключей, где приземлялись болванки от ракет, прилетающих из Копьяра и других ракетных полигонов. Расстояние более шести тысяч километров, а точность потрясающая. На площадке диаметром 150 метров лежало более 50 болванок, имитирующих атомные заряды. Мы вышли из вертолета и с нескрываемым уважением к нашим конструкторам и ракетчикам обследовали их. В Ключах было +30 оС, а здесь мороз. Это не укладывалось в голове.

Кстати, к вопросу о секретности. За свою более чем 30-летнюю строительную жизнь я очень много строил секретных и совершенно секретных объектов. И под Москвой, и в Козельске, и в СГВ, и на Камчатке. И все они прекрасно просматривались с высоты птичьего полета. Значит, наши недруги, то есть в первую очередь американцы, все это фотографировали и не раз с самолетов и спутников. А так как разрешающая способность современной фотоаппаратуры была один метр и меньше, то ЦРУ имело и имеет все сведения о местах строительства секретных баз. Мы же все, включая меня, не имели права даже заикаться о том, что видели и строили. После отъезда в 1986 году с Камчатки я не имел права в течение пяти лет выезжать в капиталистические страны, что как законопослушный советский гражданин и выполнил.

Вернувшись вечером в Ключи, страшно уставшие, так как между полетами мы исходили по объектам не менее 10–12 километров, сразу легли спать. Но спать почти не пришлось, нас разбудил страшный грохот. Началось извержение Ключевского вулкана. Зрелище совершенно необыкновенное. Ночью на темном фоне Ключевской сопки были видны яркие выхлопы, взрывы на левой стороне вулкана и потоки лавы, стекающие по склону. Мы выбежали из гостиницы и стояли в оцепенении, наблюдая за происходящим. На следующий день картина стала еще более интересной и неприятной. Вулкан в лучах яркого летнего солнца, со шлейфом дыма и пепла, стоял, как исполин из потустороннего мира. Стало трудно дышать, мы почувствовали наличие СО (угарного газа) и еще каких-то газов в воздухе, когда ветер дул в нашу сторону. Этот же ветер принес и пепел. Я и ночью, и днем фотографировал это «чудовище»,

 

- 327 -

но состояние было не из лучших. Все ждали землетрясения, вспоминая, что мы испытали в Петропавловске, но его не было. На следующий день вся наша группа вместе с начальником УНРа подполковником Манушкиным ушла катером по реке к Тихому океану в Усть-Камчатск. Расстояние по воде более 120 километров прошли за шесть часов. Три дня работали по своему плану, и вот мы прощаемся с Усть-Камчатском. Через несколько лет в этих местах произошла трагедия. Землетрясение в глубинах океана вызвало цунами. Мы только слышали от местных рыбаков, что это такое. Вначале океан отходит на 100–500 метров от берега, как бы проваливаясь в преисподнюю, а затем вся эта масса воды в виде колоссальной волны высотой 15–20 метров, то есть больше пятиэтажного дома, обрушивается на берег, сметая все на своем пути. Это цунами разрушило много построек, так как берег в Усть-Камчатске довольно пологий. Погибли местные жители и пограничники.

Обратный путь в Ключи продолжался уже 12 часов, так как идти вверх по течению намного сложнее. Кроме того, мы останавливались у рыбацких поселков, чтобы купить икры и чавычи. На Камчатке мы узнали, что красной рыбы из семейства лососевых есть несколько видов. Это горбуша, кета, лосось, нерка и чавыча. Самой вкусной, из того, что мы ели и солили, оказалась чавыча, ярко красного цвета с крупной икрой. Нам дали рецепт, как солить икру и рыбу. Прилетев в Петропавловск, я с удовольствием занялся засолкой оставшейся у меня рыбы. А это была шестикилограммовая чавыча. Сначала вынули икру, а ее оказалось два килограмма. Кипяченую, холодную воду посолили до такого состояния, чтобы сырая очищенная картофелина, опущенная в рассол, всплывала. Освобожденную от пленки икру положили в марлю и опустили в рассол и в течение 5–6 минут «полоскали» этот мешочек в рассоле. Затем вынули, дали воде стечь и переложили в банки. Такая икра называется «пятиминутка». Она вкусна, но хранить ее долго нельзя.

Москвичи не зря летали в командировку на Камчатку. Все они уезжали, нагруженные рыбой и икрой. Особенно вкусна была на Камчатке красная рыба в кляре и котлеты из красной рыбы со свиным салом. Мне приходилось в гостях у камчадалов лакомиться этими деликатесами. Самую же вкусную рыбу горячего копчения я ел на Курилах. Ее готовил начальник СМУ майор Бурносов в самодельной коптильне. Это было что-то сверхвкусное.

 

- 328 -

Но мы на Камчатке не только работали, но и отдыхали. В начале июля 1983 года мне дали отпуск на 45 суток плюс 3 суток на дорогу в Москву. Начал я отпуск с отдыха-лечения в санатории «Паратунка», расположенного в 60 километрах от Петропавловска. Там единственные в СССР лечебные грязи и горячая вода термальных источников. Я прошел полный курс лечения. Почти все тело обмазывали горячей грязью и заворачивали в простыню, пока грязь не остынет. На следующий день мы сидели в бассейнах с горячей водой, температура которой колебалась от 28 до 42 градусов. Ощущение великолепное. После санатория все боли в суставах исчезли. В санатории я играл в преферанс и волейбол, ходил в кино, а иногда ездил в Петропавловск.

6 июля полковник Кудрявцев давал «отвальную». Он летел к новому месту службы, в Грузию. Его назначили главным инженером большого строительного управления в Тбилиси, хотя он хотел еще год-другой поработать на Камчатке. Наши отношения наладились, и если бы он поработал еще год, то думаю, что они стали бы просто прекрасными. На банкете, который проводили недалеко от Паратунки, в кафе поселка Мирный, было 22 человека, в том числе полковник Брауэр, новый начальник нашего УИРа полковник Сологуб, начальники УНРов Журбей, Манушкин и другие офицеры. Стол был прекрасный. Звучало много хороших тостов, в том числе и мой. А новый начальник делал выводы, кто как говорит о Кудрявцеве, так как они были в плохих отношениях. Я же, несмотря на это, сказал о Кудрявцеве хорошо, чем осложнил в дальнейшем свою службу под руководством Сологуба. Вот выписка из моего дневника того времени: «Сологуб раньше работал начальником УНРа в поселке Советском. Потом – главным инженером ДВМС во Владивостоке. Ему 47–48 лет. Привык работать по вечерам до 23–24 часов, а утром – долго спать, работает беспланово. Его зовут «партизаном». Ко мне относится с недоверием. Причин я не знаю, но главное, что я москвич. Кроме этого, наверное, много напел Никитин, так как он до сих пор не может мне простить, что я его хорошо замещал».

