ЧУЖИЕ ЛЮДИ, ЧУЖАЯ ЗЕМЛЯ

 

Когда русская революция набирала уже свои обороты, а расстрелы ЧК и самосуды толпы стали обычным делом, сами жертвы их все никак не могли поверить в происходящее. Страшная машина террора с грохотом и лязганьем неумолимо надвигалась на них, они же пытались убедить себя, что все не так страшно и, вообще, обойдется. Аристократия, состоятельные классы продолжали верить в расхожий миф о богоизбранности и доброте своего народа, даже когда народ этот стоял уже по колено в крови. А может, Пушкина не читали с пророческой его фразой о «русским бунте, бессмысленном и беспощадном». Во всяком случае, не сразу и не все уразумели, что единственное, что остается, это - спасаться, бежать.

Сделать это удалось немногим, немногие успели выскочить буквально из-под колес несущегося на них локомотива.

Само собой, решение уехать не всем давалось легко. Труднее всего пойти на подобный шаг было тем, чьи имена, чей род, память семьи, навсегда были вписаны в прошлое этой страны, в ее историю. Человеку, чьи предки служили Петру Великому, интриговали при дворе государя Алексея Михайловича или значились в стольниках и воеводах в смутные времена нашествий, невозможно было представить себя без России, навсегда лишиться своих корней. Тем непостижимее и обидней было всем им вдруг осознать, что Россия, оказывается, совсем не нуждалась в них. Не нуждалась оскорбительно и бесповоротно.

Для многих русских сам исход этот из страны, которую они всегда считали своей, оказался, безусловно, трагичен. Кто успел, уходили морем через Севастополь и другие порты на пароходах под чужим флагом. Другие - добивались разрешения от властей или правдами и неправдами переходили границу. Третьи бежали через Финляндию.

Так бегут из горящего дома. Так бегут от чумы.

Княжеская семья Лобановых-Ростовских уходила на Запад через Румынию. Погрузив фамильный свой скарб на телегу, переодевшись в крестьянское платье, они добрались до реки, по которой проходила граница. Здесь их уже ждали, и шлюпка ночью доставила беглецов на \ румынский корабль.

 

Спасение? Свобода? Скорее, начало мытарств и начало бегства, которому не было видно конца.

Они были не нужны родине, России. Но и здесь, тем более, никто их не ждал и не был им рад.

Чужие люди, чужой язык, чужая земля.

Они убедились в этом, как только сошли не берег. В России, даже при большевиках, в их царстве террора, никому из них не случилось попасть в тюрьму. И нужно было бежать сюда, в свободный мир, чтобы первое, с чем привелось познакомиться им, оказалась тюрьма. Княжескую семью в полном составе препроводили в камеру, за решетку. За незаконный въезд в страну. С последующей перспективой выдачи беглецов большевикам. (К тому времени между Румынией и Советской Россией такое соглашение было подписано.)

Чем завершилось бы это, нетрудно понять. Если бы это произошло, повествование наше должно было бы прерваться на этой строке.

К счастью, этого не случилось. В отличие от других, кому, может, откупиться было попросту нечем, Лобановы-Ростовские уходили в изгнание не с пустыми руками. Само собой, речь шла не о «взятке».

 

Как можно было подумать! Это ведь не Россия. Здесь это была «благодарность за оказанную услугу». Как никак Европа!

Из Румынии князь Иван с женою и с сыновьями перебрались в Болгарию. Почему не в Прагу, почему не в Париж, куда стремились тогда все? Сам князь Иван говорил, что остановил выбор свой на Софии потому, что там, в соборе Александра Невского по воскресеньям пел великолепный хор Софийской оперы. Такого не было нигде.

Некоторые считали, что ответ этот скорее вежливая манера отделаться от вопросов. Тем удивительней (для кого-то), если это, действительно было так. Система жизненных ценностей у каждого, как известно, своя. И другого часто трудно бывает понять.

Каково начинать новую жизнь на чужбине хорошо знают русские эмигранты последней волны. Предприимчивость и инициатив! вознаграждаются. В разоренной войной Болгарии Лобановы Ростовские довольно быстро нашли способ вернуть себе хотя бы част: прежнего состояния. Завидную находчивость и инициативу неожиданно обнаружила вдруг княгиня. Через каких-то то ли случайных знакомых она узнала, что в глухом месте, у подножья заросшей лесом горе имеются забытые всеми обильные залежи каменного угля. Причем оказалось, что хозяин земли не прочь уступить участок. Именно в этот

 

момент он нуждался в деньгах. Для Лобановых это была удача! Княгиня сама убедилась в этом, когда приехала на место. Едва рабочие сняли лопатами тонкий слой верхней земли, как открылся чистый каменный уголь. Может, даже слишком чистый.

Но княжескому разумению было не до того. Упустить такой шанс было нельзя никак! Тем более что на участок зарился другой покупатель - какой-то богатый грек.

Правда, сам князь Иван в удачу не очень верил. Но его можно было понять. После бегства, после всего, что пережили они, нелегко поверить, что счастье может вернуться.

Но в этом случае это было именно так. Сделку заключили быстро, хотя продавец попытался было зачем-то оттянуть. И только князь ходил с непонятным лицом, курил непрестанно и бормотал что-то о «бабьем уме».

Но даже ему не могло бы придти на ум, что уголь кончится уже на второй день. Афера обставлена была весьма просто. Продавец нанял кого-то из местных, те привезли три телеги угля, зарыли его и присыпали сверху землей.

Княжеская семья оказалась разорена. На этот раз, казалось бы, окончательно.