Вскоре после моего возвращения из Паратунки к нам прилетели сын с женой. Я достал им путевки в санаторий Паратунка, и они из Германии через Москву прилетели к нам. Как всегда мы устроили прекрасный ужин, за которым вспомнили

 

- 329 -

нашу жизнь в Польше и планировали будущую: ведь через год Саше нужно переводиться из ГСВГ в Советский Союз. Но куда? Может быть на Камчатку? Вот для этого я и пригласил ребят прилететь к нам, чтобы попробовать нашей Камчатской жизни. В санатории «дети» лечились, купались в горячих источниках, собирали белые грибы в лесу, а их было много, и по воскресениям на автобусе приезжали к нам в Петропавловск. Время пролетело быстро, и уже 25 августа они улетели в Москву. Из-за большой загруженности по работе я даже не смог их проводить. Наташе Камчатка не понравилась, и это осложнило мои дальнейшие действия по переводу Саши из Германии.

Дочь же провела на Камчатке три месяца, с начала июня по начало сентября. Она получила хорошую практику по своей специальности – «каротаж скважин». Правда, мне пришлось потратить много нервов, прежде чем ее направили в нормальную геологическую партию в пос. Мильково, находящийся в центре Камчатки. Там она провела два месяца, изредка приезжая к нам. Мы с женой тоже ездили к ней на рейсовом автобусе ПАЗ, дребезжащем и насквозь пропитанном пылью. После десятичасового путешествия все пассажиры были похожи на серые мумии, которые еле двигались от усталости. Нас вымыли и накормили в деревенском доме, где жила Лена, и мы как-то расслабились и успокоились, а зря... Легли спать, но спать не пришлось. Сотни комаров с диким жужжанием набросились на нас, как только погасили свет. Мы залезли под простыни, но это не помогло. Эти кровопийцы залезали во все щели и пили, пили нашу кровь. Долго выдержать было просто невозможно, и я встал, зажег свет и начал охоту на летающих и сидящих кровососов. В ход были пущены все орудия уничтожения. Лучшим оказался кусок резины, которым я пришлепывал комаров. К утру, проведя бессонную ночь, мы подсчитывали трофеи. На полу, на столе и кроватях обнаружили около тысячи комариных тел. Я собрал их в кучки по сто штук и показал хозяйке дома. Однако она отнеслась к моей победе равнодушно.

Днем, после обеда, решили сходить к реке искупаться, но не дошли, так как по дороге нас атаковали полчища комаров. Мы не выдержали и с позором убежали обратно. На наше счастье мы случайно купили билеты на 12-местный самолет производства ЧССР и через пятьдесят минут приземлились в Пе-

 

- 330 -

тропавловске. Эти два дня были для нас, как страшный сон. А Лена привыкла, подготовила материалы для диплома, а кроме этого, сумела поправиться на Камчатских харчах на восемь килограммов.

После ее возвращения из Мильково мы совершили экскурсию на ближайшую сопку. Сначала все сопротивлялись, а затем с трудом все же добрались до вершины, сфотографировались и с удовольствием дышали горным воздухом. Из Мильково Лена привезла варенье из жимолости. Это очень полезная камчатская ягода. По вкусу напоминает смесь черной смородины и черники. По форме – барбарис. Говорили, что жимолость входит в обязательный рацион космонавтов. Вот некоторые заметки из моего дневника: «Вообще, в этом году я заготовил на зиму много продуктов, то есть стал жить, как настоящий камчадал. Купил две коробки консервированных болгарских огурцов, несколько ящиков с компотом из абрикосов, черешни и сливы. Сварили варенье из клубники, рябины и жимолости. Сделали три ведра квашенной капусты. Купили полведра брусники и залили сахарным сиропом. Насушили и намариновали грибов. Осталось только купить несколько коробок болгарских томатов, да мешок картошки. Кроме этого, я впервые в жизни делал вино из рябины. Рябина здесь ярко-красная, крупная, сочная и почти без горечи. Ешь ее, как какую-то иноземную, сладкую красивую ягоду. В 20-литровую бутыль засыпал рябину и залил сахарным сиропом. Сделал водяной затвор и выдерживал сорок дней. Теперь у нас несколько бутылок хорошего вина. В отдельные бутылки добавил спирт. Так что до весны будет чем угощать наших гостей».

На зиму достали валенки, а я получил полушубок и меховые рукавицы. Купили керосинку, керосин и керосиновую лампу. Ведь электроэнергию отключали все чаще, да особенно зимой, во время пурги. Начали сушить сухари, так как из-за снежных заносов иногда не было хлеба по два-три дня.

А я почти все время пропадал в командировках по всем нашим объектам вокруг Авачинской бухты. Поселки Рыбачий, Сельдевая, Советский, Мирный я уже освоил. Но больше всего времени пришлось уделять объекту 611. От его ввода в эксплуатацию, как говорили мои начальники, зависело получение звания. По итогам I и II кварталов Кудрявцев дважды пред-

 

- 331 -

ставлял меня к званию полковника. Но бумаги возвращались обратно с резолюциями: «После сдачи объекта 611».

Работа работой, но у нас каждый год бывают дни рождения, и мы их отмечаем. 23 августа мне исполнялось 52 года. Вот что записал я в дневнике: «На мой день рождения я хотел пригласить все начальство нашего управления. Поговорил на эту тему с подполковником Брынзареем, он несколько лет тому назад работал в моем подчинении в военно-строительном отряде под Москвой. Он обещал поговорить с Сологубом. 23 августа я официально пригласил, с вручением красивых открыток, Сологуба, Нестеровича, Никитина и Брынзарея. Сологуб сразу сказал, что наверное не придет. Вечером я еще раз пригласил его и уже получил четкий отказ. О причинах можно было только догадываться, и я делал свои выводы. Сидели мы вчетвером – я, Люда, Саша и Наташа. В 22-00 пришел Брынзарей, и мы вспомнили нашу подмосковную жизнь. Конечно, я испортил всем настроение своими походами за начальством, да и себе в первую очередь».

Люда на свой день рождения, 21 ноября (а ей исполнялось 50 лет) пригласила семь человек со старой работы, с которыми поддерживала постоянную связь. Вот уж было веселье. Мы как будто компенсировали все неприятные минуты, которые были 23 августа. Такого количества вкусных блюд еще никогда не было на нашем камчатском столе.

А вообще, удивляешься человеку. Как все трудно достать, да еще в сложнейших условиях Камчатки. А тут стол завален снедью, причем было даже «Птичье молоко», в виде конфет. По-моему, на такое застолье способен только русский человек, с его открытой душой, с желанием сделать приятное своим родственникам и друзьям, так, чтобы все были веселы, сыты и немного пьяны, а потом с удовольствием вспоминали этот день.

Через некоторое время я совершенно случайно нашел в городе мастерскую, где изготавливали большие цветные фото размером 30х40 сантиметров, наклеивали их на доски и покрывали лаком.

Фото были изумительные, в основном, с видами камчатских вулканов. Я заказал несколько штук, и они до сих пор висят дома у меня, у Саши и Лены. Но вот начался новый, 1984 год. Мы получили массу поздравлений из Москвы, а также из

 

- 332 -

Ленинграда, Минска, Одессы и Петропавловск-Камчатского.

Подвели итоги нашего пребывания на Камчатке. Пока они неутешительные. А самое неприятное, что Люда плохо себя чувствует: давление то пониженное, то резко повышается. И в дополнение к этому – японский грипп. Температуры нет, а все тело ломит. Я простудился и лежал неделю дома с кашлем и насморком. А на улице третий день метель. Все заметено снегом. Ветер воет в щелях. Свет часто гаснет. Лежишь и думаешь, когда же все это кончится? Как можно выдерживать такую жизнь еще год или два? Но деваться некуда: «Взялся за гуж, не говори, что не дюж!» Хорошо хоть, что жене дали отпуск, и она 3 марта улетела в Москву, к Лене, на полтора месяца. Пришло известие от Саши, что его направляют служить в Хабаровск. Это так далеко от Москвы, в которую они хотят попасть.

Недавно прилетел в командировку генерал Иванков. Он сказал Сологубу, чтобы тот не задерживал представление меня на звание. Но Сологуб есть Сологуб. Брынзарей сказал мне, что присутствовал при разговоре Сологуба с начальником политотдела Нестеровичем. Сологуб задал вопрос: «Откуда Иванков знает Великанова?» Брынзарей ответил: «Я знаю, что Великанов работал с Иванковым в Москве». А у меня пока полно работы на производстве и в военно-строительном отряде.

Мне часто приходилось работать с личным составом. Ведь положение с воспитанием молодых солдат, мягко говоря, было не на должном уровне. Особенно волновала «дедовщина». Еще в Северной группе войск, в Польше, мы вскрывали такие дела, что волосы вставали дыбом. Там, в одной из рот, создали подпольную «комсомольскую» организацию. Но это была только вывеска. Все подчинялись одному сержанту – умному, физически хорошо развитому, поставившему задачу подчинить себе всех военнослужащих. Применялись разные методы, но в основном запугивание и физические расправы ночью. Солдат били, заставляли отжиматься от пола до потери сознания, плясать на битых елочных украшениях после Нового года. Отбирали масло, сахар, колбасу, компот и прочие солдатские деликатесы. Мы раскрыли эту организацию, солдаты успокоились, а сержанта отдали под суд.

На Камчатке этого не было, но зато появились современные, более изощренные методы воздействия на молодежь. На

 

- 333 -

ше пребывание вечером и ночью в казарме помогало молодым солдатам поверить в своих офицеров, в их желание навести порядок. Нам стали доверять, рассказывать о имеющихся нарушениях дисциплины, и получали помощь. Самым лучшим подарком мне были откровенные беседы с военными строителями, 18–19-летними юношами, оторванными от дома и заброшенными судьбой на далекую Камчатку.

В казарме поставили телевизор, организовали походы к памятным местам Петропавловска. Провели турнир по волейболу и настольному теннису. Установили контроль за работой кухни. Мы старались помочь солдатам, и дела пошли на лад.

Но были мероприятия, которые я очень не любил. Один раз в месяц мне, как и другим офицерам управления, приходилось в течение суток дежурить в УИРе. Более всего было неприятно утром ждать появления Сологуба (а он всегда опаздывал на 1–2 часа), подавать команду «смирно» и отдавать рапорт. Практически в эти сутки дежурные не спали, передавая ночью во Владивосток донесения и получая оттуда приказы. Для меня все эти дежурства закончились только после получения звания полковника.

А жизнь шла своим чередом. Я связался но телефону с Нелей и узнал, что 6 июля Груше будет 90 лет. Нужно поздравить ее и сделать подарок, но как? Через некоторое время получил от сестры письмо. Оказывается, в Москве имеется комбинат бытовых услуг, выполняющий заказы на доставку юбилярам цветов, торта или конфет. Для этого нужно было только срочно выслать деньги и сообщить адрес и дату доставки, что я моментально и сделал.

А потом, сам тому не веря, уговорил Никитина, так как он замещал лежащего с инфарктом Сологуба, отпустить меня на 15 суток в отпуск в Москву. Я вылетел 30 июня, после битвы за билет на самолет, так как вся Камчатка в этот период улетала в теплые края отдохнуть от зимы и так называемой весны.

В Москве я сделал очень много важных дел. Увиделся с генералом Иванковым у него дома и еще раз убедился, какой это прекрасный человек. Встретил на Белорусском вокзале Сашу, Наташу и Валеру, приехавших из Минска после пятилетнего пребывания в Германии. Отметили день рождения Лены после окончания ею Геолого-разведочного института. А

 

- 334 -

самым главным мероприятием было 90-летие Груши. У нас в России очень мало людей, доживших до девяноста лет и сохранивших прекрасную память и возможность реально обсуждать все события, происходящие в жизни. Одним из таких людей была Груша. Она была очень хорошим, преданным семье человеком, вложившим в наше воспитание всю душу. Поэтому мы с Нелей и родственниками с большим удовольствием приехали к ней 6 июля.

«Гвоздем» программы оказался приход двух работников КБО, поздравивших Грушу с 90-летием и принесших прекрасный букет роз и большой торт. Это был как будто подарок от Всевышнего. Больше всех радовались Груша и я. А через неделю я улетел на Камчатку.

Не успел приехать, как Никитин решил послать меня в командировку в Ключи, но полковник Минин, назначенный вместо Брауэра начальником ДВМС, изменил его решение и направил меня в первую командировку на остров Симушир. Симушир находится в центре Курильской гряды, на расстоянии 1000 километров от П-Камчатского. Этот остров до второй мировой войны принадлежал Японии, а сейчас мы там строили военную базу. Шли мы на морском буксире МБ-242 четверо суток. Я впервые так долго был в море и старался все изучать и запоминать. Монотонная, однообразная жизнь моряков, и особенно пассажиров, на корабле может выбить из колеи любого. Спасал нас преферанс и немного спирт. Качка утомляла, и в перерывах между «пульками» я отлеживался на койке. К Симуширу подошли днем в хорошую погоду и легко прошли «узкость», то есть 200-метровый канал шириной 60–70 метров, ведущий в бухту Браутона. Бухта оказалась жерлом уснувшего вулкана на краю острова. Нас хорошо встретили, поселили в общежитии, а уже с утра началась работа. В этой командировке я пробыл на Симушире более месяца.