 

Социальный статус, как представлялось им, сам собою от рождения по праву принадлежит им, предполагал, как и везде, соответственный образ жизни. Банковский же счет, который бы мог поддержать его, теперь был опустошен. Оставалось то, что в глазах их круга было последним прибежищем неудачников и простолюдинов - профессия, ремесло. Как только князь Дмитрий подрос, его отправили в Англию, учиться в школе Харроу¹. В перспективе молодому князю, как и прочим смертным, предстояло изо дня в день ходить куда-то на службу, чтобы заработать себе на хлеб.

 

Возвращался из Англии он через Париж. А мог бы и через Берлин, как собирался сначала. Или через Прагу, где было много старых знакомых его отца. Но, как иногда это бывает, в последнюю минуту буквально какой-то пустяк помешал ему. Неизвестно, с кем судьба спела бы его в Праге или в Берлине, но в Париже он встретил Ирину Васильевну Вырубову, она и стала его женой. В 1935 г. в Софии родился у них сын, князь Никита Дмитриевич Лобанов-Ростовский.

Стране, где он родился, какое-то время, удавалось держаться в стороне от кровавой драмы, что в очередной раз развертывалась на европейских полях. Во многом удавалось это благодаря царю Борису, который умело лавировал и избегал конфронтации в смертельном противостоянии великих держав. Но вечно продолжаться так не могло.

Гитлер настаивал, чтобы Болгария приняла участие в войне. Само собой, на стороне Германии. Царь Борис такого согласия дать не мог - именно русские освободили болгар от пятивекового турецкого ига. И в Болгарии помнили это.

- Я очень хорошо помню, вспоминает Н.Д. Лобанов Ростовский, - как в августе 1943 г. по радио объявили о смерти царя Бориса, колокола софийских соборов скорбно звонили о его кончине. А мой дед встал и перекрестился.

Для моего детского сознания событие это было очень сильным эмоциональным потрясением.

 

Другое мое воспоминание, - продолжает он, - связано с переездом. С началом войны жизнь наша резко переменилась. 30.III.1944 г. ночью, Софию разбомбили. Город горел. Те вещи, которые можно было еще собрать в нашей квартире, мы сложили на кровать. Мой отец тянул нашу нагруженную вещами кровать целых 5 километров в Павлово, предместье Софии, где у наших знакомых армян был склад. Глава семейства, Мурадян, торговал табаком. Мы поселились в одной из складских комнат, вытащив оттуда тюки с табаком. Так мы и прожил! до конца войны - на складе.

В сентябре 1944 г. советская армия, преследуя немцев, приблизились к границам Болгарии.

Прихода русских в Болгарии многие ожидали с надежной. Надежды эти разделяли даже русские эмигранты. Князь Иван с волнением смотрел на русских солдат и молодых офицеров в форме с полевыми погонами, которые он помнил по дням русско-германской войны. Россия далеких молодых его лет вернулась, пришла к ним сюда, на чужбину.

Так чувствовал не он один. Правда, чувства эти были двояки. С одной стороны, это были, действительно, соотечественники по крови. С другой же, это все-таки были советские - те самые, от кого они спасались когда-то. Или их сыновья, что было никак не лучше.

Но, если и были иллюзии и надежды, то первые же недели русских в Софии развеяли их. Почти сразу же начались аресты. Потом прекратились, так же неожиданно и необъяснимо, как начались. Некоторые подумали - пронесло. Они ошибались: просто тюрьмы были уже забиты, для новых арестованных в них не было места. Пенитенциарная система заурядной буржуазной страны не была готова принять такое число заключенных.

В городах стали срочно перестраивать под тюрьмы большие дома, особенно стоявшие на отшибе. В квартирах разбирали перегороди и возводили новые, разбивая их на камеры, готовые принять новых жильцов. Жители соседствующих улиц или домов знали об этом строительстве, но, когда решались говорить об этом между собой, всегда понижали голос.

Стройки велись «по-советски», в сжатые сроки. Как только новые тюрьмы вступили в строй, машина истребления возобновила свои обороты. При этом действовала она избирательно. Почему арестовывали одних из числа «бывших русских», а других не трогали понять было нельзя. Правда, остававшиеся на свободе пытались найти какую-то утешительную закономерность. И, как правило, находили: кого-то

 

арестовали, мол, потому, что когда-то он был у Краснова, а такого-то за то, что был в Русском корпусе в Югославии. Поскольку же я, ни то, ни другое, то меня - говорил себе человек - не тронут. И жил себе спокойно. Пока за ним не приходили. Но самое странное было то, что иногда, и правда, не трогали.

Другая закономерность, кажущаяся или действительная, было время года. Были «майские аресты» и другая волна - осенью. Почему, ни понять, ни объяснить было невозможно.

Самый надежный выход - считали многие - было просить о советском гражданстве. Тем более, когда вышел Указ Президиума Верховного Совета от 14.VI.1946 г., который давал право на это русским оказавшимся к эмиграции. Верить в лучшее - человеку присуще всегда. Эмигранты были готовы верить. Они не только верили, но и искренне убеждали друг друга, что если принять гражданство, то тогда все старые счеты - кем ты был до победы красных, почему бежал от них - все это советская власть великодушно предаст забвению. Раз ты советский, то значит - свой. Как оказывалось потом, некоторых не спасало и это.

Лобановых-Ростовских тоже не обошел этот смертельный соблазн. Но принимать «серпастый и молоткастый» они не торопились. Да и не собирались.

Дмитрий Иванович Лобанов-Ростовский продолжал работать бухгалтером на текстильной фабрике, которая принадлежала итальянцам. Фабрика называлась многообещающе - «Фортуна». Такой она, наверное, и была многие годы для тех, кто работал на ней. В том числе, для самого Лобанова и его семьи.

Теперь же и этому, видно, пришел конец. В счет репараций фабрика переходила к русским. Ее должны были вот-вот демонтировать и отправить в Советский Союз.