А в это время в Москве Лена решила выйти замуж за студента из их группы Андрея Трофимова. Свадьбу назначили на 4 сентября, и все ждали нас с Людой. После свадьбы Лена с Андреем решили ехать работать по распределению и собственному желанию на Сахалин. Я с женой, а также родители Андрея – тоже геологи – не возражали, хотя была возможность остаться в Москве в институте «Гидропроект» имени Жука, что расположен около метро «Сокол». Люда вылетела в Москву, а

 

- 335 -

я дал телеграмму Сологубу на Камчатку с просьбой отпустить меня на свадьбу дочери. Сологуб долго тянул и дал разрешение только первого сентября. Я заметался в поисках корабля...

Наконец, узнал, что через час отходит эсминец на Камчатку, а солнце уже шло к закату. Быстро собрав вещи, поехал к пирсу и ...опоздал на 10 секунд. Да, да, когда я вбежал на пирс, корабль был уже в 20 метрах от берега. Мне объяснили, что ждать он не мог, так как «узкость» можно проходить только в светлое время, иначе можно разбиться о скалы. На камнях у этого выхода из бухты ржавели остовы трех кораблей, рискнувших пройти узкость вечером и в плохую погоду. Так я и не попал на свадьбу дочери, хотя все были уверены, что я прилечу. Свадьбу праздновали два дня. Первый день в ресторане «Прага», а второй день у нас в квартире. Как говорят, было весело, и все были довольны. А плодом их любви стал сын Данила, которому 11 мая 1997 года исполнилось 12 лет.

Я ушел с Симушира только через неделю. И как ни странно, пришел на Камчатку на один день раньше эсминца. Оказалось, что через несколько часов после его ухода с Симушира началась буря, и корабль загнали в ближайшую бухту, где он пережидал шторм шесть дней. Так что мне повезло, что я опоздал на эсминец.

Сейчас, вспоминая Симушир, думаешь, как тяжело там жить. Климат просто ужасный. Очень частые перепады давления, почти постоянный дождь или туман, а зимой снег. Солнце видишь очень редко. За два года, что служат там солдаты и офицеры, у многих начинает сдавать психика. Люди замыкаются в себе, становятся раздражительными, болезненно воспринимают приказы, стараются уйти от действительности. Бежать с острова некуда, но можно уйти на другую сторону острова, к Тихому океану, и сидеть на берегу, думая о смысле жизни. Весь остров 40 километров в длину и 2 километра в ширину. На этом пространстве более 20 вулканов, из них несколько живых. Наш поселок располагался на склоне вулкана, выходящем к бухте Браутона на стороне Охотского моря. Ночью мы часто чувствовали дыхание спящего великана. А жить, зная, что под тобой раскаленная лава, готовая в любой момент выплеснуться наружу, удовольствие небольшое. Поэтому язык приказа отпал на острове сам по себе. Мы действовали методом убеждения и просьб, что давало положительные результа-

 

- 336 -

ты. Был выполнен колоссальный объем работ и в первую очередь строительство двухэтажных домов из бруса, монтаж дизельной электростанции и прокладка теплосетей и водопровода. Нужно было подготовиться к зиме, и задача была выполнена. В дни отдыха, а были и такие, мы лазали по скалам, собирая, а правильнее сказать откапывая, «золотой корень». На мой взгляд, это разновидность женьшеня, растущего в Приморье. Растет он в камнях, на склонах гор и отвесных скал, и добывать его и трудно, и опасно. Но мы с удовольствием это делали, так как это отвлекало от повседневных забот.

Кроме этого, собирали белые грибы. Если забраться с помощью БТРа на плоскогорье острова, то в солнечную погоду ясно видишь с одной стороны Охотское море, а с другой – величественный Тихий океан. Плоскогорье покрыто красивой травой высотой 10–15 сантиметров. Как будто ты стоишь на гигантском рукотворном газоне. И на этом газоне – грибы! Причем в таком количестве, что жутко становится. Маслят здесь десятки тысяч. За один-два часа можно собрать целый самосвал. Но мы их не брали. Только белые. Я собирал только настоящие белые грибы. Они растут, выглядывая из травы, на расстоянии 8–10 метров друг от друга. Сорвешь один и смотришь, куда идти дальше, а их вокруг десятки. Во время последнего похода, перед возвращением на Камчатку, я так увлекся, что заблудился. Пять минут тому назад я видел Тихий океан, слышал его шум и вдруг ничего нет. Навалился густой, липкий туман, все взмокло, и наступила гробовая тишина. Я вздрогнул и понял, что дело плохо. Видимость 3–5 метров. Что делать? Сердце колотится, как после 10-километрового кросса. Я стал успокаивать себя и начал ходить кругами в надежде найти хоть какой-нибудь ориентир. Удалось это только минут через 30–40. Потом просто заставил себя вспомнить первоначальный маршрут и с большим трудом вышел к скале, от которой пошел за грибами. А вот и голоса наших офицеров. Они ничего не подозревали и спокойно перебирали белые грибы. А я стоял и думал, хорошо, что у меня был финский нож и спички, а то неизвестно, как бы я провел в одиночестве ночь?

Еще интересней была рыбалка. Мы сначала поднялись на БТРе на плоскогорье в 8–10 километрах от нашего поселка, а затем с трудом спустились к бухте «Водопадная», выходящей к

 

- 337 -

Охотскому морю. Вдоль берега пробраться туда было невозможно, так как там было много отвесных скал, спускающихся прямо в море, а катера не было. Была суббота, и мы решили остаться ночевать в небольшом сарайчике, в котором стояла «буржуйка». Нас было человек восемь. Море волновалось, и нам пришлось расположиться на больших камнях, на которые налетали волны. Сначала я наблюдал и учился. Рыбу ловили на толстую леску диаметром один миллиметр, к которой были привязаны грузило и два-три небольших поводка с двойными крючками. На крючке цеплялись кусочки красной материи от плакатов. Рыбак, стоя на камне, забрасывал снасть в море и ждал. Через несколько секунд леска натягивалась, и тут нужно было подсечь рыбу, что и делали. Потом, быстро перебирая леску, вытаскивали одну, а то две или три больших рыбы. Чем дальше я смотрел, тем больше заводился. Наконец пригласили и меня, выделив место на отдельном камне. Так вот, за тридцать минут я поймал 18 рыб и тут же сфотографировался на память, с трудом удерживая в руках на снимке весь улов.

Майор Бурносов прекрасно коптил рыбу, но это было на следующий день, а сейчас мы сварили изумительную уху и нажарили рыбы в большой сковородке, хранящейся в этом рыбацком домике. Ночевали, улегшись на нарах вокруг раскаленной печи, думая о том, что такие рыбалки и ужины незабываемы. Здесь действительно отдыхаешь от всех дел и неприятностей, которых так много в нашей сложной жизни.

А через неделю мне исполнилось 53 года. Я, как всегда, весело отметил этот день в кругу своих курильских друзей. Перед самым возвращением на Камчатку я нашел на берегу большую японскую рыбацкую нейлоновую сеть ярко-зеленого цвета. С трудом отрезал кусок, и привез в Петропавловск, а через два года – в Москву. Сначала она висела у нас в квартире, а сейчас украшает наш садовый участок в Софрино.

Раньше я не мог и мечтать о том, что попаду на Курильские острова. Мой дядя – Николай Иванович, художник, родной брат мамы, в 1918 году поехал на Дальний Восток. Он сначала жил во Владивостоке, затем в Харбине, там написал несколько картин. Я же могу оставить потомкам только эти свои воспоминания об этом прекрасном и неизведанном крае.

 

- 338 -

После возвращения с Симушира на Камчатку я узнал, что Сологуб снова лежит в госпитале со вторым инфарктом. Он не берег себя, часто позволяя выпить лишнее.

А тем временем моя жена собралась к детям. Саша уже жил с семьей в Хабаровске, а Лена – на Сахалине. В ноябре Люда прилетела в Хабаровск и несколько дней прожила у сына, осматривая город. А потом перелетела к дочери. Сейчас такие полеты просто невозможны. Ведь билет на самолет из Москвы в Ленинград стоит 500 тысяч рублей, из Москвы на Камчатку – 2 миллиона рублей, а с Камчатки на Сахалин – 1 миллион рублей. А в то время летали часто: с Камчатки в Москву за 178 рублей, а из Хабаровска на Сахалин за 60 рублей. Короче говоря, билеты подорожали в 3 раза.

На Сахалине молодые снимали комнату, но хозяйка сказала, чтобы они съезжали, так как в мае у Лены должен был родиться ребенок. И тогда мама с дочкой приняли решение, что Лена в апреле прилетит к нам на Камчатку и будет там рожать. Что в дальнейшем и произошло. 11 мая 1985 года родился наш второй внук – Данила. Так что Сахалин и Камчатка, а в дальнейшем и Москва стали для него родными местами.

И вот снова передо мной дневник тех лет: «23 марта 1995 года 9 часов утра. Солидный перерыв после последней записи в дневнике, более трех месяцев. Писать не было ни сил, ни возможности, ни желания. А сегодня нахожусь в каюте боцмана на судне «Еруслан», которое останавливается в бухте острова Парамушир из-за приближающегося циклона. По приказанию полковника Минина я вторично ушел 21 марта на этом корабле на остров Симушир, а затем после разгрузки железобетонных изделий и песка, а также проверки хода строительных работ должен был продолжить путь во Владивосток для доклада полковнику Минину и командующему ТОФ. 4 января Сологуб подписал представление на присвоение мне звания полковника. Затем его подписал Минин и генерал-майор Осин. 29 января представление утвердили на военном совете Тихоокеанского флота. В конце февраля его завизировал маршал Шестопалов, и все документы переслали в Главное Управление кадров Министерства обороны, где они сейчас и находятся. Когда подпишет министр обороны, сказать трудно, но мы ждем к 9 мая, к 40-й годовщине Победы над Германией. Тогда главная цель моей военной жизни будет достигнута.

 

- 339 -

А пока корабль качает на волнах, и настроение у меня не очень хорошее. Единственное положительное явление – то, что можно отоспаться за все последние месяцы. Но сон тоже надоедает. Я стал уставать, все тело, особенно по утрам, ломит. Наверное, сказывается и возраст, и Камчатка, и общая усталость на работе, и в жизни. Сейчас полная апатия, даже на палубу выходить не хочется. Там холодный ветер, свинцовые волны и заснеженные сопки острова Парамушир».

«24 марта. Стоянка в заливе Шелехова закончилась через сутки. Еще пара дней и мы будем в бухте Браутона. Корабль идет со скоростью 11 узлов в час. За эти дни стал привыкать к распорядку дня. Завтрак в 8-00 – чай или кофе и хлеб с маслом. Первый обед в 12-00: на первое – щи или суп с лапшой, или уха из консервов, на второе – гречка, пшенная каша или вермишель с тушенкой, на третье – традиционный компот. Второй обед в 17-00, повторение первого обеда, и в 20-00 легкий ужин. Из-за сильного шторма ушли из Охотского моря по проливу у острова Шиашкотан в Тихий океан. Качка резко усилилась, писать просто невозможно. Принимаю днем аэрон по две таблетки три раза в день, а на ночь пипольфен. Пока держусь, не укачивает, но все-таки лучше лечь».

«25 марта. В два часа ночи подошли к Симуширу. Качка так и не прекращалась. Стояли на рейде до 11 часов дня. В 12 часов с большим трудом прошли канал. Корабль здорово болтало, и капитан очень нервничал. Я всю эту операцию наблюдал. Даже пульс у меня поднялся до 150 ударов в минуту. Очень неприятное зрелище. Все так и ждали, что сядем на мель или налетим на камни. Корабль бросало от одной скалы к другой. А как вошли в бухту, все изменилось – прекрасная погода, солнце, тишина. Нас встретил комбриг, капитан II ранга Мурсалимов Юрий Камильевич. Наметили план работы. Хотим разгрузить корабль за четверо суток».

«26 марта. Вчера тишина, а сегодня сильный ветер, резко упало давление. Идти по острову очень тяжело: одышка, в ушах колет, сердце сжимает. В общем, еще несколько таких дней и врача вызывать уже будет не нужно... Конечно климат Курильских островов и переходы по океану не для меня, но нужно делать дело, и я держусь. К вечеру ветер усилился до 30–40 метров в секунду. Идти почти невозможно, сносило с дороги.

 

- 340 -

Ветер нес снег с сопок, как на Камчатке. Вышла из строя дизельная электростанция, и два часа остров был в темноте».

«31 марта. Интересные выводы делаешь о людях, живущих и работающих на островах. Многие превращаются в меланхоликов, почти не хотящих что-нибудь делать. Работать не хотят, развлекаться негде. Наводить порядок в квартире, вокруг дома и на объектах тоже не хотят. Долгая безвыездная, однообразная жизнь превращает отдельных людей в полуживых. Многие чувства атрофируются. Но все с удовольствием выпьют водки или самогона – «симуши-ровки», а иногда даже поговорят о женщинах. Их здесь мало, все при мужьях и детях, так что одиночки мужчины ходят и стараются на них не смотреть, дабы не вспоминать о возможных счастливых минутах. Такими же по-моему становятся и некоторые моряки. Очень мало видишь энергичных людей. В основном, им приходится неделями и месяцами быть в одиночестве на корабле, это очень сложно. Но они привыкли к тому, что из-за непогоды корабль может стоять в бухте днями и неделями, и спокойно ждать лучших времен. Я понял, что не смог бы быть моряком, мне такие стоянки в бухтах не подходят. Мне нужна бурная жизнь со взлетами и падениями, с наградами и наказаниями, любовью и ссорами, с деньгами и без оных, то есть весь комплекс активной жизни, а не прозябание в каютах или даже на мостике какого-нибудь корабля.

Сегодня на острове праздник – окончание русской зимы. Пришло все население: начальство, офицеры, прапорщики с женами и детьми, а также моряки береговой базы, ракетчики и наши военные строители. Сначала приветствия, затем спортивные соревнования по перетягиванию каната – первое место за нами. Эстафету – бег в химзащитных комбинезонах, разборка и сборка автомата Калашникова – выиграли ракетчики. Затем соревнования по поднятию двухпудовой гири. Первое место занял наш гражданский шофер. Он отжал гирю 21 раз. И вот самый торжественный момент – вручение призов – тортов, которые испекли жены офицеров. По виду очень вкусные. Дали и нам попробовать. Затем у нас в общежитии перекусили, я достал бутылку водки, да хозяин еще одну. Так и отметили проводы зимы и начало весны.

Как погода улучшится, пойдем двумя кораблями на остров Итуруп. Там есть аэродром, откуда можно долететь до Южно-

 

- 341 -

Сахалинска. Это меня вполне бы устраивало, так как я смог бы увидеть Лену и позвонить на Камчатку. А пока ждем погоды и вспоминаем свою жизнь на Камчатке. Время есть, чтобы подумать обо всем, все взвесить и принять правильное решение».

«3 апреля 1985 года. Пишу в люксе гостиницы ТОФ во Владивостоке. Позавчера в 17-30 ко мне в комнату влетает подполковник Лактионов и кричит: «Корабль уходит, собирайтесь скорее!» Я схватил чемодан, портфель и через несколько минут был готов. Приехали на «Еруслан». Там уже все были в сборе и в 18-00 отошли от пирса Браутона. Курс на остров Итуруп. Туда же мы везем 20 человек офицеров, да и самим придется сходить на берег, так как «Еруслан» заберет шесть семей военнослужащих и вернется на Симушир. А что будет дальше, сказать трудно. Почти сутки шли до Итурупа. Здесь устроились в гостинице и пошли на аэродром. Там в Хабаровск уходил «борт» – военный самолет Ан-12. Командир согласился нас взять, и в 18-00 мы взлетели. Приземлились в 20-00 в Хабаровске. Всю ночь после покупки билета просидел в аэропорту, ожидая рейса во Владивосток. И вот я у заместителя командующего ТОФ по строительству и расквартированию войск генерал-майора Осина, готовлюсь к докладу командующему Тихоокеанским флотом».

«5 апреля. Вчера был очень радостный день. После обеда я сидел в монтажном отделе Управления, беседуя с подполковником Юркиным. Зашел заместитель начальника отдела кадров подполковник Горбик Александр Васильевич и позвал меня в коридор. И там с сияющими глазами сообщил радостную долгожданную весть: «Приказом министра обороны № 0194 от 2 апреля 1985 года мне присвоено звание полковника!» Свершилось!!! Путь от лейтенанта до полковника я прошел за 23 года, а от подполковника до полковника почти за 11 лет, что в два раза больше положенных пяти. Я бросился в агентство Аэрофлота и с большим трудом достал билет на Камчатку на завтра. А сегодня в 19-25 генерал Осин Михаил Васильевич собрал в актовом зале офицеров Управления, человек 30–40, там же были полковник Минин и начальник политотдела, и сказал очень проникновенную речь. Меня хвалили, ставили в пример другим, а в конце – вручили погоны полковника. Я был очень растерян от такой неожиданности. И все думал, а что делать дальше? Обратился к полковнику Минину: «Нужно бы звание

 

- 342 -

обмыть, по старому офицерскому обычаю». И получил ответ, что лучше это сделать на Камчатке. После этого я пошел к начальнику отдела кадров полковнику Рыжову Анатолию Ивановичу, и мы с ним за интересной беседой опустошили две бутылки грузинского коньяка, за что я был ему очень благодарен. Затем в гостинице, в своем номере, отметили присвоение мне звания с офицером от заказчика, с которым мы были вместе на Симушире, старшим лейтенантом Дьячковым. А к вечеру следующего дня я прилетел на Камчатку.

Началась подготовка к официальному обмыву звания. Нас, молодых полковников, оказалось четверо: кроме меня – начальник производственного отдела Юрий Дмитриевич Переседов, главный механик Амир Мурзаевич Халитов и начальник УНРа механизации Николай Егорович Омельченко. Торжество проводили 19 апреля в кафе «Камчадалочка». Собралось более 50 человек. Было много споров, приглашать ли жен? Решили приглашать и не ошиблись, хотя на Камчатке это не принято. Никитин, скрепя сердце, положил мне в рюмку большую звезду. Были тосты, танцы, веселье. Я был в ударе – плясал русского и цыганочку. В общем, вечер удался. Мы стали настоящими полковниками на всю жизнь земную и загробную». Вот такие заметки я нашел в своем Камчатском дневнике.

Но не только работой и получением звания я жил на Камчатке. 8 апреля прилетела с Сахалина Лена, и уже 11 мая в 4 часа утра родила прекрасного мальчика, которого назвали Данилой. Роды прошли сложно, но парень родился хорошим, вес 3400 грамм, рост 59 сантиметров. Мы купили дровяную колонку, поставили в ванную и теперь могли жить спокойно, так как горячая вода для малыша была постоянно. Я получил отпуск, поехал в санаторий «Паратун-ка», где купался и принимал целебные грязи. Потом вылетел в Москву, где обсуждал со знакомыми и родственниками свою будущую жизнь. Все военные были за то, чтобы я продолжал службу до 55 лет, то есть еще минимум один год и три месяца, а жена и сестра хотели, чтобы я увольнялся как можно быстрее. Вопрос о переводе в Москву оказался нереальным. Жизнь доказала, что советы военных были более разумными.

А на Камчатке жизнь шла своим чередом. Отмечали дни рождения, помогал Саше в получении квартиры. Ведь его уже перевели на Камчатку в строительный УНР, которым коман-

 

- 343 -

довал полковник Федин, очень приятный и порядочный человек. В переводе главную роль сыграл генерал-лейтенант Иванков Виктор Иванович, за что мы ему очень, очень благодарны. И вот собрав всю свою семью на Камчатке, я собрался в третий раз на Курилы. Начальство сказало, что без меня там все стоит...

Эта командировка была вовремя и дала возможность проанализировать свою жизнь и спокойно во всем разобраться. На этот раз морское путешествие прошло благополучно, и наш МБ-242 за двое суток преодолел все 500 миль. Мы привезли на остров подкрепление в количестве 15 человек, а также материалы и продукты. В бухту Браутона вошли 26 июля, а через десять дней к нам пришел большой корабль «Унжа» с грузом материалов и механизмов. Но пройти через узкость он не смог из-за сильного тумана, и мне пришлось на катере идти к «Унже», чтобы снять прибывший личный состав. На острове солнце, прекрасная погода, а в Охотском море сильнейший туман, видимость 10–15 метров. Шли очень осторожно, постоянно подавая звуковые и световые сигналы, и все равно чуть не врезались в «Унжу». Подошли борт к борту, и все 21 человек попрыгали на палубу катера. Ребята были счастливы нашему приходу, так как уже пять суток были в море. А через два дня, 12 августа, все мы на острове отмечали День строителя. Провели торжественное собрание в роте, пригласили комбрига, всех наших офицеров и рабочих Советской Армии. А вечером собрались в квартире командира роты старшего лейтенанта Штыпуло и дружно отметили это событие. Особенно приятно было слушать майора Слипко Николая Ивановича, который, взяв гитару, хорошо исполнял любимые нами песни.

А через десять дней новое мероприятие – мой день рождения. Мне уже 54 года. Второй раз я отмечал свой день рождения на Симушире. Сейчас (а ведь прошло уже 12 лет) я думаю, как хорошо, что мы старались «оживить» наших подчиненных на острове вот такими небольшими праздниками, дать понять, что у нас есть коллектив и в нем люди, думающие друг о друге.

Собрались у меня девять человек. Командир бригады капитан II ранга Мурсалимов, главный энергетик бригады капитан III ранга Володя Голяков с женой Галей, главный инженер строительного УНРа майор Слипко с женой Валей, майор

 

- 344 -

Бурносов, капитан Хачатурян и старший лейтенант Штыпуло. Была очень веселая непринужденная обстановка, прекрасные тосты и за «молодого» полковника и за гостей. Рассказывали много интересных историй из жизни офицеров и их жен, пели под гитару и фотографировались. Так хорошо мне давно уже не было. Большой стол был завален вкусными деликатесами и бутылками, а малый – подарками новорожденному. А на следующий день на катере переправились на левую клешню бухты и несколько часов лазали по скалам, выкапывая золотой корень. Сологуб поздравил меня телеграммой следующего содержания: «Полковнику Великанову выезд с острова Симушир запрещаю до полного окончания работ по энергообеспечению. В случае резкого ухудшения здоровья разрешаю выезд на корабле «Еруслан» на Камчатку для получения направления в госпиталь. Сологуб». Вот так-то. Пока ты здоров – работай, а заболел – в госпиталь и на увольнение из армии. В этом был весь Сологуб, хотя сам увольняться не хотел, несмотря на перенесенные два инфаркта и инсульт.

«Еруслан» пришел 31 августа, и я стал собирать вещи, так как мне на смену прислали майора Щевелева. Но разгрузка с погрузкой заняли две недели, и только 11 сентября я положил чемодан в каюту. Но за час до нашего отхода в бухту вошел МБ-242, на котором пришел Сологуб. Это было, как гром с ясного неба. Я получил приказ остаться на острове еще на сутки и вернуться на Камчатку вместе с Сологубом на МБ-242. Во время осмотра объектов мы здорово поругались с Сологубом, и, видя его предвзятое отношение ко мне, я послал его матом в присутствии всех офицеров и ушел медсанбат, где смерил давление. Оно оказалось 220/130. Такого у меня еще никогда не было. Бригадный врач, капитан III ранга Анатолий Михайлович, подошел к Сологубу и сказал ему, что меня нужно срочно госпитализировать. Мне сделали укол. Вместо госпиталя я сидел весь вечер на совещании, а затем ушел в каюту МБ-242. На следующий день в 18-45 мы вышли из бухты Браутона, взяв курс на Камчатку. Двое суток я не выходил из каюты, ничего не ел, только принимал таблетки от давления и качки. За три часа до входа в Авачинскую губу качка резко усилилась. Я вышел на палубу. Громадные волны бросали наш буксир, как щепку. Оказалось, что отказал один из двух двигателей. Нас могло отнести в Тихий океан, и тогда конец... Я стоял, вце-

 

- 345 -

пившись в поручни, и наблюдал, как волна то поднимает наш корабль (и был виден берег Камчатки), то опускает его в пучину, в свинцовую водяную пропасть (и видно только небо). Это ужасное состояние. Вот уж действительно ты во власти стихии. Корабль – это просто щепка, а под нами несколько километров бездны, готовой принять нас в любой момент. Но второй двигатель выстоял, мы с трудом вырвались из водяного плена и вошли в Авачинскую губу.

Пришли в Петропавловск к вечеру 14 сентября. На этом моя Курильская эпопея закончилась. А на следующий день меня вызвал Сологуб и в присутствии начальника политотдела, заместителя командира по стройчастям и начальника отдела кадров спросил, что я собираюсь делать дальше? Я попросил его направить меня в госпиталь, так как хочу увольняться из Советской Армии. Наступила гробовая тишина, так как Сологуб этого не ожидал и думал, что я буду еще слезно просить оставить меня служить в армии. Так что насладиться победой над москвичом я ему не дал. Начался последний период в моей военной жизни – период увольнения из Советской Армии.

25 сентября я лег в госпиталь, а уже 4 октября выписался, имея на руках заключение ВВК (Военно-врачебной комиссии) – «годен к военной службе». В кадрах Владивостока подсчитали, что на 2 января 1986 года у меня будет выслуги 27 лет. После этого была беседа с Сологубом, в которой я напомнил ему, что писал рапорт с просьбой оставить меня на Камчатке до 23 августа 1986 года, то есть до моих 55 лет. А 5 ноября Сологуб созвал совет, на котором присутствовали новый главный инженер Управления полковник Боловачев Валерий Иванович и начальник политотдела. Все сошлись во мнении, что «Великанова нужно оставлять служить на Камчатке». Мы подружились с Боловачевым. Вместе играли в волейбол и плавали по вечерам в бассейне. Он рассказал, что служил в Афганистане. Я его спросил об Асадуллине, так как знал, что он поехал туда. Оказалось, что Боловачев служил под его началом в Афганистане и отозвался о нем отрицательно. Боловачев умный, толковый, эрудированный военный инженер-строитель с прекрасными организаторскими способностями. Он сразу вошел в наш коллектив. Все поняли – вот такой командир нам нужен. Но это

 

- 346 -

«поняли» и другие, и через несколько месяцев Боловачева, вопреки его желанию, направили на повышение – начальником строительного Управления в Приморье. Я это уже проходил...

А тем временем Андрея послали на полгода на курсы повышения квалификации в Москву. Лена быстренько собралась и, взяв с собой Данилу, улетела за мужем. Хоть полгода поживут в нормальных условиях, в нашей 3-комнатной квартире. Люда решила работать до мая 1986 года и улетать в Москву. Пенсия 120 рублей ей будет обеспечена. Я потихоньку работаю и жду Нового года, решающего в моей жизни. Очень нравится ходить в бассейн. Полностью расслабляешься, раскрепощаешься и накачиваешь мускулатуру. Во время плавания отдыхает позвоночник. Боли в спине прошли.

Новый год начался спокойно. На Симушир пошел полковник Боловачев и готовился Переседов. Меня уже не посылают, смирились. Я до весны занимался объектом 611, а также комплексом работ на объектах вокруг Авачинской бухты. В Рыбачьем продолжали строить командный пункт, котельную и жилые дома, в Сельдевой – большую котельную с котлами ПТВМ. В пос. Мирный монтировали сложнейшие антенны для слежения за спутниками и баллистическими ракетами. В Елизово заканчивали строительство нашего завода железобетонных изделий. Так что дел хватало. Очень много времени приходилось уделять Военно-строительному отряду и ротам.

Мои помощники, подполковник Дрябжин и майор Бабченков, тоже собирались на материк, в Киев и Ленинград. Так что скоро монтажный отдел опустеет, должны прийти новые офицеры. Подполковник Лактионов с Симушира должен перевестись в Прибалтику. Моя жена тоже готовилась к отъезду в Москву. На работе в поликлинике ей устроили прекрасные проводы. До сих пор в Москву приходят поздравления от ее сослуживцев по Камчатке.

Начальник УНРа полковник Федин улетел в Ленинград, а ему на смену пришел подполковник Помпенко, с которым у Саши сразу возникли осложнения. Я пришел на помощь, поехал к Помпенко, пытаясь разрядить обстановку, но он оказался человеком сверхсамолюбивым, даже неприятным, не терпящим вмешательства в его дела. Нам с Сашей оставалось лишь вспоминать добрым словом полковника Федина и пожелать ему счастья.

 

- 347 -

11 июня Сологуб вызвал меня и, мило улыбаясь, предложил мне служить на Камчатке еще год. Я категорически отказался, заявив, что хочу в августе уйти в отпуск, а затем уволиться. На том и порешили. 4 июля Сологуб подписал мой рапорт на увольнение из рядов Советской Армии и на следующий день увез его во Владивосток. По этому поводу я дал жене в Москву радостную телеграмму. Я поддерживал постоянную связь с подполковником Самсоновым во Владивостоке, который раньше работал начальником планового отдела в/части 74958, и полковником Тихоновым в Москве и был в курсе дел о продвижении моих документов. В июле они прошли все инстанции во Владивостоке и были направлены в Москву. Вернулся Сологуб, подписал мне отпускной, и 21 августа мой самолет взял курс на Москву. Начался последний военный отпуск. Сделав все срочные дела, мы с Людой улетели на турбазу Министерства обороны «Кудепсту», которая находится между Сочи и Адлером, где прекрасно провели 20 дней, ежедневно купаясь в теплом море. О том, что приказ № 086 о моем увольнении из армии подписан, я узнал, будучи в Сочи. Это произошло 6 сентября. Но отпуск обычно пролетает быстро, и уже 7 октября я вернулся на Камчатку. Выписка из приказа министра обороны пришла к нам 10 октября, и мне дали месяц на сдачу дел, что я с удовольствием и делал, одновременно упаковывая вещи. А их оказалось немало, и пришлось заказывать пятитонный контейнер.

10 ноября коллектив Управления устроил мне торжественные проводы. Прощальные речи, вручение грамоты и букета красивых роз, а также приказа с получением премии – все это было. Я был весел и совсем не переживал, как это обычно было с офицерами, покидающими армию. Наоборот, я был счастлив. А вечером устроили небольшой банкет у меня дома с участием моих помощников и начальников. Закончилась моя Камчатская эпопея. Мне повезло, что я жил и работал в этом удивительном крае, о котором раньше мог только мечтать.

19 ноября 1986 года самолет Ил-86 унес меня с полюбившейся Камчатки в мою любимую Москву. Закончилась моя военная служба. Я стал полковником запаса. Теперь можно подвести итоги моей службы в Советской Армии. В целом, я доволен тем, что 2 июля 1962 года меня без моего согласия призвали в армию. Я прошел очень большой и сложный путь,

 

- 348 -

прослужив 24 года и 4 месяца на офицерских должностях. Имею общую выслугу с учетом Камчатских привилегий – 31 год. Это дало мне возможность получить максимальную на 1986 год пенсию для офицеров в размере 250 рублей.

Я продолжил дело моего деда и моих родителей, вступив на военную службу. Я рад тому, что в дальнейшем по моим стопам пошел мой сын. Всем, чего я достиг за эти военные годы, я обязан моим начальникам и сослуживцам, научившим меня очень многому в специфическом деле военного строителя. Я очень благодарен офицерам и генералам, помогавшим мне в преодолении трудностей военной службы. Вот их имена:

 

– заместитель министра обороны по строительству и расквартированию войск генерал армии Комаровский Александр Николаевич;

– заместитель министра обороны по строительству и расквартированию войск маршал инженерных войск Геловани Арчил Викторович;

– генерал-полковник Караогланов Александр Гаврилович;

– генерал-лейтенант Иванков Виктор Иванович;

– генерал-майор Егоров Юрий Александрович;

– генерал-полковник Вертелов Константин Михайлович;

– генерал-майор Кусков Дмитрий Васильевич;

– полковник Сурмач Сергей Емельянович;

– полковник Тихонов Дмитрий Васильевич;

– контр-адмирал Храпко Василий Николаевич;

– полковник Карпович Лев Владимирович;

– полковник Горовацкий Аркадий Израилевич;

– полковник Ермолин Лев Павлович;

– полковник Брауэр Борис Францевич.